Иван с Сергеем устраивались в задней кабине без энтузиазма, двоим в ней было тесно, сидеть не на чем, да и непривычно. Лететь им надо было в тыл, но ведь неизвестно, где и когда черти шутят. Поэтому обязанности воздушного стрелка на всякий случай командир поручил Сохатому, и теперь он, забравшись в кабину вторым, занял место перед турелью с крупнокалиберным пулеметом Березина.
Встал перед турелью на колени ― так удобнее стрелять и лучше видно, что делается внизу. Терпилов же устраивался сзади, чтобы не быть помехой стрелку.
Иван посмотрел на постную физиономию товарища и из озорства передвинул по дуге турели пулемет на левый борт, отчего самому пришлось сместиться вправо и прижать Терпилова к бронеплите бензинового бака. Сереге не пошевелиться. Иван положил тыльный короб пулемета на плечо, посмотрел через кольца прицела на облачное небо, потом повернул голову и, усмехнувшись, спросил:
― Сережа, надеюсь, тебе удобно?
Тот, уловив в словах Сохатого ехидство, смиренно ответил:
― Полный комфорт. Оба командира в креслах, а рядовой летчик вроде коврика для ног… Ничего, может, и я когда-нибудь окажусь над вами начальником.
― Молодец. Буду только приветствовать, надеюсь, не обидишь… Товарищ майор, мы готовы! Поехали!
"Ил" начал разбег, а на Сохатого нахлынули непривычные ощущения.
Он не считал себя старым летчиком, но впервые за свои пять авиационных лет взлетал, наблюдая не землю, убегающую под мотор, а хвост самолета. Странно было, что на взлете прижимает не к спинке сиденья, а наоборот и вроде бы мотор пытается выдернуть из-под ног и самолет, и землю. Ему, летчику, внове было наблюдать на разбеге не то, как опускается капот мотора, а как поднимается хвост. После взлета самолет вошел в разворот. Накренился. И хвостовое оперение как-то плашмя поплыло в сторону, отчего земля наискось побежала неожиданно в обратную сторону. Оттого, что он сидел задом наперед, все для него стало обратным, зеркально отраженным. Крен самолета, оказывается, был не правым, а левым, а то, что он видел слева, на самом деле для летчика, для летящего самолета было правым. Одним словом, левая рука уже не была левой. Чтобы переварить все это, оказывается, нужно было какое-то время. А они, летчики, частенько подшучивали над стрелками, когда те по команде старшего "на пра-во" поворачивались налево…
* * *
Командир полка вел самолет на высоте сто метров. Для штурмовиков это уже безопасная и спокойная высота полета. Но спокойно было летчику, который сидел в кабине пилота и смотрел вперед. У Сохатого же земные ориентиры внезапно вырывались из-за броневых боковин переднего фонаря, из-под крыльев и, коротко мелькнув, скрывались под стабилизатором, отчего Ивану казалось, что он не летит, а падает спиной вперед.
Начало болтать: самолет догнал ушедший на восток холодный фронт. И тут под влиянием болтанки у Ивана неожиданно возникла мысль, обращенная не столько к себе, а больше к командиру: "Какая необходимость майору самому нас отвозить на рембазу? Летчики же еще не перевелись в полку. Если только из-за плохой погоды? Но пожара нет, могли и до завтра подождать… Тут что-то не так. Неспроста он нанялся в извозчики…"
Но вот облачная крыша вплотную опустилась на фонари кабин. Внизу степное раздолье кончилось. Под самолётом понеслись почерневшие от войны грудастые приднепровские холмы. Кое-где низины меж ними прикрывались частоколом леса. Ветер обил уже с деревьев золотую парчу осени, и они выставили вверх рогатины своих стволов, словно защищая от "Ила" свою неприкосновенность. Изменение погоды быстро избавило голову Сохатого от всяких ненужностей, и он уже по-другому, оценивающе взглянул на окружающее.
"Идем совсем низко. Теперь, видимо, не истребители противника, а погода становится нам главным врагом".
Изловчившись, он повернулся лицом вперед: так привычней, да и, может, удастся помочь командиру советом в трудную минуту.
"Ил" летел над широкой балкой. Справа и слева горбы возвышенностей втыкались в облака. По плексигласу кабин неслись дымящиеся струйки снега, скрывая очертания земли за туманящейся коварной пеленой.
Погода все ухудшалась. И в Сохатом нарастало ощущение тревоги ― чисто пассажирское чувство. Он думал о том, что летчику сейчас намного легче: он видит летящий навстречу снег, видит землю, как-то оценивает сложность обстановки, прикидывает свои возможности, действует. Занят работой, активен. Ивану сейчас очень хотелось поменяться местами с командиром.
Сохатый нервничал, но сдерживал себя. Не хотел показать свою тревогу Сергею. Но тот тоже не выдержал напряжения полета задом наперед и развернулся лицом к полету. Оперся спиной о турель, стрельнул молча в Ивана глазами и прижался к боковине кабины, пытаясь увидеть, куда они летят.
Сохатый уловил, что и Сереже не по себе. Он-то, как и Иван, прекрасно понимал, что таит в себе полет, когда склоны оврага выше крыла, а между землей и облачностью не видно спасительной отдушины, в которую можно проскочить самолету.
Наблюдая за Сергеем, Сохатый, кажется, только теперь полностью осознал, что примерно испытали и перечувствовали, что пережили техники, летевшие с ним тогда, давно ночью, на По-2, если, конечно, они хоть чуть понимали опасность создавшегося тогда положения. "Наверное, понимали или потом им растолковали. Но о своих страхах ни мне и никому другому ничего не сказали… Молодцы! Мужчины!"
Повторяя изгиб лощины, "Ил" накренился в развороте, распластав свои широкие крылья параллельно склону. Сохатый увидел, что косогор совсем близко под фюзеляжем. "А где видится сейчас земля с другой стороны?" Оторвал взгляд от гипнотизирующего мелькания склона и взглянул поверх Сережиной головы на противоположный откос. "М-да… Похоже становится на перевернутый полет. Надо поговорить с командиром. Эта скачка через препятствия к добру не приведет".
― Командир, как там, впереди? Земля-то твердая.
― Твердая, твердая! Не мешай.
― А может, в облака лучше? Левый-то берег низкий, там и выйдем под них.
Но в этот миг самолет понесло разворотом в другую сторону ― земной желоб изогнулся и стал еще уже. Сохатому очень хотелось еще поговорить с командиром, однако он сдержал себя, понимая, что майору сейчас не до болтовни.
"Будем ждать. Чем все это кончится, теперь зависит только от майора: или жить нам всем, или… Должен же "батя" найти правильное решение. Он среди нас самый опытный. Мы-то холостые, а у него дети".
Иван посмотрел на соседа. Прижавшись к фонарю, Сергей сосредоточенно глядел за борт. На лице напряжение. Зубы покусывают нижнюю губу. "Наверное, и у меня вид сейчас не храбрее", ― подумал Иван, но тут его мысль оборвал усилившийся рев мотора. Пол кабины резко прижался к ногам Сохатого. Спустя мгновение, самолет летел в плотных облаках: командир набирал высоту. Глубоко и облегченно вздохнув, Сохатый почувствовал, как спадает у него внутреннее напряжение. Терпилов расслабленно откинулся спиной на турель, закрыл глаза. Все трое молчали. И в этом молчании было общее понимание опасности, которую они оставили позади. Интересная штука ― нервы. Несколько минут полета по оврагу, а усталость такая, как будто полдня кирпичи таскал. Привалившись к борту кабины, Иван вновь стал анализировать полет. Облака были неспокойны: самолет потряхивало. Но это не тревожило его. Командир имел хороший опыт приборного полета ― воевал до штурмового в ночном полку. "Не то что мы ― "солнечные" летчики. Если кому-либо из наших пилотов и приходится вынужденно встречаться с облачностью, то справляемся мы с ней самоуком. А у тех, кто не справился, уже не спросишь…"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
