По возвращении в Витебск император прежде всего посвятил свои заботы продовольственному снабжению и госпиталям. Мне было поручено осмотреть госпитали, раздать деньги раненым, успокоить и ободрить их. Я выполнил, как мог, эту миссию, скорбную и опасную, ибо всюду были заразные. Эти несчастные терпели самые жестокие лишения, спали просто на полу, большая часть даже без соломы; все они находились в самом неблагоприятном положении. Очень многие из них, в том числе даже офицеры, не были еще перевязаны. Церкви и магазины — все было переполнено: больные и раненые в первый момент были смешаны в одну кучу. Врачей и хирургов было слишком мало, и их нехватало. К тому же у них не было необходимых материалов — ни белья, ни медикаментов. За исключением гвардии, которая сохранила кое-что, перевязочные пункты всех других войсковых частей не имели даже ящиков с набором инструментов; они остались позади и погибли вместе с повозками, которые пришлось бросить на дорогах из-за падежа лошадей. Витебск, где надеялись найти кое-какие материалы, оказался почти совершенно пустым. А кроме того, русские губернские города нельзя было даже и сравнивать с самыми маленькими германскими городками. Мы слишком привыкли находить там запасы всякого рода и рассчитывали встретить то же самое в России.
Велико было разочарование, жестоко отозвавшееся на несчастных страдальцах, и не было никаких средств облегчить их муки. Нельзя представить себе те лишения, которые приходилось испытывать в первые моменты. Отсутствие порядка, недисциплинированность войск в том числе даже среди гвардии, губили и те немногие возможности, которые еще оставались. Для тех, кто умел мыслить и кого не ослеплял ложный престиж славы и честолюбия, положение было таким прискорбным а зрелище таким душераздирающим, как никогда. За исключением высших начальников администрация была беззаботной как нельзя больше. Наши больные и раненые погибали из-за отсутствия хотя бы малейшей помощи. Многочисленные ящики, огромные запасы всякого рода, которые собирались в течение двух лет ценою таких затрат, исчезли — были разграблены или потеряны из-за отсутствия перевозочных средств. Ими была усеяна дорога; быстрота переходов, нехватка упряжных и запасных лошадей, отсутствие фуража, недостаток ухода — все это, вместе взятое, губило конский состав. Эта кампания, которая без реального результата велась на почтовых от Немана до Вильно и от Вильно до Витебска, уже стоила армии больше чем два проигранных сражения и лишала ее самых необходимых ресурсов и продовольственных запасов.
Желая обеспечить себя от нескромной болтовни, император не советовался ни с кем. В результате наши ящики и все наши транспорты были приспособлены для шоссированных дорог, для обыкновенных переходов и расстояний; они отнюдь не годились для дорог той страны, по которой нам предстояло проходить. Первые же пески привели в негодность транспорт, так как, вместо того чтобы уменьшить нагрузку в соответствии с весом повозки и с тем расстоянием, которое предстояло пройти, ее, наоборот, увеличили, считая, что она будет в достаточной степени уменьшаться с каждым днем по мере потребления запасов. Император из-за этого предположения о ежедневном облегчении нагрузки не хотел yчecтъ в своих расчетах то расстояние, которое надо было пройти, прежде чем достигнуть пункта, где могло начаться потребление. Прибавьте к этому тяжелый вес нашего снаряжения, нехватку продовольствия, форсированные марши, недостаток наблюдения и ухода, неизбежные результаты похода по разграбленной дороге, где отсутствуют склады и где человек, сам лишенный всего, не в состоянии заботиться о своих лошадях и без сожаления видит как они гибнут, потому что в гибели порученной ему работы он видит конец своих собственных лишений, — представьте все это, и вы поймете секрет и причину наших первых бедствий и наших последних превратностей.
Беспорядок был повсюду: в городе, как и в окрестностях все терпели нужду. Гвардия испытывала такие же лишения, как и другие корпуса. Отсюда недисциплинировнность и все ее последствия. Император сердился, суровее обычного бранил начальника штаба, командиров корпусов и интендантов, но это ничему не помогало, так как все еще не удавалось организовать раздачу пайков. Император думал, что при таком положении вещей он сможет бороться с дезорганизацией корпусов, если будет требовать непосредственных донесений от них. Как он проектировал еще в Дрездене и Торне, где он говорил мне об этом, император учредил две должности помощников начальников штаба, одного для пехоты и одного для кавалерии; на эти должности он назначил графов Лобо и Дюронеля, и они приступили к исполнению обязанностей. Корпуса должны были сноситься с ними, каждая отдельная дивизия или бригада должна была иметь при них своего офицера и направлять донесения непосредственно им. Он считал также, что восстановит порядок в штабе, если поручит командование главной квартирой офицеру, который сможет давать отпор гвардейским командирам. Опасная честь назначения на этот пост досталась моему брату114 ; затянувшаяся на шесть недель болезнь заставила брата покинуть Испанию, после чего император назначил его начальником пажей, для того чтобы он смог отдохнуть. Подобно своим предшественникам по этой должности он исполнял обязанности адъютанта при императоре. Император знал его твердость и любовь к порядку. По этим соображениям он и решил доверить ему новые трудные обязанности, хотя мой брат и проявлял крайнюю неохоту к занятию этого поста. Он особо возложил на него восстановление порядка, в частности водворение порядка в гвардии, и наблюдение за госпиталями, складами и продовольствием. Брат проводил дни и ночи над улучшением состояния госпиталей, над обеспечением работы хлебопекарен. Склады и пайки часто приходилось охранять со шпагой в руке. Он ничего не скрывал от императора. С гвардией, против которой никто не решался сказать ни слова, он стеснялся не больше, чем с другими корпусами. Император принял некоторые показательные меры; порядок восстановился, и в конце концов пайки стали выдаваться регулярно. В этот период времени император со свойственной ему энергией реорганизовал все: он жил в губернаторском доме и приказал расширить площадь перед домом. На этих работах была занята гвардия. Жара стояла тогда нестерпимая, и для армии было бы большим счастьем воспользоваться некоторым отдыхом в эти дни. Каждый день в шесть часов утра устраивался большой парад. На парадах присутствовали начальники всех ведомств, и император громко выражал свое недовольство теми из них, за которыми были погрешности, но часто также и тем, кто, можно сказать, делал невозможное.
— Надо добиться успеха, — говорил император тем, которые, рассчитывая оправдаться, говорили о своих стараниях.
Что же касается тех, которые говорили о своей преданности и своем усердии, то он отвечал им:
— Я учитываю это только тогда, когда результатом является успех.
Император притворялся в этом отношении более строгим, чем он был на самом деле, так как хотя он этого и не показывал, ибо принципиально не хвалил никого, но отмечал и высоко ценил людей, ревностно преданных своему долгу.
Из-за необъяснимой и непростительной скупости материальная часть перевязочных пунктов была недостаточна. Даже их персонал был слишком малочисленным. Все транспортные средства армии, даже в артиллерии, также были недостаточны. Император всегда стремился добиться наибольших результатов с наименьшими затратами, и при отправлении в путь крупных складов были пущены в упряжь почти все наличные лошади, так как, по примеру других кампаний, рассчитывали пополнить упряжки и заменить убыль реквизированными лошадьми, которых обычно находили на месте; но в России ничего подобного не было. Лошади и скот — все исчезло вместе с людьми, и мы находились как бы среди пустыни; все ведомства оставили большую часть своего имущества на дорогах.
Никогда еще подчиненные органы администрации не проявляли такой беззаботности. И никогда еще потерпевшие несчастье храбрецы не получали такого плохого ухода. Врачи и административные начальники, талантливые и энергичные, были в отчаянии, видя положение, в котором находились госпитали. Они тщетно старались возместить все недостатки своей работой. Мы были всего лишь в Витебске, и у нас еще не было сражения, а корпии уже нехватало!
Император был очень озабочен и часто так раздражен, что не выбирал выражений по отношению к лицам, вызывавшим его недовольство, чего обычно с ним не случалось. Он был поражен отъездом городских жителей и бегством деревенского населения. Эта система отступления, быть может, открывала ему глаза на возможные последствия этой войны и показывала, как далеко от Франции она могла его завлечь. Но все многочисленные соображения, которые должны были бы осветить ему положение, тотчас рассеивались при самом незначительном событии, которое вновь оживляло его надежды. Эти надежды подогрел один русский офицер, взятый в плен и доставленный в ставку. Он уверял, что русские должны были дать сражение под Витебском, что это сражение было лишь отсрочено и русские удалились без боя только потому, что 27-го числа было получено письмо от князя Багратиона, в котором он писал, что сможет присоединиться к главным силам лишь в Смоленске. В результате император стал мечтать, что русская армия нападет на него, когда Багратион соединится с ней.
