На пятый день адмирал остановился на ночлег у ручья, впадающего в залив. Роща, в которой он решил заночевать, чем-то напомнила ему общественный парк в его родной Нагаоке, разбитый на месте главной башни цитадели. В парке продавались пастила-ёкан из красных бобов и прочие сладости. Его семья была, однако, настолько бедна, что юный Такано Исороку2,1 Исороку получил фамилию Ямамото, когда был усыновлен другой семьей своего клана, не имевшей наследника. Такое усыновление было обычной практикой в Японии тех времен: {Примеч. авт.)
как его тогда звали, чувствовал себя счастливым, если доводилось полакомиться ими хоть раз в году.
Еще в первый день на Острове, пройдя около десяти миль и не обнаружив поблизости ни единого «куба», адмирал вернулся обратно к терминалу, где озаботился оснастить себя набором путешественника в виде ранца, связки рыболовных крючков и лесок (Ители говорила, что островитяне ловят рыбу), запаса продуктов, включающего в себя рис, бобы, соевый соус и приправы, медного котелка и иных мелочей. Совсем пропасть на Киоле было невозможно. Едва только личный терминал зафиксирует снижение жизненных параметров организма, его тут же обнаружат и эвакуируют, причем, как утверждала Ители, даже против его желания. Это был едва ли не единственный случай, когда желание Деятельного Разумного являлось вторичным по отношению к решению Симпоисы. Потому что, если человек хотел уйти из жизни, он должен был сделать это наиболее легким и безболезненным способом, а не страдая от голода или медленно умирая от травмы…
Клев оказался отличным. Исороку выудил две большие рыбины, чем-то напоминавшие морского карпа, но заметно крупнее, после чего развел костер, набрал в котелок воды и, повесив его над огнем, принялся чистить и потрошить рыбу на берегу. Он так увлекся этим занятием, что голос, прозвучавший с другой стороны ручья, застал его врасплох.
— Так вот кто, значит, облюбовал мой ручей? Адмирал вздрогнул. Этот вопрос был задан совсем не так, как его задал бы киолец. В голосе были явственно выражены насмешка и даже вызов. Японец медленно поднял голову. На дальнем берегу ручья, опираясь на предмет, который он с натяжкой мог бы назвать острогой, стоял американец и глядел на него с кривой ухмылкой.
— Я-то гадал, кто это тут костер развел? А это, оказывается… — Тут говоривший запнулся, будто сначала хотел произнести нечто более привычное, например «желтожопая макака», но сделал-таки над собой усилие и сказал вот что: — Япошка в гости пожаловал.
Ямамото несколько мгновений вглядывался в глаза американца, а потом широко улыбнулся: — Привет! Я тоже рад тебя видеть.
Глава 8
Иван сладко потянулся и сел на полу из плотно пригнанных деревянных плах. Вот как, он вчера заснул здесь, на работе. Иван усмехнулся. Да, можно сказать, совсем… обкиолился. Киольцы-то все поголовно падали и засыпали там, где их сморил сон, — на газонах, скамьях, просто под кустом или деревом, либо на прибрежном песке, нагретом за день жарким солнцем. А что, никаких проблем — тепло, уютно (если активировать зону личного климата), а также мягко и абсолютно безопасно. Если ночью налетит шторм, а ты окажешься в зоне прибоя, автоматически включится сфера личной защиты. Так что некоторые умудрялись не просыпаться, даже когда на защитную сферу накатывали огромные валы* .Иван, впервые увидев это, сиганул с обрыва в воду — на помощь… Но кончилось все тем, что его выдернула из воды его собственная сработавшая защитная сфера, о которой он до сего момента не подозревал, и мягко опустила на террасу, расположенную метров на пятнадцать ниже той, с которой он прыгнул, — как раз за пределами накатывающихся на берег валов. И только оттуда он разглядел, что валяющиеся на песке тела стихия не тревожит, многие киольцы даже и не спят, а просто лежат и смотрят, как их накрывает водой и пена стекает по сфере, когда волна отступает. Очень он тогда глупо себя чувствовал… Тем более что к нему подбежал какой-то мужчина и принялся сердито его отчитывать. А когда до Ивана дошло, что киолец думает, будто он, советский офицер, сиганул в штормящее море, дабы покончить с собой, и имел наглость проделать это в тот момент, когда люди пришли полюбоваться на бушующую стихию, — он совсем обалдел. Это что же, здесь принято сводить счеты с жизнью, что ли, да еще правила установлены? Как выяснилось — да. Причем места, где совершать самоубийство считалось приличным, были обустроены как настоящие райские уголки. Если, конечно, эту характеристику можно отнести к какому-то отдельному уголку, а не ко всей планете. Впрочем, от остальной Киолы они все-таки отличались. Киола была яркой, солнечной, живой, зеленой; места же для самоубийства скорее походили на этакие уютные норки, где можно было, уединившись либо в небольшой компании, заказать «уход к богам»; как здесь называли смерть, и осуществить его путем поглощения специально приготовленной пищи, после которой человек просто засыпал и не просыпался, воскурения неких благовоний с тем же результатом или совсем необычным способом: – человек просто ел, пил, размышлял или беседовал с друзьями и в процессе этого тихо и незаметно «уходил к богам» — технологию этого процесса Иван не понял. Впрочем, самоубийства на Киоле случались не часто. Большинство жили долгие и долгие годы, десятилетия и даже столетия. Но обратной стороной подобной жизни оказалось то, что на планете, населенной внешне юными и прекрасными людьми, почти не было детей. Причем, как Ивану удалось выяснить, дело было отнюдь не в том, что кто-то запрещал их рожать, — просто большинству вечно юных и долго-долго живущих киольцев дети были не нужны… — Ты уже проснулся, сердце мое? Иван оглянулся и едва не охнул. Сегодня Сантрейя выглядела русалкой: ярко-зеленые волосы, губы и ногти, кожа представляет собой мелкую и гладкую чешую. Иван хмыкнул. Киолка довольно улыбнулась. Похоже, одной из главных причин того, что эта ветреная особа все еще оставалась рядом с ним, являлось вот это его неподдельное ошеломление, когда поутру, после бурной и страстной ночи, она являлась ему в новом обличий. Ей нравились его, как она это называла, «свежие и естественные реакции».
С Сантрейей он повстречался на семнадцатый день своего путешествия по планете. Вообще, то, как Беноль выпер их из своего дома, его неподдельно удивило и даже где-то оскорбило. Иван всего-то вышел из своей комнаты, намереваясь осмотреться, однако обратный путь оказался отрезанным. И минут пятнадцать спустя, после нескольких попыток вернуться тем же путем или найти обходной, молодой офицер оказался в небольшом зале, вход в который закрылся за его спиной, едва только он переступил порог. В противоположном конце зала, мрачно глядя на него, стоял рослый фашист, одетый в нечто вроде тельняшки с короткими рукавами, только не полосатой, а какой-то невообразимо пестрой расцветки, и в короткие, по виду холщовые порты. Советский офицер несколько мгновений настороженно следил за фрицем, слегка напружинив мышцы, чтобы мгновенно отреагировать на малейшее движение этого Гитлерова выкормыша, но .тот, на свое счастье, не сделал ни одного враждебного жеста. Просто окинул русского презрительным взглядом и, сплюнув себе под ноги, прошипел:
— Больше не попадайся мне на пути — ноги вырву. Иван тоже сплюнул и весело ответил:
— Похвалялась наша теляти волка забодати…
Немец зло ощерился, но решил не вступать в пререкания с расово неполноценной особью и, развернувшись, вышел из зала. Иван проводил его насмешливым взглядом, затем огляделся. Зал был несколько меньше комнаты, где он спал и смотрел ту кинопередвижку в башке Змея Горыныча, к тому же вдоль стен здесь были расставлены массивные лавки, по виду каменные, а на них, похоже, лежали комплекты одежды. Русский настороженно оглянулся на дверной проем, в котором скрылся фашист, потом подошел к одному из свертков и развернул его. Ну да, точно такой же комплект обмундирования был на фрице. Иван брезгливо скривился — вот еще, во фрицевские тряпки рядиться, — но еще два комплекта оказались такими же. Так что выбирать не приходилось. Он повертел все три комплекта, прикидывая, какой из них придется ему впору, но все они были одинаковыми. Однако, когда Иван, плюнув, натянул один из комплектов, тот сел по фигуре так, будто неведомый портной снял с него мерки с особым тщанием.
Облачившись в свою первую на этой планете одежду, Иван некоторое время посидел, то ли просто не зная, что делать дальше, то ли поджидая кого-нибудь еще, союзника там или корейца, но никто так и не появился. Поэтому спустя где-то час он встал, досадливо крякнул и зашагал наружу
Дом ученого оказался окружен широкой террасой, начинавшейся под высоким куполом и продолжавшейся еще метров на семь-восемь. Терраса была выложена каменными плитами и засажена незнакомыми, но очень красивыми деревьями, чьи кроны сплетались на высоте вытянутой вверх руки, образуя тенистый полог. Сразу за террасой была ровная площадка в полсотни метров, а за ней виднелась широкая и довольно пологая лестница, метров через двести переходящая в дорожку, которая тянулась над обрывом вдоль морского берега. Иван постоял на верхней площадке, любуясь открывшимся видом, вздохнул и, оглянувшись, двинулся вниз по лестнице. Раз его выперли из этого дома, куда он совершенно и не собирался попадать, да еще вот этак — не попрощавшись и ничего не объяснив, — значит, не хрен дергаться. Чего есть и где спать — разберемся. Если он сумел пережить две войны… ну ладно, пережить одну и три года выживать во второй, при этом будучи восемь раз заброшенным в тыл врага, то и здесь не пропадет. Человек — тварь живучая, а уж чтобы прищучить русского, вообще надобно очень постараться. Никаким Покорителям Мира, Потрясателям Вселенной и Покорителям Европы это не удавалось, как ни пытались..;
