В ее глазах зажглось недоверие, и Рейнер убрал руку. Эта девушка была вся изранена, некоторые ее душевные шрамы только-только успели затянуться. От грубого прикосновения раны могли бы вскрыться.
– Почему вас арестовали? – спросила она. Почему ее доверие к нему находилось в такой зависимости от этого ареста. Она боялась полиции – у нее был испуганный вид, когда она увидела полицейских, подходивших к ее столику в «Ла Ронде». Если они враги, то англичанин должен оказаться другом.
– Есть много людей, которые хотели бы оставить самолет там, где он есть – на дне моря. Я хочу поднять его, и им это известно. Поэтому меня скомпрометировали и я официально оказался нежелательной персоной.
– Я подумала, что вас забрали, чтобы расстрелять, – нервно сказала Жизель.
– За что?
– За то, что вы… – она умолкла и отпила из стакана. Продолжение фразы легко угадывалось: за то, что вы входите в закрытый клуб. За то, что вы уцелели.
– Был на том самолете? – закончил он небрежным тоном, но это ничего не дало: она смотрела в стол.
– Вы сами сказали: это все настолько опасно… – негромко сказала девушка.
Шаг за шагом обстановка прояснялась. Они не просто были здесь пленниками, но еще и боялись за свои жизни. Если их найдет полиция, то и эту девушку и Линдстрома и Ибарру арестуют. И расстреляют. За то, что были там. За то, что знали – знали, по чьей вине самолет оказался в океане.
Она только что сказала: шесть-семь человек…
– Но кто остальные? – спросил Рейнер. – Кому еще удалось спастись? Вы можете доверять мне, потому что…
Она вдруг порывисто встала.
– Нет. Я не могу доверять ни вам, ни кому-либо еще.
Рейнер тоже поднялся. В Пуэрто-Фуэго было столько же ювелирных магазинов, сколько и баров, но доверие было бесценным. Девушка уже шла к двери. Рейнер нашел в кармане несколько монеток, расплатился и вышел следом.
Жизель стояла подле «мерседеса». Горы бревен загораживали машину со стороны полуострова.
– Je regrette,[10] мсье Рейнер.
– Понимаю. – Он выдавил из себя довольный смешок. – Меня теперь разыскивает полиция, как и вас и остальных, и потому я тоже не могу никому доверять. Я думал, что мы с вами сможем помочь друг другу. – Из занавешенных окон бара пробивался свет, но между горами бревен было темно. Звездный свет не позволял Рейнеру разглядеть лицо девушки. – Скажите, – спокойно добавил он, – какие сомнения у вас еще остаются?
Она прислонилась к автомобилю и закрыла глаза, вероятно, в раздумье.
– Откуда вам известно мое имя? Почему вы два раза следили за мной в «Ла-Ронде»?
– У меня есть фотографии многих пропавших пассажиров, на обороте каждой из них написано имя. Я узнал вас. Как еще я могу узнать, что произошло? Вы были там.
Она отошла на несколько шагов к гавани. Рейнер остался на месте. Ей нужно было подумать. А он не должен был теперь потерять ее. Она стояла на фоне темной воды, похожая на тонкую свечу, чуть заметную во мраке комнаты, по которой он бродил незваным гостем.
Рейнер закурил и стоял в ожидании. Перед ним было очень много факторов, которые не укладывались в картину. Никаких украшений, дешевые хромированные наручные часы, и при этом – красивый белый «мерседес», единственный в городе и так бросающийся в глаза. «У меня остался ровно час».
Она возвращалась. Рейнер отбросил сигарету и сказал негромко:
– Если вы еще задержитесь здесь, вас искусают москиты.
– Так или иначе, мне пора ехать, – ответила Жизель, глядя в сторону.
– Или вы нарушите слово.
– Comment?
– On ne doit pas manquer sa parole.[11] – Никаких драгоценностей, которые она могла бы продать, чтобы оплатить дорогу, дешевые часы, по которым можно узнать время, а автомобиль, который так легко проследить, дается ей на короткое совершенно определенное время. Белая рабыня. Эта мысль вызвала у Рейнера отвращение. Нет, это не могло быть правдой.
– Я скажу вам, почему должна уехать, и почему не могу доверится вам, – сказала Жизель. – Вы хотите выяснить, что случилось с самолетом. Если это станет известно, я должна буду умереть. – Она рывком открыла дверцу и села за руль. Ее руки крепко держали баранку. Она подняла к нему лицо и сидела настолько неподвижно, что в бледном свете звезд казалась похожей на куклу в хорошеньком игрушечном автомобильчике.
Он не собирался говорить ей об этом, так как это было бы похоже на предложение взятки, но теперь решил, что ей станет легче, если она будет об этом знать (если, конечно, поверит).
– Как только обломки самолета будут подняты, я отправлюсь домой, в Лондон. У меня есть возможность поместить вас на самолет в Сан-Доминго так, что никто об этом не узнает и не сможет вас остановить. Я могу это устроить.
Ее глаза были сейчас лишь синими тенями в темноте запрокинутого лица, но Рейнер был уверен, что она на мгновение увидела бульвары Парижа. Но когда она ответила, ее голос был грустным, как у расстроенного ребенка, а Париж оказался так же далек как и рай.
– У вас не будет времени, чтобы помочь мне. Это будет слишком поздно. Если вам удастся поднять самолет, то домой вы поедете один.
Заработал мотор, и Рейнер наклонился ближе к девушке, чтобы она могла его расслышать:
– Coutez.[12] Я буду каждый день приходить в этот бар, и надеюсь получить от вас хоть словечко. Оставьте записку на имя сеньора француза – так вам будет легче запомнить.
Он отошел в сторону от автомобиля, и смотрел, как он разворачивается. Вскоре звук мотора замер в отдалении.
Впервые в этом городе он доверился человеку. Ей было достаточно всего-навсего сказать им: «Он будет там каждый день». И он обнаружит, что его там поджидают, и обломки самолета никогда не будут подняты, и она не должна будет умереть.
Глава 16
Куги Мерсер сидел на крыше рубки. Он вытянул ноги во всю длину, а его совершенно прямая спина была прижата к мачте. В тусклом свете звезд он казался частью такелажа лодки, тюком свернутой парусины.
Он смотрел на отлив и фосфоресцирующие вспышки прибоя. Рыбацкие суда вышли в море два часа назад, и там, где в воду попали капли масла, в волнах покачивались маленькие радуги. Далеко в океане он видел новорожденный месяц, такой хрупкий, такой чистый ночью, что хотелось взять его и принести в лодку, чтобы он мог расти в безопасности. На нулевой широте не часто удается увидеть что-нибудь, так украшающее небо и столь прохладное на вид.
– Удача… – сказал ему Сэм Стоув. Он слушал Сэма почти час. Теперь Сэм ушел, и он мог сидеть на кабине и смотреть на сине-зеленое мерцание прибоя, радуги в воде и чистую луну.
Сэм походил на большинство людей. Они никогда не думали о том, что происходит прямо сейчас, в эту самую минуту; они могли думать только о том, что случится назавтра и на будущий год – тогда им нужно будет сделать то-то и то-то, и после этого они по-настоящему разбогатеют и счастливо проживут остаток жизни. Они повсюду высматривают и раскапывают проклятое барахло и так озабочены этим, что у них уже не остается жизненных сил для самой жизни. Им никогда не придет в голову посмотреть на прибой, на луну или заглянуть в собственную душу.
– Удача… – сказал Сэм. Он говорил Мерсеру об этом уже шесть месяцев, с тех пор как тот привел свою «Морскую королеву» в Пуэрто-Фуэго, отдал якорь и принялся за дело. Но это дело подходило только для сумасшедших. Сэм где-то услышал, что в каюте шкипера «Дореа», тридцатитонного кеча, разбившегося о коралловый риф неподалеку от этого побережья лет пять тому назад, имелся сейф, битком набитый необработанными изумрудами.
– Куги, я видел бумаги. Этот шкип вез камни в Лиму, когда его судно потонуло вместе со всей командой. Парень из Акаригуа сказал, что в портовых бумагах написана чистая правда – ничего незаконного и тому подобного. Удача… Вы находите посудину, и мы делимся. Это справедливо. Вы единственный человек, которому я сказал, где лежит это суденышко. Не будет и сотни фатомов.
– И акул там набито, как сардин в банке.
– Но ты же не боишься акул, Куги, старый черт!
– Я не боюсь и автомобилей, но не отправляюсь гулять по середине Авениды.
Сэм плюнул в море.
– Малый, ты же можешь спуститься в клетке!
– Сэм, я однажды видел, как парень спускался в клетке. Спустился и не поднялся – зацепился за обломок.
Сэм удалился, как обычно, расстроенным. Разговор он закончил обычными словами:
– Куги, никто не знает, где это судно, кроме нас с тобой. Никогда не забывай об этом. Если ты кому-нибудь расскажешь, то это будет приравнено к пиратству в международных водах!
– О'кей, Синбад, это наше собственное тайное богатство, и оно спрятано надежнее, чем в любом банке, который ты только мог бы назвать.
Мерсер смотрел на бахрому прибоя, в котором миллионами изумрудов дробилось отражение звезд. Там, где на воде рябили масляные радуги, блистали топазы, сапфиры, опалы, рубины и жемчуга. А над всем этим, насколько хватало глаз, сияла небесная диадема.
