Проходивший мимо бригадир Лам, поглядев на Дар, которая стояла около молотилки гордо подбоченясь, подмигнул и с ехидцей сказал:
— Э-э, да я вижу, ты у нас вовсе не старая. У тебя все еще впереди!..
Это была обычная шутка, которую в бригаде привыкли отпускать в адрес Дао и от которой она всегда расстраивалась, будто слышала ее впервые.
— Каждому овощу свой сезон! — сердито отпарировала Дао.
Но Лам лукаво взглянул на Хуана и процедил:
— А ведь еще многие могут тобой увлечься, так что ты не унывай…
Хуан пригладил волосы и ласково поглядел на воинственную Дао. От этого взгляда на скулах женщины выступил яркий румянец и вызывающая улыбка сошла с губ. Она громко вздохнула и, приподняв куст арахиса, стала отрывать орехи один за другим.
— Вы же знаете мою историю. Каждая весна крадет у молодости еще один год… Там, на равнине, у меня был дом, была семья… — Она вдруг осеклась, поняв злую шутку Лама: он ставил на одну доску ее, самую некрасивую и уже немолодую женщину из бригады, с первым красавцем. И пожалела о своей искренности. Дао горестно вздохнула: на что она могла надеяться?..
Дао приблизилась вплотную к Хуану и, глядя ему в глаза, продекламировала:
Букет свежих цветов стоит всего лишь донг,А за увядший цветок отдадут и золота горсть…[11]
Не правда ли, Хуан, бывает, и такая цена мала?..
Она стояла перед ним и говорила о чем-то. Но когда он поднял голову и, опять ласково улыбнувшись, поглядел на нее, она забыла обо всем: о своей трудной, несуразной жизни, о своем возрасте, — как будто ничего этого и не было в помине, а существует только вот эта радостная минута, и она имеет право на счастье, на любовь, как любая удачливая, молоденькая девушка…
Дао пришла в совхоз Дьенбьенфу в начале второй послевоенной весны, когда празднуют Тет[12]. Она пришла в поисках пристанища, не зная сама, чего ищет, чего хочет, как птица, уставшая летать, как дикая лошадь после длительной, изнурительной погони. Она жаждала уйти от старой жизни, чтобы забыть все, что было до этого. А вдруг на новом месте ей улыбнется счастье? Ведь уже столько горя и столько нужды выпало на ее долю… Человеку обыкновенному суждена трудная жизнь, может быть, только красавице рок посылает еще большие тяготы, которых невозможно избежать, как расплату за красоту…
Дао родилась в Хынгиене, в безземельной семье, занимавшейся продажей лепешек из сои. Когда деревню их в сорок шестом оккупировали враги, семья Дао стала делать закваску и варить вино. Семнадцатилетнюю Дао выдали замуж, но муж попался ей никудышный, картежник и пьяница, так что они не вылезали из долгов. Потом он бросил ее и ушел на Юг, но в пятидесятом году вернулся, и они снова жили вместе. Когда сыну исполнилось два года, отец неожиданно заболел и умер, а вскоре за ним последовал и мальчик. Дао осталась одна-одинешенька на свете. С коромыслом через плечо стала она ходить из деревни в деревню, из села в село, торговала птицей, фруктами, овощами, лечебными травами. Она возвращалась к себе в деревню, когда поспевали плоды на фруктовых деревьях, а после сбора урожая опять уходила в Хонгай, в Камфу, в Лаокай или даже в Ханой. Летом на ней была латаная-перелатаная коричневая одежонка, давно уже выгоревшая, зимой добавлялась накидка на ватине. Нигде долго не задерживалась Дао, в дождь, в зной брела она по бесконечным дорогам страны. В любом доме она находила приют, а когда ее сваливала болезнь, то отлеживалась у каких-либо знакомых. Скитания изменили Дао до неузнаваемости. Красивые волосы потеряли прежний блеск, стали редкими и сухими, зубы испортились, утратив блеск черного лака[13], и, глядя на себя в зеркало, женщина замечала на лице своем печать жестокости и озлобления. Иногда она подумывала о возвращении в деревню, но там уже родных не осталось. И она продолжала бродяжничать, проклиная свою суровую, горькую долю. Не сладка жизнь одинокой женщины. И Дао ненавидела эту жизнь, завидовала чужой судьбе, всем тем, у кого есть постоянный кров над головой. Может быть, именно поэтому она пришла в далекий горный поселок, куда крестьяне ехали добровольцами, и попросилась на работу.
Еще и месяца не прошло, как она обосновалась в этой бригаде. С людьми она не успела познакомиться, и только с Хуаном сумела сблизиться, совсем случайно. Как-то вечером она шла мимо мужского общежития и увидела юношу, рисовавшего стенную газету. Она долго стояла, уперев руки в бока, и разглядывала рисунок, потом похвалила:
— Здорово рисуешь!
Хуан улыбнулся и сказал, словно бы в шутку:
— Может, у тебя найдется стихотворение для газеты?
— А когда тебе нужно? — спросила она, ничуть не растерявшись.
«Да я вижу, она понимает толк в шутке». И сказал:
— Только учти, стихотворение должно быть интересным.
— Не волнуйся, у меня такие вещи получаются хорошо.
Она с детства любила стихи, помнила на память многие стихотворения старых поэтов, песни, поговорки. И в разговоре любила подпустить звонкую рифму, вставить строчку из какого-нибудь известного стихотворения.
Уже к вечеру она принесла Хуану стихотворение: «Дорога, ведущая в совхоз «Дьенбьенфу», и многие подходили к газете, чтобы вслух почитать стихи Дао. Вот тогда-то и пустили про них шутливое прозвище «жених и невеста». Дао понимала, что люди просто подсмеиваются над нею. Хотя Дао исполнилось всего только двадцать восемь, она выглядела лет на десять старше Хуана. К тому же у него была любимая девушка… Да и кто из молодых парней теперь может позариться на вдову?.. И все-таки каждый раз, работая бок о бок с Хуаном, Дао любовалась его складной, красивой фигурой, его уверенными, сильными движениями, и в душе ее рождалась мечта о семейном счастье, желание любви, вера в будущее.
* * *
Солнце давно уже село. Жемчужно-серебристые облака, поднимавшиеся из-за гор с четырех сторон, уже окрасились в багряные, темно-сиреневые тона, а небо постепенно теряло свою яркую синеву, становясь блеклым и прозрачным. У женского общежития мерцали гирлянды желтоватых лампочек, обрамляя дверные проемы, и от их света улица казалась городской, хотя домов в поселке было не так уж много. Политзанятия сегодня отменили, потому что преподаватель уехал в Ханой сдавать вступительные экзамены в институт сельского и лесного хозяйства. В общежитии стоял веселый гул. Дао сидела в задумчивости. На гуляние она идти не собиралась. Из головы не выходило письмо, которое она получила от бывшего младшего лейтенанта, который теперь служил начальником печи по обжигу кирпича. С ним она была едва знакома, и вдруг от него письмо с предложением. Когда она прочла первые строчки, то, решив, что это очередная шутка, ужасно обиделась и рассердилась. Но чем дальше читала письмо, тем теплее становилось у нее на сердце, тем безудержнее была радость, захлестывавшая ее душу. Вот так бывает, когда на сухие, истомившиеся от засухи поля вдруг прольется благодатный дождь и напоит исстрадавшуюся землю. Еще ни разу никто не говорил ей таких слов, не называл своим счастьем, не предлагал дружбы и любви. Ей хотелось смеяться, и слезы счастья готовы были пролиться, когда она вспомнила строки письма, казавшиеся ей самой нежной, самой божественной музыкой. О небо, чему же она обязана таким счастьем? Ведь она почти не знала этого человека. Как же назовет она его своим мужем? Как она будет к нему относиться? И как теперь ей поступить: спуститься к нему в долину или же он поднимется сюда, в горы? И тут же она упрекнула себя: «Господи, еще ничего не решено, а ты думаешь о всяких пустяках!..»
Ее кровать стояла рядом с кроватью Зуэ, между ними — лишь маленький бамбуковый столик.
Зуэ, совсем молоденькая девушка, родом из предместья Ханоя, пришла в бригаду вместе с Дао, в праздник Тет. Она сидела на кровати и с серьезным видом разглядывала родинку на виске. Потом провела ладонями по лицу и каким-то странным голосом спросила, обращаясь к Дао:
— Ты разве не идешь на гулянье?
Соседка посмотрела на круглые девчачьи глаза с редкими ресничками, на две тоненькие косички, в которые были вплетены красные нити, и шепотом произнесла:
— А он сейчас появится.
Зуэ опустила глаза, посмотрела на свои ладошки и, помолчав, сказала:
— Ну и пусть… Пусть все идет само собою. Я не желаю даже думать об этом.
Она улыбнулась уголками губ и медленно покачала головой, потом взглянула на дверь. Там стоял Хуан, держа в руке свирель. Он поздоровался со всеми и присел на кровать Дао. Потом спросил Зуэ неестественным тоном:
— Ну как, споем сегодня «Песню о провинции Тэйбак»?
Зуэ покачала головой, и косички на ее спине упрямо запрыгали.
— Не выучила слова?
— Нет, даже не начинала.
