Когда же наконец, вдоволь налюбовавшись на Университет, вы поворачивались к правому берегу, где расположен Город, панорама вдруг менялась. Более обширный, чем Университет, Город отличался меньшим единством. При первом же взгляде было видно, что он подразделяется на несколько частей, резко отличающихся одна от другой. На востоке, в той части, которая до сих пор еще называется по имени болота, в которое Камулоген загнал было Юлия Цезаря, теснилась группа дворцов, выдвинувшихся на самый край берега. В водах Сены красиво отражались перерезанные стройными башенками шиферные кровли четырех особняков, почти примыкавших друг к другу: Жуи, Санс, Барбо и Дворца королевы. Эти четыре здания занимали все пространство от улицы Де-Нондьер до Целестинского монастыря, красиво возвышавшегося своей стрельчатой колокольней над зубцами и кровлями дворцов. Несколько позеленевших развалин, нависших над водою перед этими роскошными дворцами, не мешали видеть прекрасные линии их фасадов, широкие окна с крестообразными каменными переплетами, сводчатые, украшенные статуями ворота; изящно закругленные детали доказывали изумительное богатство готического искусства. За этими дворцами извивались во всех направлениях, то выделяясь своими зубцами и укреплениями, то прячась в тени деревьев, бесконечные стены грандиозного дворца Сен-Поль, где французский король мог свободно и роскошно поместить двадцать два принца крови вроде дофина и герцога Бургундского, с их свитами и служителями, не считая знатных вельмож германского императора, когда он посещал Париж, а также львов, помещавшихся тут же в особом здании. Заметим мимоходом, что отделение каждого принца состояло из одиннадцати комнат, начиная парадным залом и кончая молельней, не говоря уже о галереях, ваннах и других «лишних» помещениях, которыми было снабжено каждое отделение; не говоря об особых для каждого королевского гостя садах, о кухнях, чуланах, людских, столовых для слуг, задних дворах, на которых были расположены двадцать две богато обставленные поварни, начиная с той, где пекли хлеб, и кончая пивоварней; не говоря о помещениях для разнообразных игр: в мячи, в шары, в обручи и т. п., и о множестве птичников, рыбных садков, конюшен, зверинцев, скотных дворов, библиотек, арсеналов и проч. Вот что тогда представляли собою королевские Лувр и дворец Сен-Поль! Это были города в городе.
С того места, где находился зритель, дворец Сен-Поль, полузакрытый от взора четырьмя вышеупомянутыми домами, все-таки представлял величественное зрелище. Можно было легко различить три особняка, которые Карл V присоединил к этому дворцу, хотя они очень искусно были связаны с главным зданием длинными галереями, украшенными колонками и расписными окнами. Это были: особняк Пти-Мюс с кружевной балюстрадой, грациозно обвивавшей его кровлю; особняк аббатства Сен-Мор, похожий на крепость, с толстой башней, железным болверком, бойницами и гербом аббатства на саксонских воротах между выемками для подъемного моста, и особняк графа д’Этамп с попорченною в верхней части вышкою, зазубренною, как петушиный гребешок. Кое-где там были разбросаны купы вековых дубов, похожих издали на кочаны цветной капусты. В прозрачных, полных то света, то тени водах прудов белели гордые лебеди; к сожалению, можно было видеть только уголки этих прекрасных и живописных прудов. Здесь было помещение для львов с низкими сводами на саксонских столбах, с железными решетками и вечным гулом львиного рыканья. Там, пронизывая воздух, уходила в небо чешуйчатая стрела церкви Ave Maria. Налево – жилище парижского прево, украшенное четырьмя изящно вырезанными башенками по углам. В самой середине, в глубине этого городка, возвышалось главное здание дворца Сен-Поль с его разнообразными фасадами, со всеми теми бесчисленными приращениями всевозможных видов, которыми со времен Карла V обременяла его в продолжение двух столетий фантазия зодчих, – со всеми вышками его часовен, с его галереями, с тысячами узорчатых флюгеров по всем четырем странам света, наконец, с двумя смежными высокими башнями, конические кровли которых, окруженные у основания зубцами, напоминали островерхие шляпы с загнутыми полями.
Поднимаясь уступами по этому раскинувшемуся в отдалении амфитеатру дворцов, перенесясь через низину, прорытую в массе домов Города и обозначавшую улицу Сент-Антуан, глаз зрителя достигал Ангулемского подворья, обширного здания нескольких эпох, в котором новые части резко отличались от старых своей белизною и так же мало подходили к целому, как красные заплаты к голубой мантии. Особенно поражала изумительно острая, высокая кровля нового дворца, щетинившаяся резными желобами и покрытая свинцовыми полосами, которые были усеяны бесчисленными, ярко сверкавшими фантастическими арабесками из желтой меди. Эта словно замаскированная, замысловатая кровля с величавой грациозностью возносилась посреди коричневых развалин старого здания, толстые башни которого, раздувшиеся от времени, оседали от ветхости и трескались сверху донизу, как расстегнутые на тучных животах жилеты. Позади этого особняка виднелся лес шпилей дворца Ла Турнель. Нигде во всем мире, даже в Альгамбре или Гамборе, нельзя было видеть такой волшебной, захватывающей воздушной картины, как та, что открывалась здесь перед зрителем узором всех этих стрел, колоколен, флюгеров, винтовых лестниц, шпилей, просвечивавших фонариков, павильонов и башен всевозможной формы, высоты и расположения. Все это, вместе взятое, можно было сравнить с гигантской каменной шахматной доской, уставленной шахматными фигурами.
По правую сторону от дворца Турнель ершился громадный пук черных башен, врезывающихся одна в другую и точно перевязанных охватившим их рвом. Башни окружали мрачное здание, в котором было больше бойниц, чем окон, и у которого был постоянно поднят мост и опущена решетка. Это – Бастилия. Черные цилиндрические предметы, выглядывавшие из-за каждого зубца этого замка и издали похожие на желоба, были пушки.
Под их жерлами, у подножия страшного здания, виднелись ворота Сент-Антуан, сжатые между двумя башнями.
Дальше, за этим городком башен, вплоть до стены Карла V, расстилался роскошный зеленый, красиво расшитый цветами ковер полей и королевских парков, между которыми сразу можно было отличить, по лабиринту аллей и деревьев, знаменитый сад Дедала, подаренный Людовиком XI Куаксье. Обсерватория этого ученого поднималась над лабиринтом исполинскою колонною, увенчанною вместо капители небольшим домиком. В этой башне немало было состряпано ужасных астрологических бредней. Теперь здесь Королевская площадь.
Выше было сказано, что дворцовый квартал, о котором мы старались дать читателю представление, хотя останавливались лишь на его главных особенностях, наполнял весь угол, образуемый на восточной стороне оградою Карла V и Сеною. Центр Города был загроможден жилыми домами. Там сходились все три моста с правого берега Сите; дома на этих мостах предшествовали дворцам. И это скопище буржуазных жилищ, лепившихся друг к другу, как ячейки улья, тоже не лишено было красоты. Кровли большого города, как волны моря, представляют собой величественную картину. Спутанные, то и дело перекрещивающиеся улицы Города разрезали эту груду домов на сотню причудливых фигур. Вокруг рынков они образовывали громадную звезду. Улицы Сен-Дени и Сен-Мартен, с их бесчисленными разветвлениями, поднимались рядом одна с другою и походили на исполинские деревья, перепутавшиеся своими сучьями. Улицы Каменщиков, Стекольщиков, Ткачей и другие змеились во всех направлениях. Местами застывшие волны этого моря кровель прорывались высокими зданиями. Так, например, перед мостом Менял, за которым Сена пенила свои воды под колесами мельниц, расположенных вдоль моста Менье, высился Шатлэ, уже не в виде римской башни, как во времена Юлиана Отступника, а в форме феодальной башни тринадцатого столетия. Камень, из которого была сооружена эта башня, отличался такой твердостью, что за три часа его удавалось продолбить ломом не глубже чем на палец. Прекрасная колокольня церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри, вся поросшая, точно мхом, гранями и скульптурными украшениями, была очень живописна, несмотря на то, что в пятнадцатом веке она еще не была окончена. Тогда ей еще недоставало четырех чудовищ по углам, имеющих вид сфинксов, задающих новому Парижу загадку старого. Ваятель Ро поместил их туда только в 1526 году, получив за свой труд двадцать франков. Дальше: церковь Сен-Мери со сводчатыми окнами; церковь Святого Иоанна, чудесный шпиль которой вошел в пословицу; Дом с колоннами, выходивший на Гревскую площадь, о которой мы уже рассказали читателю. Церковь Сен-Жервэ, впоследствии испорченная папертью в стиле «хорошего» вкуса, и десятки других памятников, не брезговавших погрузить свои чудеса в этот хаос черных, глубоких и узких улиц. Прибавьте к этому резные каменные кресты, которыми перекрестки изобиловали более, чем виселицами; кладбище «Невинных душ», видневшееся вдали, над морем зданий; архитектурную ограду; столбы рынка, верхушки которых выделялись между двумя печными трубами улицы Де-ла-Коссопри; лестницу церкви Де-ла-Круа-дю-Трагуар на перекрестке того же имени, вечно черневшем народом; развалины круглого Хлебного рынка; обломки древней ограды Филиппа Августа, потонувшие тут и там в массе домов; источенные временем башни; полуразрушенные ворота; бесформенные, рассыпающиеся остатки домовых стен; набережную с ее тысячами лавок и кровавыми живодернями; часть покрытой лодками Сены; представьте себе все это, и вы будете иметь смутное понятие о том, каков был в 1482 году вид центральной части Города.
