— Постойте, я за револьвером схожу, — но Кочет меня грубо схватил и потащил за собой, поэтому пистолет я оставила.
Исполнитель нашел нам местечко за толстым бревном, из-за которого хорошо просматривалась вся лощина с землянкой. Мы отгребли снег, чтоб лежать на опавшей листве под ним. Кочет зарядил ружье из своего мешочка с патронами, а сам мешок положил рядом на бревно, чтобы под рукой был. Потом вытащил револьвер и загнал патрон в ту камеру, которую держал пустой под бойком. К пистолету и ружью у него патроны были одни и те же. Я-то думала, разные нужны. Я вся съежилась под дождевиком, голову к бревну прислонила. Кочет съел одну лепешку, мне предложил.
Я говорю:
— Вы спичкой посветите, я на нее сперва гляну.
— Это зачем? — спрашивает.
— Там некоторые кровью забрызгало.
— Никакими спичками светить мы не будем.
— Тогда не хочу. Дайте мне лучше тянучку.
— Кончились.
Я попробовала уснуть, но было слишком холодно. А я не могу спать, коли у меня ноги мерзнут. Тогда я спросила Кочета, что он делал, пока федеральным судебным исполнителем не стал.
— Все делал — только школу не держал, — отвечает он.
— А например — что?
— Свежевал бизонов и бил волков на шкуры на ручье Желтый Дом в Техасе. Видал таких зверюг, что весили сто пятьдесят фунтов.
— Нравилось?
— Платили неплохо, да только мне все эти равнины не по нраву. Слишком ветрено, я так не люблю. Оттуда до Канады деревьев шесть от силы наберется. Некоторым нравится. Если там что и растет, так при нем табличка непременно.
— А в Калифорнии бывали?
— Не довелось.
— Мой дедушка Спёрлинг живет в Монтерее. У него там лавка, и он всякий раз в окно выглянет — а там синий океан. Каждое Рождество он мне пять долларов шлет. Двух жен пережил, а теперь женат на Дженни, ей тридцать один год всего. На год младше мамы. Так мама даже ее имени слышать не хочет.
— В Колорадо я дурака валял одно время, а вот до Калифорнии не добрался. Грузы возил одному человеку по фамилии Кук в Денвере.
— А в войне сражались?
— Сражался.
— Папа тоже. Он был хороший солдат.
— Не сомневаюсь.
— Вы его не знали?
— Нет, где он служил?
— Он дрался у таверны «Лосиные рога» в Арканзасе, и его тяжело ранили при Чикамоге, что в штате Теннесси. После этого он вернулся домой — и по пути чуть не умер. А служил он в бригаде генерала Черчилла.[63]
— Я-то больше в Миссури.
— Вы на войне глаз потеряли?
— Я потерял его в бою за Лоун-Джек[64] невдалеке от Канзас-Сити. Лошадь подо мной убили, и сам я чуть не ослеп. Коул Янгер выполз под плотным огнем и меня вытащил к своим. Бедняга Коул — они с Бобом и Джимом пожизненное сейчас в миннесотской кутузке отбывают. Попомни мое слово — когда правда вся наружу-то выйдет, выяснится, что кассира этого в Нортфилде Джесси В. Джеймс застрелил.[65]
— А вы и Джесси Джеймса знаете?
— Я его не помню. Поттер мне говорил, он с нами был в Сентралии[66] и даже убил там майора янки. Поттер вспоминал, он и тогда был злобной гадюкой, даром что совсем мальчишка. Гораздо подлее Фрэнка, говорил. Если так, то это что-то да значит. Вот Фрэнка я хорошо помню. Мы его тогда звали Козликом. А Джесси — нет, не помню.
— И теперь вы, стало быть, на янки работаете.
— Ну, как Бетси умерла, все поменялось. Не те времена. Тогда я б о таком и не помыслил. Пустесойки[67] из Канзаса всю мою родню пожгли и скот угнали. Есть совсем нечего было — только скисшее молоко да зеленые початки. А пожуй початков со стебля — все одно голодным спать ляжешь.
— А что вы делали, когда война кончилась?
— А я скажу тебе, что делал. Когда мы с Поттером услыхали, что в Виргинии все сдались,[68] мы поехали в Индепенденс и тоже сложили оружие. Нас спросили, готовы мы признать правительство в Вашингтоне и принять присягу «Звездам и полосам». Мы ответили, что да, в общем готовы. Так и сделали — наступили себе на горло, да только сразу нас не отпустили. Дали нам день погулять под честное слово, а утром велели доложиться. Мы слыхали, ночью должен приехать майор из Канзаса, всех проверять — не кустоломы ли.[69]
— Кто такие кустоломы?
— Не знаю. Они нас так называли. В общем, не понравились нам эти разговоры про майора. Почем знать, в каталажку он нас запрет или еще чего похуже, раз мы с Биллом Эндерсоном были и с капитаном Куонтриллом. Поттер стащил из конторы револьвер, и той же ночью мы оттуда сделали ноги на паре казенных мулов. У меня до сих пор тот однодневный отпуск под честное слово не закончился, а партизан давешний, видать, так меня и ждет. От одежды у нас одни лохмотья остались, а денег на двоих столько, что и на шмат табаку не хватит. Миль восемь от города отъехали — и тут разъезд: федеральный капитан и с ним три солдата. Спрашивают, верно ли в Канзас-Сити едут. Капитан был казначей, и мы этих господ избавили от монет на сумму больше четырех тысяч. Визжали они так, будто их кровные отбирали. А деньги-то ничьи — правительства то есть. Нам же нужны были подорожные.
— Четыре тысячи долларов?
— Да, и притом — золотом. И с лошадей их ссадили. Поттер свою половину добычи забрал и поехал в Арканзас. А я — в Кейро, Иллинойс, со своей, там назвался Барроузом и приобрел себе едальню под вывеской «Зеленая лягушка», на соломенной вдовушке женился. У нас даже бильярдный стол был. Дам и господ обслуживали, но в основном — господ.
— Я и не знала, что у вас жена была.
— Ну и я теперь не знаю. Ей втемяшилось, что я должен стать юристом. Трактирщик — это для нее как-то слишком низко было. Она купила тяжеленную книжищу, «Дэниэлз об оборотных документах»[70] называется, и заставила меня ее читать. А та никак в голову не лезет. Как ни открою, старина Дэниэлз меня на обе лопатки кладет. Ну, пить начал, домой по два-три дня не возвращался, с друзьями гулеванил. А жене общество моих речных друзей было противно. Она решила, что сыта этим всем по горло и вернется, пожалуй, к своему первому мужу — он в Падьюке в скобяной лавке писарил. Говорит: «Прощай, Рубен, любовь к приличиям с тебя что с гуся вода». Это разведенка-то о приличиях толкует. Ну а я ей и отвечаю — так вот сказал: «И ты, Нола, прощай и будь на сей раз счастлива со своим торговцем гвоздями, с ублюдком этим!» А мальчишку моего она с собой забрала. Я ему все равно никогда не нравился. Наверно, до ужаса грубо с ним разговаривал, но я ж не хотел ему зла. Но этот Хорэс такой был неуклюжий, что хуже не бывает. Чашек сорок, наверно, разбил.
