Он был сбит и выброшен на помойку. „Клопус нормалис“ (у Маяковского так называется это непобедимое насекомое) стал беспощадно вытравляться Аллой — ведь в Ленинграде в таких домах их водятся тучи.
Особая тема — это стены. Мы отцарапали слоев десять газет и обоек („обойки“ — киевское слово). Иногда делали паузы, чтобы почитать „Ведомости“. Больше всего в них обнаружили про гадалок и спиритов. Печаталась с сокращениями и „Новейшая гадательная книга“ — не та ли, из которой у Пушкина эпиграф к „Пиковой даме“? Обои в основном желтенькие — в полоску, в разводы. Создалось впечатление, будто это основной тон петербургских стен. Поэтому, когда мы покрыли переднюю краской — да еще не желтенькой, а темно-бордовой, — многие это приняли за моветон».
На сорокалетие Олега Ивановича в ноябре 1969 года к Борисовым в квартиру на Правде пришли около сорока человек. «Наша зала, — записал Борисов в дневнике, — позволяла принять столько. Все знали, что будет сам… Товстоногов пришел в вызывающем моднющем пиджаке в клетку. Как футурист. Только ему свойственным сопением подчеркивал важность происходящего. Настала очередь Аллы удивлять гостей. На столах стали появляться блюда грузинской и французской кухни. Лобио и сациви были оценены по достоинству Георгием Александровичем и его семейством. В ответ они пообещали приготовить что-то грузинское и пригласить. Где-то уже в третьем часу Алла подала на стол судака-орли и жюльены, от чего даже я пришел в удивление. Кузнецов попросил рецепты. По городу поползли слухи, что Борисовы, оказывается, не деревня».
Стены квартиры на Кабинетной помнят, как приходил Луспекаев. Могучий, сам как стена, его медвежьи ноги были уже подкошены болезнью. За спиной — Луганское ремесленное училище, партизанский отряд во время войны, отморожение ног, ставшее причиной проблем с сосудами (атеросклероз) и ампутации — уже в Ленинграде — обеих ступней (в фильме «Белое солнце пустыни» таможенника Верещагина Луспекаев играл, передвигаясь на специальных протезах), ранение в руку разрывной пулей, учеба в Щепкинском театральном, работа в Тбилиси — в Русском драматическом театре им. А. С. Грибоедова.
«Несколько чашек кофе почти залпом, — вспоминал Олег. — Спрашивает: „Знаешь, какую загадку задал Сфинкс царю Эдипу?“ Я, конечно, не знаю, молчу. „Что утром на четырех ногах, днем на двух, вечером на трех?“ Сам и отвечает: „Это — Луспекаев, понятно? Когда я был маленьким, то ходил на четвереньках. Как и ты. Когда молодым и здоровым — на двух. А грозит мне палка или костыль — это будет моя третья нога. Почему Сфинкс спросил об этом Эдипа, а не меня? Я тут недавно шел мимо них, мимо тех сфинксов, что у Адмиралтейства, а они как воды в рот набрали“. (По-моему, у Адмиралтейства все-таки львы, а не сфинксы.) Потом попросил Юру принести пятерчатку — заболели ноги. Он полпачки одним махом заглотнул, не запивая и даже не поморщившись».
В апреле 1979 года Борисовым пришлось задуматься о переезде с улицы Правды. Кинотехникум, обосновавшийся на первом этаже, задумал завладеть всем подъездом и приступил к расселению коммунальных квартир.
«Нас, — записал Олег в дневнике, — они не тронут, но жить в осадном положении неприятно. К тому же за стеной — их столовка, а внизу у почтовых ящиков — их курилка. Вчера ящики подожгли. Консервные банки забиты „бычками“».
Алла была знакома с вдовой пианиста Серебрякова (они вместе работали на «Ленфильме»), которая была готова освободить большую четырехкомнатную квартиру, но ей нужна в этом же доме — на Бородинской улице, расположенной неподалеку от улицы Правды, — маленькая двухкомнатная.
Алла и Олег отправились смотреть квартиру вдовы пианиста. Жилье привело их поначалу в ужас: квартира в удручающем виде, на полу — следы от сковородок, электропроводка внешняя, перекошенные, поющие двери. «Та, что ведет в спальню, — вспоминал Борисов, — издает от нажатия ручки повизгивающий звук. Та, что в кабинет Серебрякова, — первые три ноты „Аппассионаты“. Фантазия у Аллы уже заработала. Еще бы — в столовой есть эркер, в кухне — еще одна маленькая столовая, комната для прислуги! Как говорил литейщик Иван Козырев: „Во — ширина! Высота — во!“ Хорошо раньше строили! Надо писать Романову. Просить, унижаться».
Когда все проблемы, связанные с переездом в квартиру на Бородинской улице, были улажены, в ней сразу же затеяли основательный ремонт. Он продолжался все лето 1979 года. «В комнатах, — рассказывал Олег Иванович, — склады мебели, перевернутые ящики. Когда переехали в Ленинград из Киева, такие же ящики стояли вдоль голой стены и, пока не купили мебель, на них лежали таблички: „шкаф“, „кровать“. Потом уже появились настоящие шкаф и кровать. Теперь задача сложней. На четыре комнаты нужно больше мебели. Тот гарнитур, который захотела Алла, стоил прилично — 2700. Финский! Хорошо, подоспела госпремия за „Тихий Дон“, Юра заработал чего-то на телевидении, остальное — в долг. Привычное состояние — сидеть в долгах…»
Глава восьмая
Эпопея с «Генрихом»
10 мая 1969 года состоялась премьера спектакля «Король Генрих IV», который Олег Борисов назвал своей «первой серьезной удачей в БДТ». Появление этой постановки и события, связанные с ней, Юрий Борисов назвал «замысловатой шахматной партией Товстоногова». В том, что главный режиссер разыграл «шахматную партию», сомнений не было никаких. Поражал лишь высокий уровень ее «замысловатости».
Эта история началась с того, что однажды артист БДТ Владимир Рецептер поинтересовался у Товстоногова, не будет ли Георгий Александрович против, если он — Рецептер — сделает композицию из двухчастного шекспировского «Генриха IV» и станет, в случае одобрения пьесы, не только ее режиссером, но и исполнителем главной роли. Сложно сказать, насколько Товстоногов в тот момент вник в предложение Рецептера, но ответил артисту нейтрально: «Почему бы и нет?» Это уже потом Георгий Александрович, теоретизируя по поводу состоявшейся и ошеломившей всех постановки, скажет, что «…нам хотелось выбрать произведение, не отягощенное театральными штампами, свободное от привычных, традиционных форм исполнения на театральных подмостках. „Король Генрих IV“ отвечал этим требованиям. Меня давно привлекала эта хроника и своим огромным содержанием, исполненным глубокого смысла. Парадоксальность дружбы Фальстафа с будущим Генрихом V, острое, пронзительное торжество духа Ренессанса в атмосфере средневековой борьбы за власть, темного честолюбия и мелких распрей, приводящих к бойне, — круг этих мыслей меня давно тревожил и требовал сценической реализации». Для Товстоногова обращение к Шекспиру было первым в его творчестве, если не считать спектакля «Много шума из ничего», поставленного в 1940 году в Тбилисском театральном институте, в котором 24-летний режиссер с 1939 года руководил актерским курсом. И, как потом оказалось, — последним: больше ничего шекспировского в товстоноговском творчестве не было.
Рецептер композицию сочинил, около полутора лет ушло на то, чтобы Георгий Александрович пьесу прочитал. И не только пьесу, но и листочек с предложением по распределению ролей.
