– Вы все, давайте назад! – скомандовал командир Бенхамин, не желавший становиться свидетелем еще одной трогательной сцены. Сам он тоже отошел, сел в одно из кресел у камина и зажег сигарету. Делать было нечего. Он не мог ее ударить, как, вообще-то говоря, следовало бы сделать, потому что после этого в комнате наверняка начался бы бунт, а он не был уверен, что рядовые бойцы его армии не встанут на ее защиту. Он не понимал только одного: откуда это чувство вины перед аккомпаниатором? Альфредо был прав, этот человек не должен был умереть первым. Иногда ему казалось, что половина всех людей, которых он в жизни знал, уже мертва. Вся штука была в том, что эти люди не просто умирали, но были убиты самыми жестокими способами, что совершенно лишало его по ночам сна. Но этот человек, аккомпаниатор, умер сам по себе, просто умер, а это совершенно другое дело. Он подумал о своем брате, находившемся в тюрьме: он тоже почти что умер, потому что день за днем проводил в холодной, темной дыре. Он надеялся, что его брат продержится еще некоторое время, проживет хотя бы пару дней, до тех пор пока их требования не будут удовлетворены и он сможет выйти на свободу. Смерть аккомпаниатора его взволновала. Оказывается, люди могут умирать просто оттого, что другие люди вовремя не приходят им на помощь. Он посмотрел на дым своей сигареты.
– Отойдите оттуда сейчас же! – вновь скомандовал он толпе, и на этот раз те подчинились. Даже Роксана поднялась на ноги и выполнила команду вместе с остальными. Она выглядела очень усталой. Командир произвел смотр своей армии и дал ей новые указания. Заложники должны были рассесться на стульях и ждать.
Альфредо подошел к телефону и нерешительно взял его в руки, как будто не совсем точно знал, что с ним делать. Война не предусматривала сотовых телефонов, они делали ее какой-то несерьезной. Он пошарил в одном из многочисленных карманов своих защитных штанов, достал оттуда карточку Месснера и набрал его номер. Он сообщил ему, что у них тут появился больной, вернее мертвый, и поэтому им необходимо переговорить об эвакуации тела.
Без аккомпаниатора атмосфера изменилась. При желании данное утверждение можно было бы понять так: «После освобождения ста семнадцати заложников атмосфера изменилась». Или так: «После того как террористы пообещали, что никого не убьют, атмосфера изменилась». На самом деле это было неправдой. Все они переживали именно смерть аккомпаниатора, даже те, кто совсем недавно разлучился с женой или любовницей, кто с тоской смотрел им вслед, когда они двигались по пути к свободе в своих великолепных, но измятых вечерних туалетах. Теперь они думали только об умершем. Они совсем не были с ним знакомы. Многие думали, что он американец. И все они относились к числу тех, чей организм без перебоев вырабатывает инсулин, а вот он умер без инсулина, не желая расставаться с женщиной, которую он любил. Каждый задавал себе вопрос, как бы поступил он сам, и каждый решал для себя, что, пожалуй, ничего подобного не сделал бы. Аккомпаниатор олицетворял собой безрассудство, которое было им свойственно разве что в молодости. Они не понимали только одного: что у Роксаны Косс, которая теперь сидела в уголке громадного дивана и тихонько плакала, уткнувшись в платок господина Осокавы, никогда не было романа со своим аккомпаниатором, что она знала его только в профессиональном качестве, что когда он попытался открыть ей свои чувства, то это оказалось для него катастрофической ошибкой. Любовь, во имя которой так легко и безрассудно жертвуют жизнью, всегда бывает безответной. Симон Тибо никогда бы не умер в глупом порыве любви к Эдит. Совсем наоборот: он бы малодушно принял любую помощь и при этом постарался бы себя убедить, что делает это исключительно ради продолжения их совместной жизни. Но, не зная фактов, никто толком не понимал, что же случилось на самом деле, и поэтому все думали, что аккомпаниатор был лучше и храбрее их самих, что он любил гораздо сильнее, чем способны любить они.
В комнате воцарилось оцепенение. Цветы, в огромном количестве украшавшие помещение, уже начали увядать, на лепестках белых роз появилась тонкая коричневая кайма. Шампанское в недопитых бокалах выдохлось и потеплело. Юные террористы вымотались настолько, что засыпали прямо у стен и сползали на пол, не просыпаясь. Заложники по-прежнему находились в гостиной, некоторые перешептывались, но большинство сидело молча. Они устраивались поудобнее в креслах и тоже засыпали. Своим стражам они не доставляли ни малейшего беспокойства. Они разбирали с диванов подушки и растягивались на полу – почти так же, как в предыдущую ночь, только гораздо удобнее. Все понимали, что ничего другого им не остается, что они должны оставаться в этой комнате, вести себя тихо, избегать резких движений. Никто даже не помышлял о том, чтобы сбежать, воспользовавшись окном ванной комнаты, куда все ходили теперь без охраны, – может быть, по какому-то негласному джентльменскому соглашению. И все выказывали особое преувеличенное уважение к телу аккомпаниатора, их аккомпаниатора, ведь теперь им предстояло жить по тем стандартам, которые он для них установил.
Когда появился Месснер, он спросил перво-наперво о Роксане Косс. Губы его теперь казались тоньше, выражение лица непреклоннее; не отдавая себе в том отчета, он заговорил по-немецки. Гэн тяжело поднялся со своего кресла и начал переводить командирам его слова. Те указали на женщину на диване, с платком, прижатым к глазам.
– А сейчас она должна отсюда уйти, – сказал Месснер тоном, не терпящим возражений.
– А что, появился президент? – спросил командир Альфредо.
– Она должна сопровождать домой тело. – Перед командирами стоял теперь совсем другой Месснер. Вид комнаты, усеянной лежащими на полу заложниками, покалеченного вице-президента и парней с автоматами – все это вызывало у него в прошлый раз тягостное ощущение. Но теперь он был по-настоящему зол. И не был вооружен ничем, кроме своего гнева и маленького красного значка, который красовался у него на руке для защиты от направленных на него автоматов.
Командиры перенесли его гнев со сверхъестественным терпением.
– Мертвым, – объяснил Гектор, – все равно, кто находится рядом с их гробом.
– Вы сказали «всех женщин»!
– Мы прошли через вентиляционные ходы, – напомнил ему командир Бенхамин, а затем, после паузы, добавил образное выражение: – Как кроты.
– Я должен убедиться, что могу вам доверять, – сказал Месснер. Гэн изо всех сил старался передать его тон, напористые интонации, манеру рубить слова, как будто бьющие мягкой колотушкой по барабану. – Вы мне тут говорите всякие вещи… А почему я должен вам верить?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
