Евлентьев досмотрел до конца, осторожно, будто за ним уже наблюдали с подозрением и пристальностью, перевел дух и только тогда обратил внимание, что младший Варламов опять допрашивает Зою о ее потусторонних приятелях, а та, порозовевшая и признательная за внимание к ее персоне, снова и снова рассказывала, как однажды ночью колыхнулась занавеска на ее окне и вошло существо с туманными неясными очертаниями, бесшумно приблизилось к ней сгустком темноты, и она почувствовала прикосновение мягкое, холодное и безжалостное.
Замерев от ужаса и не в силах произнести ни звука, Зоя ждала, что будет дальше, а дальше началось такое, от чего она вот уже несколько лет прислушивается к себе — не завелось ли в ней какое-нибудь инопланетной существо.
— Вы сколько выпили в тот вечер? — хохотал Миша, встряхивая кудрями и призывая всех присоединиться к его веселью.
— За свои пили, — потупилась Зоя.
— А пастух?
— Что пастух?
— Он признался в прелюбодеянии?
— Признается, как же, — вздохнула Зоя.
— А это туманное существо из межзвездного пространства? Напоминает о себе?
— Голоса его я не слышала, но во мне как бы прозвучали слова, внятно так, явственно... Но такая в них сила, такая мощь...
— Представляю, — обронил Варламов.
— Не представляешь, — Зоя печально покачала головой. — И говорит он... Мы, говорит, еще встретимся, и даже дату назвал, год... И место определил.
— И когда же все это произойдет? — Миша даже грудью к столу припал.
— Не скажу, — тихо ответила Зоя. — И не выпытывай. Как раз этого я никому не скажу.
Евлентьев молча взял бутылку с остатками водки и разлил по стаканам. Не веселили его сегодня межпланетные похождения Зои, внутри все было сжато, как в судороге. Слова в него проникали с трудом, и все, что видел он, казалось неживым, ненастоящим.
Снова и снова Евлентьев протискивался между гаражами, скользил по залитой мочой земле, снова вздрагивал и дергался в его руке короткоствольный «Макаров» и сыпались на землю со слабым, приглушенным звоном стекла из окон мордатого банкира. И опять мелькала перед глазами ночная дорога, поворот у Триумфальной арки, гаишник на Тверской и Анастасия в прихожей, дрожащая от внутреннего озноба.
Ничего не спросила она у него в ту ночь, ничего не сказала, разве что самые простые, будничные слова, которые могла произнести в любой другой вечер.
— В ванную пойдешь?
— Да, надо бы...
— Есть будешь?
— Выпил бы чего-нибудь.
— Водка?
— Немного.
— Самохин звонил.
— И что?
— Сказал, что еще позвонит. Каким-то он нервным показался, не то перепуганный, не то рассерженный.
— Перебьется.
— Оставь туфли, я помою.
— Я сам.
— Оставь, сказала! Ты же не знаешь, где щетка! Наутро Евлентьев обнаружил свои туфли не просто вымытыми, а чуть ли не протравленными каким-то стиральным порошком. Такие туфли уже сами по себе могли вызвать подозрение чистотой при их поношенности. И он надел их тут же, пошел в магазин, забрел к художникам, пошатался по улице. Теперь на них и в самом деле не было мочи из гаражных щелей.
— Какой-то ты не такой, Виталик! — сказал Варламов.
— Маленько есть.
— Перебрал, наверно, вчера? — предположила Зоя.
— Маленько было, — не стал отрицать такой версии Евлентьев.
— Смотри, — сказала Зоя. — А то могу сходить...
— Сходи, — вяло кивнул Евлентьев и, порывшись в карманах, дал Зое пятьдесят тысяч.
— Ого! — воскликнул Миша восторженно. — Хорошо идет торговля?
— Идет.
— Богатеем не по дням, а по часам?
— Вроде того, — Евлентьев отвечал однообразно и как-то обессиленно. Не хотелось ему вступать в словесный перебрех, и он произносил слова, которые сами подворачивались, не задумываясь даже, насколько они неуместны.
— Ты чайку махани, — посоветовал Варламов. — Махани чайку-то... Оно и отпустит, оно и полегчает. А то, я смотрю, у тебя и в самом деле перебиты, поломаны крылья, а?
— И нет в моторах былого огня, — улыбнулся Евлентьев.
— Будет, — твердо заверил Варламов. — Так всегда бывает и со всеми... То нет огня, то он есть, то нет, то опять гудит из сопла так, что смотреть страшно.
Знаешь, что я тебе скажу... Всегда есть опасный соблазн настроение сегодняшнего утра, или вчерашнее состояние твоего кошелька, или ночные слова женщины продлить в будущее, дескать, наверное, так будет всегда, всегда будет пустота в душе, будет пуст твой кошелек и отношения с женщиной будут пусты и беспросветны.
— Если она останется.
— Значит, всегда будет пустота после ее ухода! — подхватил Варламов. — Чушь, Виталик. Так не бывает.
— А как бывает?
— Иначе. Жизнь течет, и все меняется. Сегодня я пью водку, а завтра буду писать Николая Чудотворца. Это грех, конечно, но что делать... Я покаюсь, помолюсь, и, возможно, Бог меня простит. Как ему не простить, кто-то ведь должен писать иконы, кто-то молиться, кому-то приходится пить водку... Некоторым удается поспеть и там, и там... У тебя что-то с Анастасией?
— Да нет, — Евлентьев передернул плечами. — С ней вроде порядок.
— Тогда считай, что у тебя везде порядок.
— Ты думаешь? — с надеждой спросил Евлентьев.
— Нет, Виталик, я давно уже не думаю, потому что давно уже все знаю. Мне нет надобности думать. И тебе не советую. Когда человек думает, он вроде сам ищет решение, находит его, отвечает за него... А когда он не думает, решения к нему приходят свыше. Значит, и отвечать тоже тем, наверху... — Варламов показал рукой вверх, на небеса, которые едва просвечивались сквозь полуподвальное окно.
— Мысль, конечно, интересная, — протянул Евлентьев, но продолжить не успел — пришла Зоя. Молча, деловито, озабоченно поставила бутылку на стол, тут же кучкой сложила всю сдачу до последнего рубля, даже несколько монет положила сверху. Евлентьев, не пересчитывая, сгреб все в ладонь и сунул в карман. За бутылку платил он, ему предстояло и разливать. И он разлил — сразу всю на четверых поровну. — За творческие успехи! — сказал он, чокаясь с Варламовыми и Зоей.
— За удачу!
— Будем! — воскликнул Миша. — Да здравствует высший разум!
— Да ладно тебе, — Зоя чутко уловила, что последние слова касаются только ее.
Закусывать было нечем, но Варламов, порывшись в шкафчике у двери, достал всем по прянику. Поскольку разгрызть их было невозможно, он налил в каждый стакан еще и чаю. Теперь все стало на свои места. Глаза Евлентьева ожили, страшные картины, которые он только что видел на сером экране телевизора, отдалились и обесценились, как видения прошедшей ночи.
Самохин не объявлялся несколько дней.
Не звонил, не назначал встречи. Да и деньги! Ведь он должен был кое-что заплатить Евлентьеву за выполненную работу. Видимо, решил залечь на дно и отлежаться, пока не спадет волна общественного гнева или, лучше сказать, волна общественного любопытства к покушению на одного из известных банкиров Страны.
Как-то, не выдержав, Евлентьев позвонил ему с уличного автомата.
Секретарша, ничего не спрашивая и не уточняя, сразу сказала, что Геннадий Владимирович в отъезде и она не знает, когда он появится.
Повесив трубку, Евлентьев отошел в сторону и сел на первую попавшуюся скамью. За его спиной сверкал солнечными бликами ЦУМ, рядом поблескивали стеклянные витрины киосков с зарубежным тряпьем, а перед лицом проносились машины. Большинство составляли «Мерседесы», «Вольво», джипы. Да, в Москве появилось неимоверное количество джипов. Ни в какой стране мира не было столько этих мощных машин, способных вместить дюжину вооруженных боевиков, способных оттеснить на дороге любую другую легковую машину, обогнать, прижать к обочине, столкнуть с моста. Очень удобной машиной оказался джип в московских условиях конца двадцатого века.
— Так, — сказал Евлентьев почти вслух. — Это что же получается... Самохин слинял. Как поступить мне? Я тоже ложусь на дно и молчу, как рыба об лед. Молчу несмотря ни на что и вопреки всему. Клиент жив, это главное. Пусть разбираются.
Пусть ищут громилу с черной бородой на иномарке... Авось найдут.
Посидев еще некоторое время, Евлентьев взял в киоске пива, выпил его под полотняным навесом, продолжая бездумно следить за движением по Кузнецкому Мосту.
Потом поднялся и отправился бродить по улицам. Это было его любимое занятие, и с некоторых пор он получил возможность заниматься этим вволю.
А вечером позвонил Самохин.
— Привет, старик! — радостно произнес он. — Как поживаешь?
— Все лучше и лучше, — сдержанно ответил Евлентьев и кивнул Анастасии — да, дескать, это он, Самохин, собственной персоной.
— Повидаться бы?
— Можно.
— Подъезжай к тому же месту... За полчаса доберешься? Я и подсяду. И положил трубку. Евлентьеву ничего не оставалось, как подчиниться.
— Повидаться хочет, — пояснил он Анастасии.
— Что-нибудь новенькое?
— Вряд ли... Мы еще старенькое не подчистили.
