деле Иосиф Виссарионович не доверял никому, то поле для репрессий было неограниченное. Но Сталин был по-своему мудрым политиком. Он всегда в каждый данный момент уничтожал только меньшинство членов общества, мобилизуя на эту акцию энтузиазм большинства. А потом доходила очередь и до других, кто думал, что за участие в преследовании прежних изгоев его минует чаша сия. И фактически Сталин предупредил участников «съезда победителей», что предстоит еще более масштабная кровавая чистка, чтобы ликвидировать питательную среду для любой оппозиции. Но делегаты, в том числе и бывшие оппозиционеры, этого предупреждения не услышали. Впрочем, независимо от того, услышали или нет, их судьба была предрешена – большинство до следующего съезда не дожило. Даже догадайся они тогда, в 1934-м, о грядущей участи, ничего сделать для своего спасения они бы не смогли. За границу партийных функционеров не выпустили бы без санкции и фактически – без прямого поручения вождя. Иосиф Виссарионович высший слой выпускал за кордон очень неохотно, помня о перебежчиках, которых было особенно много в конце 20-х и в начале 30-х годов, после разгрома оппозиции. А бороться против ОГПУ и любви к Сталину партийных масс не было уже никакой возможности.
Своеобразным сигналом к постепенному развертыванию массового террора послужило убийство Кирова, совершенное террористом-одиночкой Леонидом Васильевичем Николаевым в Смольном 1 декабря 1934 года. Многим казалось, что в решении Сталина в тот же день издать репрессивное постановление ЦИК, упрощавшее производство следствия и суда и ужесточавшее наказание по делам о терроризме, сыграли и личные мотивы. Действительно, ближе всех из членов Политбюро Сталин был с Сергеем Мироновичем Кировым, которого он сначала сделал главой ленинградской парторганизации, а затем членом Политбюро и секретарем ЦК (сотрудничество Кирова с кадетами на заре революционной деятельности их дружбе никак не помешало). Но Сталин никогда не позволял личным мотивам вторгнуться в сферу политической целесообразности. План репрессий против недобитых кулаков, представителей эксплуататорских классов, «контрреволюционных партий», бывших офицеров, оппозиционеров, «национал-уклонистов» и просто против старой большевистской гвардии существовал у него давно, и для начала его реализации нужен был только предлог. В преддверии неизбежной, как считал Сталин, войны требовалось «зачистить тыл» от «неблагонадежных элементов». Может быть, версия о том, что Сталин приложил руку к убийству Кирова, потому и оказалась такой долговечной, что люди хорошо помнили, что именно это убийство послужило началом кампании репрессий. При этом не задумывались о том, что Сталин в 1934 году не был ограничен в начале кампании какими-либо жесткими сроками и вполне мог начать ее годом раньше или позже. Непосредственной угрозы большой войны еще не существовало. Поэтому при необходимости можно было дождаться, например, нескольких крупных аварий в промышленности, обвинив в них врагов-вредителей, которых-де надо выжигать каленым железом. Убивать Кирова только для того, чтобы получить предлог для репрессий, было слишком большой роскошью и напрасной растратой ценного и, безусловно, преданного в тот момент кадра.
Причины же, почему версии о заговоре с целью убийства Кирова были столь популярны в народе как при жизни Сталина, так и после его смерти, при Хрущеве и его преемниках (только заговорщиками в первом случае выступали Зиновьев, Каменев, позднее Бухарин и другие оппозиционеры, а во втором случае – Сталин и Ягода), надо искать в особенностях массовой психологии. Журналисту, например, в любом громком убийстве привлекательнее версия заговора, чем версия убийцы-одиночки, ибо первая всегда выигрышнее и политически, и с точки зрения своей сенсационности.
Авель Енукидзе – это один из немногих, с кем Сталин был на «ты» и кто считался одним из его ближайших друзей. Авель Софронович наверняка был не самым достойным из людей, живших на земле в те бурные годы, но за свои амурные похождения вряд ли заслуживал смерти. Однако он стал жертвой т. н. «кремлевского дела», когда был обвинен в антисоветском заговоре, а курировавший обслугу Кремля как секретарь ЦИК СССР, Енукидзе 3 марта 1935 года был снят со своего поста, а 7 июня «за политическое и бытовое разложение» исключен из членов ЦК и изгнан из рядов партии. Но Коба не ограничился тем, что сослал Енукидзе в Харьков директором автотреста. 30 октября 1937 года Авеля Софроновича расстреляли по стандартному обвинению в заговоре и шпионаже в пользу Германии, где он часто бывал на отдыхе.
28 июня 1935 года Сталин беседовал за ужином с Марией Анисимовной Сванидзе, женой брата его первой жены (в 1942 году М. А. Сванидзе расстреляли). Она записала в дневнике: «Иосиф спросил меня: «довольна ли я, что Авель понес наказание» – и улыбнулся – он знал, как я его презирала всеми фибрами души за его разложение личное, за его желание разлагать всех вокруг себя.
Я сказала то, что думала. Сказала, что я не верила в то, что наше государство правовое, что у нас есть справедливость, что где-то можно найти правый суд (кроме ЦК, конечно, где всегда все правильно оценивалось), а теперь я счастлива, что нет того разложения морали, нравов и быта. Авель, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив – он смрадил все вокруг себя – ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом, будучи эротически ненормальным и очевидно не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и, наконец, докатился до девочек в 9–11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили. Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем, девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам, более неустойчивым морально. В учреждение набирали штат только по половым признакам, нравившимся Авелю. Чтоб оправдать свой разврат, он готов был поощрять его во всем – шел широко навстречу мужу, бросавшему семью, детей, или просто сводил мужа с ненужной ему балериной, машинисткой и пр. Чтоб не быть слишком на виду у партии, окружил себя беспартийными (административный аппарат, секретарши, друзья и знакомые из театрального мира). Под видом «доброго» покровительствовал только тех, которые ему импонировали чувственно прямо или косвенно. Контрреволюция, которая развилась в его ведомстве, явилась прямым следствием всех его поступков – стоило ему поставить интересную девочку или женщину и все можно было около его носа разделывать»[59]. 24 марта 1934 года Сталин писал матери: «Письмо твое получил. Получил
