Эктон поспешил покинуть Ньюпорт и так как прибыл домой уже под вечер, то постарался, не теряя времени, присоединиться к дружескому кружку. Однако подойдя к дому Уэнтуортов, он увидел, что веранда пуста: двери и окна были распахнуты, и свет зажженных в комнатах ламп позволял в этом убедиться. Войдя в дом, Эктон набрел в одной из комнат на мистера Уэнтуорта, который сидел в одиночестве, погрузившись в чтение «Северо-американского обозрения».{22} После того как они обменялись приветствиями и старший кузен вежливо расспросил младшего о его путешествии, Эктон поинтересовался, куда делось все общество.
— Разбрелись, по своему обыкновению, кто куда и развлекаются, — сказал старый джентльмен. — Шарлотту я видел совсем недавно; она сидела на веранде с мистером Брэндом. Они, как и всегда, о чем-то оживленно беседовали. Думаю, они присоединились к Гертруде, которая в сотый раз показывает своему иностранному кузену сад.
— Феликсу? — спросил машинально Эктон и, получив от мистера Уэнтуорта подтверждение, сказал: — А где же остальные?
— Ваша сестра вечером не появлялась. Разве дома вы ее не видели? — сказал мистер Уэнтуорт.
— Видел и даже звал с собой, но она идти отказалась.
— Думаю, Лиззи ожидает гостя, — сказал с каким-то сдержанным лукавством старый джентльмен.
— Если она ожидала Клиффорда, то он так и не пришел.
Закрыв «Северо-американское обозрение», мистер Уэнтуорт заметил, что, насколько он помнит, Клиффорд объявил о своем желании навестить кузину. А при этом подумал: раз Лиззи ничего о его сыне неизвестно, тот, очевидно, отправился в Бостон, что в такой летний вечер было по меньшей мере странно, особенно если учесть, на какие он ради этого пустился ухищрения.
— Не забывайте, теперь у него две кузины, — сказал, смеясь, Эктон и затем задал главный свой вопрос: — Однако я вижу, нет не только Лиззи, но и баронессы.
Мистер Уэнтуорт несколько секунд молча на него смотрел. Он вспомнил сомнительное предложение Феликса. Он даже подумал, уж не лучше ли, в конце концов, чтобы Клиффорд оказался в Бостоне.
— Баронесса не удостоила нас нынче своим присутствием, — сказал он. — Она вот уже три дня как не приходит.
— Не больна ли она? — спросил Эктон.
— Нет, я у нее был.
— Тогда в чем же дело?
— Подозреваю, мы ей наскучили, — сказал мистер Уэнтуорт.
Эктон присел было для приличия на кончик стула, но ему явно не сиделось; и скоро он убедился, что неспособен поддерживать разговор. Не прошло и десяти минут, как он взялся за шляпу, заявив, что ему пора — уже очень поздно, уже десять часов. Старший кузен посмотрел на него с невозмутимым видом.
— Вы домой? — спросил он.
Эктон на миг замялся, потом ответил, что хочет наведаться к баронессе.
— Вы хоть по крайней мере честны, — сказал мистер Уэнтуорт.
— Вы тоже, если на то пошло! — смеясь, воскликнул Эктон. — А почему мне не быть честным?
Старый джентльмен снова открыл «Северо-американское обозрение» и пробежал глазами несколько строк.
— Если у нас есть какие-то добродетели, нам следует сейчас крепко за них держаться, — сказал он; это не было цитатой из «Северо-американского обозрения».
— У нас есть баронесса, — сказал Эктон. — Вот за что нам следует крепко держаться!
Ему так не терпелось увидеть поскорее мадам Мюнстер, что он не стал вникать в смысл слов мистера Уэнтуорта. Тем не менее, когда Эктон выбрался благополучно из дому, миновал единым духом сад и пересек дорогу, отделявшую его от места временного пребывания мадам Мюнстер, он остановился. Он стоял в ее саду; французское окно ее гостиной было распахнуто, и ему видно было, как белая штора с кругом света от лампы колышется на теплом ночном ветру. При мысли, что сейчас он снова увидит мадам Мюнстер, у Эктона слегка закружилась голова; он ощутил, что сердце бьется у него намного быстрее, чем всегда. Оттого он и остановился вдруг с удивленной улыбкой. Но спустя несколько секунд он уже шел по веранде и стучал тростью в переплет открытого французского окна. Он видел стоявшую в глубине гостиной баронессу. Баронесса подошла к окну и откинула штору. Несколько секунд она на него смотрела. Она не улыбалась; лицо ее было серьезно.
— Mais entrez done![47] — вымолвила она наконец.
Эктон шагнул в комнату, у него мелькнула в голове мысль: что с ней? Но в следующее мгновение она уже с обычной своей улыбкой протягивала ему руку, говоря:
— Лучше поздно, чем никогда. Очень любезно с вашей стороны пожаловать ко мне в такой час.
— Я только что возвратился из Ньюпорта, — сказал Эктон.
— Очень, очень любезно, — повторила она, оглядывая комнату и решая, где им лучше расположиться.
— Я побывал уже в доме напротив, — продолжал Эктон. — Рассчитывал застать вас там.
Она опустилась в свое излюбленное кресло, но сейчас же поднялась и снова прошлась по комнате. Положив трость и шляпу, Эктон стоял и смотрел на нее; он находил неизъяснимую прелесть в том, что видит ее снова.
— Даже и не знаю, следует ли предложить вам сесть, — сказала она. Пожалуй, сейчас не время начинать визит — слишком поздно.
— Но еще слишком рано кончать его, — заявил Эктон. — Бог с ним, с началом.
Она снова посмотрела на Эктона и спустя несколько мгновений снова опустилась в низкое кресло; Эктон сел подле нее.
— Стало быть, мы в середине? — спросила она. — Там, где остановились перед вашим отъездом? Нет, я не была в доме напротив.
— Ни вчера и ни позавчера?
— Не знаю, сколько дней, не считала.
— Они вам наскучили? — спросил Эктон.
Скрестив руки, она откинулась на спинку кресла.
— Обвинение ужасное, но защищаться я не в силах.
— А я на вас и не нападаю, — сказал Эктон. — Я знал, что этим рано или поздно кончится.
— Это только доказывает, как вы необыкновенно умны. Надеюсь, вы хорошо провели время.
— Отнюдь, — заявил Эктон. — Я предпочел бы находиться здесь, с вами, сказал он.
— Вот видите, вы все же на меня нападаете, — сказала баронесса. — Ваша верность — укор моему непостоянству.
— Да, признаюсь, люди, которые мне приятны, наскучить мне не могут.
— А! Но вы это вы, а не какая-то несчастная грешная иностранка с расстроенными нервами и лукавым умом!
— После того как я уехал, с вами что-то произошло, — сказал, пересаживаясь на другое место, Эктон.
— Произошло то, что уехали вы.
— Вы хотите сказать, что вы по мне скучали? — спросил он.
— Даже если и так, не стоит обращать на это внимание. Я очень неискренна, мои лестные слова всего лишь пустой звук.
Эктон несколько секунд молчал.
— Вы пали духом, — сказал он наконец.
Встав с места, мадам Мюнстер принялась ходить по комнате.
— Ненадолго. Я снова воспряну.
— Смотрите на это проще. Если вам тошно, не бойтесь в этом признаться по крайней мере мне.
— Вы не должны мне этого говорить, — ответила баронесса. — Вы должны стараться меня ободрить.
— Я восхищен вашим терпением — это ли не ободрение?
— Вы и этого не должны мне говорить. Это бросает тень на ваших родственников. Терпение наводит на мысль о страданиях. Что же приходится терпеть мне?
— Не голод, разумеется, и не жестокое обращение, — смеясь, сказал Эктон. — Тем не менее мы все восхищены вашим терпением.
— Вы все меня ненавидите! — отворачиваясь от него, вскричала неожиданно горячо баронесса.
— Не очень-то вы облегчаете пути человеку, — произнес, вставая с места, Эктон, — которому хочется сказать вам что-нибудь нежное.
В этот вечер она казалась удивительной — трогательной, не такой, как всегда: была в ней какая-то непривычная мягкость, затаенное волнение во взгляде. Он вдруг до конца оценил, как прекрасно она все это время держалась. Став жертвой жестокой несправедливости, она приехала сюда, в эту глушь, и с какой изящной, достойной благодарностью приняла она дарованный ей здесь покой. Она вступила в их простодушный круг, не гнушалась их скучными провинциальными разговорами, разделяла их скудные пресные радости. Поставив перед собой задачу, она неуклонно ее выполняла. Она применилась к угловатым нравам и обычаям Новой Англии, и у нее достало такта и выдержки делать вид, будто они ей по душе. Эктон никогда еще не испытывал такой острой потребности сказать ей, как он ею восхищается, какая она необыкновенная женщина. До сих пор он всегда держал с ней ухо востро: осторожничал, приглядывался, не доверял, но сейчас легкое волнение в крови как бы говорило о том, что если он окажет более высокое доверие этой обворожительной женщине, оно уже само по себе явится наградой.
— Мы не ненавидим вас, — сказал он. — Не знаю, с чего вы это взяли. Во всяком случае, за себя я ручаюсь; об остальных мне ничего не известно. Я допускаю, что вы ненавидите всех за ту скучную жизнь, на которую вас здесь обрекли. Право, я выслушал бы это от вас не без удовольствия.
