что обрел Гоген на Гаити, и за поисками чего, вслед за Лоти, отправились искать по всему белому, желтому и черному свету блазированные, избаловавшиеся у себя дома европейцы»[89].
Особую гармоническую и чистую прелесть являют изображения спящих «обнаженных», в которых ощущается удивительная связь духовного и телесного начал.
Обнаженная
Обнаженные. Наброски из парижского альбома Зинаиды Серебряковой
Обнаженные. Наброски из парижского альбома Зинаиды Серебряковой
Обнаженные. Наброски из парижского альбома Зинаиды Серебряковой
Русская баня. 1926
Русская баня. Этюд. 1926
…Что привлекало меня к теме «Баня» и вообще к писанию нагого тела? Я всегда увлекалась темой «ню», и сюжет «Бани» был лишь предлогом для этого, и Вы правы, что это «просто потому, что хорошо человеческое юное и чистое тело».
В начале пребывания здесь, то есть с 1924 г. по 1934-й, было у меня несколько знакомых — милых русских девиц, согласившихся мне позировать и «служить моделями». Затем они повыходили замуж, времени у них на это уже не было.
Рисовать же «профессиональных» натурщиц было мне не по средствам, и я начала довольствоваться писанием натюрмортов, находя в этой «тихой жизни» тоже живописную радость…
З. Е. Серебрякова — А. Н. Савинову
Париж, 24 ноября 1957 г.
Обнаженная, лежащая спиной. 1929
Обнаженная, опирающаяся на перила. 1929
Спящая обнаженная. 1934
Обнаженная на голубом. 1935
Среди огромного портретного наследия Серебряковой есть раздел, представляющий особый интерес и в какой-то мере связывающий ее творчество вне России с ее же живописью великолепных 1910-х годов.
В период эмиграции, может быть, лишь за исключением двух последних десятилетий, Серебрякова всегда пыталась покинуть летом жаркий и шумный Париж. Чаще всего она ездила в Бретань, вначале одна, а затем с дочерью Катей, Екатериной Борисовной. Не столько возможность уехать из прекрасной, но многолюдной и никогда не ставшей ей по-настоящему родной (какой она стала для множества художников) столицы Франции, на улицах и в парках которой она не могла заставить себя свободно и нескованно работать под казавшимися ей назойливыми взглядами прохожих, сколько общение с природой привлекало ее, хотя и с природой, так непохожей на давно покинутый ею край — любимое Нескучное. И не меньше привлекали ее люди, чье существование было связано с этой природой, будь это жители прибрежной полосы Бретани, юга Франции или Италии. И в первый же свой приезд в Бретань, а затем во время последующих летних поездок она пишет не всегда охотно позирующих ей бретонок в высоких старинных чепцах, бретонских рыбаков и земледельцев, а иногда и случайных, но почти всегда типичных персонажей («Монах с короткими руками», 1932), стремясь не менее чем в портретах друзей и знакомых, подчеркнуть самые характерные, выразительные их черты. Это далеко не всегда легко.
«…Я думала порисовать „типы“ — увы, они не соглашаются позировать, все зажиточные, и их не соблазнишь заработком. Занимаются все здесь вышивками чепцов и бретонских кружев… я думаю, так было и в Средние века, и жизнь здесь будто остановилась… Будет так обидно (и просто „трагично“ для меня), если не найду моделей!»[90].
Несколько легче в этом отношении на юге, где жители мягче и отзывчивей. Но как бы то ни было, Серебрякова всегда привозит из своих поездок богатейший живописный «урожай» портретов и пейзажей. Однако в течение долгих эмигрантских лет ее мучит желание, обостряющееся во время таких летних поездок и соприкосновения с сельской жизнью, желание, присущее ее творческой индивидуальности и особенностям ее таланта, — не ограничиваться работой над живописью «малых форм», а создавать картины, то есть продолжать работу, так блестяще начатую ею в 1910-е годы в «крестьянской серии» и продолженную, хотя и в другом ключе, в «балетной сюите» 1920-х годов. И в ее письмах разных лет звучит эта всегда таившаяся в ее душе художника мечта. Осуществлению ее препятствовали прежде всего условия жизни Серебряковой, кратковременность, подчас случайность и дороговизна поездок, необходимость непрерывно думать о заработке (который приносили только заказные портреты), да и бытовое неустройство, мешающее работе над большими композициями (достаточно вспомнить, как напряженно, постоянно варьируя живописные решения, трудилась она и в молодости над «Баней», «Жатвой», «Белением холста»). В письмах ее к старшей дочери — на протяжении всей жизни за границей — прорываются горькие сетования на невозможность полностью выразить себя как живописца.
Портрет господина Эрве. 1926
Девушка из Пон-л’Аббе в национальном костюме. 1934
Бретонка с ребенком. 1934
«А чтобы рисовать „картины“, конечно, и думать нечего — все неудобно, все трудно „уловить“, позировать же здесь (тоже как в прошлом году в Бретани) не заставишь никого…», — пишет она в 1935 году из «виноградарского» Эстена на юге Франции[91]. И горькой заключительной нотой звучат ее слова в 1962 году: «Вот если бы все было иначе в моей жизни, и я могла бы рисовать то, что я люблю, то есть красоту „крестьянской“ жизни, „венециановские сюжеты“, было бы все иначе…»[92].
Но вместо больших композиций, мастером которых показала себя Серебрякова в России первой четверти века, ей пришлось на протяжении многих лет эмиграции довольствоваться тем, что ранее было хотя и очень важным, но скорее попутным ее делом — портретами тружеников и участников так любимой ею сельской, «крестьянской» жизни, но уже
