— Вот видишь, спокойной жизни конец. Не думай, я не жалуюсь, страшного тут ничего нет. Но факт остается фактом.
Я снова кивнул и взялся за газету. Мне хотелось есть.
Звезды
Каждый день, возвращаясь со службы в пансион, где он жил уже двадцать восемь лет, господин Гийом проходил мимо этого дома. То был дом греха. У окна сидела размалеванная девица, она так долго занималась своим ремеслом, что в ее облике появилось нечто материнское. Поскольку господин Гийом проходил мимо ежедневно в одно и то же время, она кивала ему — не зазывно, а как здороваются с соседями. Он в ответ приподнимал шляпу. В это мгновение он испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он чувствовал себя «тертым парнем», который накоротке с женщинами легкого поведения, с другой же — черпал высокое нравственное удовлетворение в той учтивости, с какой он снимал шляпу перед проституткой, словно перед дамой из общества. Он ощущал себя человеком свободомыслящим, сумевшим стать выше предрассудков.
Сознание собственного превосходства над ничтожными сослуживцами охватывало его и вечерами, за чтением книг по любимой астрономии. Ведь взять даже главного бухгалтера, что знает он о непостижимых тайнах, которые скрыты во вселенной? Да ровным счетом ничего!
Когда это было, в среду или в четверг? Он не помнил. Но только в тот день, когда по дороге в пансион он проходил мимо дома греха и уже поднес руку к шляпе, он увидел в окне другую женщину. Собственно, не женщину, а молодую девушку. У нее были большие черные глаза, и взглянула она на него немного грустно. От этого взгляда сердце господина Гийома преисполнилось жарким блаженством, какого он не испытывал с тех пор, как был школьником и однажды в лесу Мицци вдруг взяла его за руку. В смятении чувств он помешкал под окном. Потом приподнял шляпу и пошел дальше. Он успел заметить, что она улыбнулась в ответ удивленно и чуть-чуть печально.
В этот вечер даже фундаментальное исследование профессора Ван Кестерена о туманностях не смогло захватить его так глубоко, как обычно. А когда в девять часов к нему вошла квартирная хозяйка с подносом, он забыл поощрить ее фразой, которую произносил каждый вечер в течение двадцати восьми лет: «Ну вот и чаек!» Черноглазая девушка не выходила у него из ума, и назавтра на службе он продолжал думать о ней. Еще в полдень он поймал себя на том, что украдкой поглядывает на часы: сколько осталось до долгожданных пяти? Когда наконец он смог уйти и приблизился к заветному дому, его стала бить дрожь. Все прошло в точности как накануне. Он приподнял шляпу. Она печально улыбнулась. И глубокое блаженство жаркой волной захлестнуло все его существо.
Все последующие недели господин Гийом жил только ради этого мгновения. Его жизнь наполнилась новым содержанием. Вечерами он по-прежнему читал свои книги, но при этом еще и мечтал. Мечта его мало-помалу обретала конкретные очертания. В один прекрасный день он позвонит в ее дверь. Она откроет ему, а он широким старомодным. жестом снимет шляпу и скажет: «Мадемуазель, я хочу… нет, нет, не пугайтесь, я хочу всего лишь пригласить вас на чашку чаю».
Приятно удивленная тем, что приличный господин обращается к ней как к порядочной женщине, она пойдет с ним в приличное кафе. С тонкой улыбкой будет он наблюдать, как она лакомится пирожными: «Не стесняйтесь, возьмите еще!» Они будут беседовать, как добрые друзья. Потом, когда наступит вечер, они пойдут к нему домой. Он расскажет ей о звездах. «И откуда вы все это знаете?» — воскликнет она в изумлении. Она окажется славной, простодушной девушкой из народа, которую нужда толкнула на путь греха, и будет счастлива наконец-то встретить человека, не требующего от нее всех этих ужасных, непристойных вещей. А однажды, теплым летним вечером, гуляя с ней под звездами, он возьмет ее за руку, и ее маленькая ручка, словно пичужка, затрепещет в его ладони.
Как-то в субботу он решился. У него был выходной. Чтобы унять волнение, он зашел в кафе и выпил две рюмки портвейна. Вино придало ему уверенности в себе, и он отправился к заветному дому. Она еще не сидела у окна — было слишком рано. Без. колебаний позвонил он в дверь и сразу же взялся рукой за шляпу. Дверь отворилась, на пороге стояла пышная блондинка.
— Привет, котик, — сказала она.
Господин Гийом остолбенел.
— Здесь же была другая дама… — выдавил он из себя наконец.
— Да уж чего-чего, а дам здесь хватает! — И женщина хрипло расхохоталась.
— Я имею в виду такую черненькую.
— А, эта смотала удочки. На ее вкус, слишком уж у нас тихо, размах не тот. — Женщина смотрела на него. — Ну, — сказала она с раздражением, — ты зачем сюда пришел? Пялиться? Я тебе не кинотеатр.
Господин Гийом повернулся и быстро зашагал прочь. Она еще что-то крикнула ему вслед, что именно, он, к счастью, не разобрал. На следующий день у него сохранилось лишь самое смутное воспоминание о том, что было дальше. Помнилось только, что вечером он бродил по какому-то парку, беспрестанно повторяя про себя: «Я найду ее… Я найду ее… Я найду ее…»
Вечер был ясный, и высоко над его головой сверкали звезды.
Общая палата
Когда я пришел в дом для престарелых навестить тетю Ааг, она лежала в палате для больных, но, судя по ее внешнему виду, ни в какой помощи не нуждалась.
— Что принес? — спросила она из груды подушек.
— Вот, фрукты, — ответил я, приподнимая сумку.
— Шоколада опять нет, — раздраженно заметила она. — Ну ладно, давай сюда.
Она выхватила у меня сумку и самозабвенно принялась поглощать сливы, отчего разговор наш совершенно угас и мне осталось лишь глазеть по сторонам. Больничная палата оказалась самым приятным местом в этой богадельне. Восемь застеленных белоснежным бельем коек стояли в ряд, четыре из них пустовали. Рядом с тетей лежала древняя старушонка; закрыв глаза и до подбородка натянув одеяло, она безостановочно выводила дребезжащим голоском:
— Сестра… сестра… сестра…
— Эта больше не может держать верхнее «до», — небрежно бросила тетя и взяла следующую сливу.
— Послушай, заткнись ты хоть на минуту! — закричала худая женщина, лежавшая у окна. — У сестры нет времени на твои занудства.
— Сестра… сестра… — упорно тянула старушка.
— У нее в Индонезии был дом, набитый слугами, — пояснила тетя. — На каждый горшок по лакею. Но здесь-то все по-другому.
На четвертой кровати маленькая, почти лысая бабуля с бессмысленной улыбкой кивала молодой посетительнице, которая принесла ей цветы и положила на белое покрывало.
— Ты не знаешь, чего сегодня на обед? — крикнула худая от окна.
— Нет. Наверняка опять, какая-нибудь бурда, — отозвалась тетя.
— Угости меня сливкой, — попросила худая.
— И не подумаю, — ответила тетя с набитым ртом. — Ты-то никого не угощаешь, одна все лопаешь.
— Что с ней? — тихо спросил я.
— Ерунда, — сказала тетя. — Ревматизмом ее скрючило, вот она и ждет сестру, чтобы та ее посадила. Ведь если ее на ноги поставить, она мигом побежит. И будет целый день шастать. И везде совать свой нос, потому что жуткая стерва. У нее был свой кабак, раньше…
— Сестра… сестра…
Внезапно дверь отворилась, и в палату солнечным зайчиком впорхнула необычайно хорошенькая девушка лет шестнадцати. Она склонилась над взывающей старушкой и спросила:
— Да, милая, что случилось?
— Ты сестра? — спросила старушка, все еще не раскрывая глаз.
— Нет, милая, я санитарка, — весело ответила девушка. — Утку, да?
— Мне нужно сесть. На стул. Так велел доктор.
— Пока не могу, милая, — покачала головой санитарка. — У меня нет времени. Сначала я должна принести вам по чашечке чаю.
И она заспешила к двери, явно обремененная тысячью дел.
— Что нам дадут на обед? — крикнула женщина у окна.
Но санитарки уже и след простыл.
— Сестра… сестра… — вновь завела старуха.
Посетительница, принесшая цветы, распрощалась и направилась к выходу легкой поступью человека, внезапно скинувшего с себя бремя лет. Продолжая улыбаться ей вслед, бабуля сидела на кровати и сжимала в руке букет. Потом со значением сообщила:
— Это моя дочь. Та, что принесла цветы.
— Окстись, чего болтаешь, — живо отозвался пронзительный голос от окна. — Это твоя внучка.
Лицо бабули с цветами съежилось в тревожную гримасу.
— Нет же, — сказала она. — Это моя дочь.
— Твоя дочь давно умерла, — срезана лежавшая у окна.
— У этой совсем память отшибло, — по-деловому прокомментировала тетя.
— Врешь ты! — плаксиво воскликнула бабуля. — Это моя дочь… моя дочь…
Она вытянулась на кровати, пряча лицо в подушке. Цветы соскользнули на пол.
— Посмотри, что ты делаешь, — сказала тетя. — Твои красивые цветы…
