– Эта песня сотрет улыбку с лиц, – громко заметил Вилли. – А я думал, что мы должны развлекать публику.
Макс ничего не ответил. Он надел темные очки, и было трудно понять, что он думал.
– В программе этой песни не будет. – Он слышал замечание Вилли. – Я ищу… – Он тяжело вздохнул. – Впрочем, неважно. Следующая песня – как насчет «Над радугой»?[54] Но не так, как поет ее Джуди.
– Я пою ее не так, как Джуди. Я пою ее так, как я! – возразила Саба. Макс начинал ее сердить.
Она была уже на середине песни и наслаждалась звуками собственного голоса, печальными, взмывавшими ввысь, к небу, когда Макс выставил руку.
– Стоп! Стоп! Стоп!
Он снял темные очки и холодно посмотрел на нее.
– Так пели раньше. Позволь мне объяснить, чего я жду от тебя, но пока не получаю. – Он слегка задумался. – Ты знакома с таким течением в поэзии… ну, пожалуй, с Кольриджем[55]… где говорится о том, как «я вижу, но не чувствую» красоту звезд. Мне нужно, чтобы ты чувствовала больше, а пела об этом меньше. Не надо петь так, как в опере.
– Но ведь я действительно чувствую. – Его слова задели ее за живое. Ей ведь хотелось продемонстрировать всем свои вокальные возможности, а не получать публичную выволочку.
– Ладно, тогда я сформулирую это по-другому, – проговорил он мягко и внятно. – На мой вкус, ты поешь чересчур жизнерадостно, ты щебечешь. – Саба увидела, что Янина прикрыла глаза и согласно качала головой, и ей захотелось врезать изо всех сил по ее лицемерной роже. – Ты попробуй чувствовать по максимуму, а потом немного отступай назад.
Саба уже раскрыла рот, чтобы запеть снова, но он взглянул на часы.
– Проклятье, время вышло – завтра продолжим.
Когда все собрались уходить, Бэгли повернулся к Сабе и проговорил без улыбки, серьезно:
– Не беспокойся, мы подыщем для тебя что-нибудь. – От его слов ей стало еще хуже. – Некоторые песни, – продолжал он, – обладают естественной ритмикой, более подходящей для молодых девушек. Тебе будет легче расставлять в них акценты.
Как будто она ничего не смыслила в пении.
Она безмолвно и жалобно смотрела на него, мечтая лишь об одном – чтобы он замолчал. Блондин с радио куда-то поспешно исчез. Вероятно, понял, что ей не до него. Ужасный, ужасный день…
Когда Саба вышла на улицу, ее ослепил солнечный свет. Мимо ехал армейский грузовик с солдатами. Раздался бешеный свист, словно в небо взлетела стая обезумевших птиц.
– Ты явно произвела на них впечатление. На меня тоже, – раздался за ее спиной негромкий голос. Дермот Клив ускорил шаг и поравнялся с ней. – Между прочим, – добавил он, – мне понравилось, как ты поешь.
– Спасибо, – недоверчиво буркнула она. Знай она его лучше, она бы объяснила, что вовсе не возражает против критики режиссера – ну, не очень возражает. Ей нравятся умные люди. Нравится преодолевать трудности. Только обидно, что все это происходило под усмешки ее коллег, особенно Янины.
– Ты не соблазнишься на порцию мороженого у «Гроппи»? – предложил Клив. – Это недалеко отсюда.
Она отказалась, объяснив, что слишком разгорячена и что, кажется, вот-вот состоится примерка костюмов.
– Что ж, тогда хотя бы возьми мою визитную карточку. – Он извлек из элегантной серебряной коробочки карточку и положил на ладонь Сабы. – До встречи. – Он приподнял шляпу и, к облегчению Сабы, скрылся в толпе.
Глава 9
В ту ночь Сабе не спалось. В ее душе все еще бурлило разочарование, и она написала письмо тому, кто в прежние годы мог избавить ее от всех горестей.
«Дорогой баба,
возможно, ты уже знаешь от мамы, что я приехала в Каир и что у меня все в порядке. Но мне хотелось сообщить тебе об этом самой. С работой у меня тоже все нормально. Все ко мне добры, мы заботимся друг о друге. Скоро мы отправимся в турне, и я надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь мной гордиться. Мне можно написать на адрес п/я НААФИ. Я очень хочу получить от тебя письмо, но, возможно, тебе пока еще трудно меня простить.
Люблю тебя, твоя Саба».Потом, после некоторых дебатов с внутренним цензором, она написала письмо Дому – высокопарное, оправдывающееся. В нем она выражала сожаление, что неожиданно сбежала в тот вечер, но у нее было много дел, а он встретился с подружкой. В тот вечер она тоже случайно встретила своего друга. Между прочим, сейчас она в Каире. В заключение она выразила надежду, что у него все в порядке и он уже получил назначение, которого добивался.
Конечно, с ее стороны было глупо и по-детски наивно приплести воображаемого друга, но в тот вечер она и вправду была удивлена и разочарована. Ведь ей казалось, что Дом был рад встрече с ней, да и сам вечер обещал закончиться чем-то чудесным, и вдруг… Впрочем, теперь это уже не имело значения.
Разговор с Арлеттой на эту тему – Саба завела речь как бы невзначай – тоже не принес ничего утешительного. Все эти молодые летчики одним миром мазаны, заявила Арлетта; они незрелые, самонадеянные молокососы – считают себя бесценным подарком для женщин.
Через пару недель она подошла к окошку НААФИ.
– Для меня точно ничего нет? – спросила она у солдата. Тот дважды порылся в большом синем мешке. – Я давно к вам не заходила.
– Точно нет, милая. – На усталом лице солдата она увидела сочувствие. – Недавно мы потеряли несколько почтовых самолетов. К тому же мы на Востоке, где вообще мало порядка.
Арлетте он вручил два письма с надписями СВАЛК[56] и И.Т.А.Л.И.[57], сделанными размашистыми лиловыми буквами. Янина получила две аэрограммы – она выхватила их из рук солдата и поспешно удалилась, словно собака с костью.
Они подошли к столику возле окна, на котором висели поношенные ротанговые жалюзи. Термометр, привязанный к пыльной пальме, показывал 41 °C. Арлетта налила себе лимонада, вскрыла первое письмо и прочла его со стонами и оханьем. Одновременно с этим она хлопала Сабу по руке и уговаривала ее не огорчаться – со следующим почтовым самолетом она непременно получит целую охапку писем.
Но Саба ужасно расстроилась. Ее все бросили, ясное дело. Дом тоже ей не ответил, да и глупо было с ее стороны вообще писать ему.
Ни от мамы, ни от отца тоже никаких писем. По спине Сабы ползли струйки пота. Репетиции немного помогли ей унять тоску по дому, но мысли о семье всегда жили в ее сознании, хоть и приглушенно. Что, если теперь все домашние ее ненавидят? Может, отец просто рвет ее письма. Ведь он заявил тогда, что не желает ее видеть. Что, если ее больше не пустят в родной дом?
Услышав ее вздох, Арлетта нахмурилась и крепко сжала ее руку.
– Ты слишком много фантазируешь, дорогая моя. Вот о чем ты сейчас думаешь?
