Крик первого петуха разрезал ночную тишину. Голос кама затих, рукопожатие ослабло, силуэт Берке начал таять во мгле. Неизвестно, откуда взявшиеся покой, и теплота завладели телом Ильи, он словно провалился в другой, неизвестный, чуждый ему мир, мир в котором не было места войнам и человеческой суете. Теряя сознание и падая на пол, он пытался что-то громко прокричать, и тогда, мрак окончательно поглотил его разум, когда тело коснулось земли.
******
Сознание медленно возвращалось оттого, что кто-то брызгал ему на лицо холодной водой. Илья приоткрыл глаза. Сквозь дымовое отверстие в крыше юрты виднелось голубое небо, но впрочем, солнце еще не поднялось. Его мягкие летние лучи только-только стали озарять землю.
– Придется делать кровопускание, холодной водой его никак не оживить, – услышал он голос деда Махора.
– Кажется, я жив, – промелькнула в мозгу первая мысль.
Старая Олуш одной рукой крепко удерживала его за правую руку, а в другой держала большую глиняную чашу на четверть наполненную водой. Дед Махор, осторожно, острым кончиком ножа сделал небольшой надрез на руке Ильи, из которого как из фонтана со сгустками брызнула темно-коричневая кровь. Илья, было, дернулся, но дед Махор упер ему свою костлявую жилистую руку в грудь.
– Тихо, тихо, лежи милок, сейчас тебе полегчает.
Илья затих. Сознание уже полностью вернулось к нему и в памяти возникло недавнее ведение. Вновь стало не по себе. Илья попробовал переключить сознание и вернуться в реальный мир.
– Ты что делаешь, дед? – спросил он.
– Так я пытаюсь тебе помочь. Среди ночи ты как-то истошно закричал, да так, что чуть не перепугал меня со старухой до смерти, а потом упал на пол и стал биться в падучей.
– А дальше то, что было? – с удивлением, заинтересованно спросил Илья.
– Через некоторое время ты затих. Мы пытались с Олуш привести тебя в чувство, кропили холодной водой, но все было без толку. Ты лежал в ледяном поту бледный словно смерть, вот я и решил пустить тебе кровь. Не боись, способ верный, почитай всех так от падучей лечат. Хотели послать за знахарем-камом, да побоялись, что не успеем. Слава богу, уберег Господь! – дед Махор тяжело вздохнул.
Илья взглянул на надрез на руке. Темно-коричневая кровь стала светлеть и из надреза потекла чистая, свежая кровь.
– Ну, вот и все, – со знанием дела произнес дед Махор, что-то еще пробормотал себе под нос и нажал на ранку указательным пальцем.
Словно по волшебству кровь моментально остановилась. Олуш убрала от греха подальше чашу со спущенной кровью, извлекла откуда-то на свет из своего убогого одеяния какую-то тряпицу и туго обмотала ей руку Ильи.
– Напугал ты нас старых, хозяин, – тихо произнесла она, качая головой, – все это от твоего неверия, я говорила, а ты не стал меня слушать, как видишь зря.
– О чем ты, Олуш? Разъясни, я чего-то не могу взять в толк?
– Все это хукасы! Недоволен хозяин юрты, что мы не по-человечески как-то поселились. Это он тебя, господин, испытывает. На первый раз хукасы тебя просто предупредил, неверие – это страшный порок!
– Брось глупости болтать, дура старая, господин наш, человек православный и нечего ему тут всякие подаяния преподносить языческим идолам. Тьфу, ишь чего удумала! – возмущенно произнес дед Махор.
Для того чтобы скрыть от них реальную действительность, которая, по мнению Ильи, выглядела куда хуже, чем действия мифического хукасы, он пошел на маленькую хитрость.
– Погоди дед, – остановил Махора Илья, – пусть все будет по-твоему, Олуш, вот, возьми, купи и сделай все что надобно, – тихо произнес Илья и протянул старой рабыне несколько серебряных монеток.
– Эх, хозяин, уж очень ты добр и зря идешь наповоду у этой старой дуры, – с укоризной в голосе произнес дед Махор.
– Испить бы мне чего, во рту все пересохло.
Олуш встала со своего места, и принесла бурдюк с кислым молоком. Наполнив большую глиняную чашу, она протянула ее Илье.
– Пей господин, а я пока приготовлю тебе целебный отвар. Выпьешь его, поспишь маленько, и сила вмиг вернется к тебе, будто ничего и не было. А ты, старый осел, вместо того чтобы причитать и распинаться по-пустому, лучше бы принес хвороста и развел огонь в очаге, а я пока соберу целебное снадобье.
Тихо причитая себе под нос и ругаясь, старый раб поднялся с циновки и пошел выполнять поручение.
******
Целебное снадобье старой Олуш действительно помогло. После завтрака Илья погрузился в глубокий сон. После пробуждения, потянувшись во весь рост, он почувствовал прилив сил. Илья встал, оделся и вышел наружу.
– А, проснулся, хозяин? Вижу, силушка богатырская опять вернулась назад. Это хорошо, рад снова видеть тебя во здравии, – дед Махор оценивающе окинул Илью взглядом. Илья оставил реплику без внимания. Наскоро умывшись и затянув потуже пояс, он, не раздумывая, направился к Кара-Кумучу.
Молодой хан был дома и беседовал о чем-то с тремя сотниками. Илья вошел в юрту и после полагающегося обмена приветствиями, Кара-Кумуч указал ему рукой на место напротив себя. В разговоре, невольным свидетелем которого стал Илья, речь шла о предстоящем походе, но Просветов не стал принимать в нем участия, по той простой причине, что он был человек новый в половецком стане, еще до конца не освоился и не знал многих тонкостей. Закончив с текущими делами, сотники поклонились хану и, распрощавшись, оставили их одних.
– Чего такой хмурый? – задал вопрос Кара-Кумуч.
– Напомнили мне сегодня ночью про старый должок, – грустно произнес Илья.
– Это кто же посмел. Вроде нет у тебя недругов в моем стане.
Илья горько ухмыльнулся.
– Ночью ко мне приходил Берке!
Изумление на лице Кара-Кумуча быстро сменилось яростью.
– И что?
– Да ничего. В общем как не крути, а визит его приемному сыночку в ближайшее время нанести придется.
– Не горюй, мне похлеще тебя переживать надобно, сестра ведь. Его стойбище в верстах сорока отсюда будет. Завтра на рассвете и отправимся, только ты о нашем разговоре никому ни слова.
В светло-голубом небе, будто не плыли, а стояли на месте легкие пушистые облака. Под копытами коней шуршала влажная от росы трава. Двое всадников, пустив коней шагом, медленно брели по степи в южном направлении. Илья посмотрел на едва заметный кусочек солнца поднимающегося над самой линией горизонта. Своими нежными, утренними лучами оно окрашивало ломкие стебли травы кроваво-золотистыми росчерками и оставляло в небе играющие блики на низких голубых облаках.
Кара-Кумуч с Ильей выехали еще затемно, оставив за спиной, спящий половецкий стан, серые потухшие костры и вялое переругивание собак. Хан спешился и подтянул подпругу седла. Вороной конь всхрапнул и нетерпеливо перебрал копытами, заставив стоящего хозяина потянуть его за узду.
– Не знаю, пожалуй, мы зря едим к Абаасы, ведь это дело напрямую касается твоей сестры? – с сомнением в голосе, произнес Илья.
– Пожалуй, я готов принять этот поединок, многозначительно ответил Кара-Кумуч и вскочил на коня, – время покажет, кто из нас прав, произнес он и пустил жеребца в галоп.
******
Степь плавно перешла в заболоченную низину, а затем за высоким крутым холмом сменилась редким лесом, на опушке, которого расположилось стойбище Абаасы. Его кочевье представляло собой поселение, состоящее по приблизительным подсчетам, чуть более чем из двух десятков юрт. Непонятная гнетущая тишина встретила обоих путников. Не было не видно людей, да и собаки куда-то попрятались, только грязный оборванный раб с дубовой колодкой на шее мирно сидел на земле у крайней юрты.
– Эй, куда подевались все остальные? – задал ему вопрос Кара-Кумуч.
Раб поднял низко опущенную голову, оглядел усталым, безразличным взглядом путников и тихо произнес:
– Весь народ у юрты Абаасы, там девочку, укушенную змеей, принесли, умирает она.
Раб снова опустил голову.
– Поехали дальше, от него толком ничего не добьешься, – молвил Илья.
У юрты Абаасы в безмолвии теснился народ. Кара-Кумуч и Илья спешились, привязали лошадей к коновязи и, пробравшись к центру людского круга, стали молча взирать на происходящее действие. Абаасы обессиленный трансом закончил камлать и упал на землю. Собравшиеся вокруг люди в глубоком молчании ожидали, не смея потревожить кама ни вздохом, ни словом. Рядом с Абаасы на носилках покрытых бараньими шкурами лежала девочка. На первый взгляд, казалось, она просто спала, но это было не так. Смертельная бледность на лице, осунувшийся носик и тяжелое не равное дыхание ребенка говорило о том, что он тяжело болен. Около носилок на коленях стояла мать. Боясь потревожить чем-либо кама, она просто безмолвно плакала, периодически вытирая лицо то одним, то другим рукавом платья из грубой домотканой ткани. За ее спиной, по всей видимости, стоял отец девочки. Он старался сохранять спокойствие, но это у него получалось плохо.
