— Да, — согласилась она. Она тоже не знала. — Магия, я полагаю. — Она обвела губами линию его рта. — Что в тебе такого, что заставляет мое сердце биться быстрее? Твоя сила? Твоя сдержанность? Твои голубые глаза?
— Мое дружелюбие?
Она улыбнулась:
— Я ничего не знаю о тебе, только хочу прикасаться к тебе.
— И сегодня четверг.
— Да, я знаю.
— А завтра пятница.
— Да, я знаю. А за пятницей идет суббота. Что ты хочешь этим сказать, Сэм?
— Соревнования по гольфу. — А!
— Я буду отсутствовать три дня. И ты не сможешь меня касаться. Но не просись поехать со мной.
— И не мечтаю. Ты ждал, что я буду проситься?
— Да. Я не знаю ни одной знакомой женщины, которая отпустила бы своего мужчину одного.
— Отпустила бы? А как можно остановить их?
— Угрозами?!
— Я не угрожаю, а также не ворчу и не сплетничаю. И я никогда не понимала, почему некоторые мужчины и женщины стремятся стать такими собственниками. И так ревнивы. Я считаю, что хорошо, когда у людей разные интересы, когда они пользуются относительной свободой. Тогда им, по крайней мере, есть о чем поговорить.
Он не выглядел убежденным.
— Ты доверяешь мне?
— Да.
— Почему?
— Потому что я должна, — просто сказала она. — У меня нет другого выхода. Мы провели вместе пять минут, и это было приятно…
— Приятно? — изумился он.
— Да, неужели ты так не думаешь?
— Нет, я думаю, что это было как угодно — великолепно, замечательно, восхитительно… Но никак не «приятно».
— Страстно? — спросила она с надеждой.
— Ммм.
Улыбнувшись, она поцеловала его.
— Я люблю тебя. Думаю, что люблю тебя, — поправила она себя. — Я так чувствую. Но если буду ставить условия, я тебя потеряю. И если буду строить догадки о том, что ты делаешь без меня, это тоже не принесет никакой пользы. — Подняв руку, она обвела пальцем контуры его губ, и все ее тело охватила дрожь от одного этого легкого прикосновения. — Если ты собираешься изменять мне, — продолжила она, — я ничего не смогу сделать. Но если ты мне изменишь и я узнаю об этом, меня не окажется здесь, когда ты вернешься. Мне будет больно, я буду в отчаянии, но я не смогу, не смогу делить…
— Нет. Если я захочу порвать наши отношения, я скажу тебе.
— И скажешь мне, почему?
— Это важно?
— Да.
— Тогда я скажу тебе, почему. — Нежно покусывая ее палец, касавшийся его нижней губы, он признался: — Не знаю, что я чувствую к тебе, Абби! Не знаю, просто ли это сексуальное влечение или что-то большее. Ты волнуешь меня, заставляешь целовать тебя до безумия, и я не понимаю, почему ты не возражаешь против того, чтобы я уехал на три дня.
Больше интересуясь поцелуями, чем его словами, она сказала:
— Я не говорила, что не возражаю. Я возражаю, потому что буду скучать. Но это твоя жизнь, Сэм. И я почти силой втянула тебя в роман со мной. — Прижимаясь крепче к нему, она прошептала: — Целуй меня до безумия, Сэм!
Не отрывая от нее взгляда, он спустил халат с одного плеча и начал нежно исследовать ее обнаженную кожу. Его пальцы обвели контуры груди, а потом он поцеловал ее. Его губы нежно исследовали каждый уголок рта Абби, каждый сантиметр шеи, плеч, груди. Господи, как же он хотел ее!..
Его страсть вызвала ответную реакцию в каждой клеточке ее тела. Руки Абби начали собственное исследование.
Он высвободил ее грудь из халата и мучительно нежно провел по ней пальцем, так что Абби застонала.
Это длилось долго. Очень долго. Когда она в конце концов открыла глаза, чувствуя себя на седьмом небе от счастья, Сэм раскинулся рядом с ней. На его скуле лежала ресница. Его? Ее? Она смахнула эту ресничку пальцем.
— Приятно? — шутливо спросил он.
Она кивнула:
— А тебе?
Наверное, ей не следовало спрашивать, но она хотела знать. Как еще она узнает о его чувствах? Сам он молчал… И это пугало ее.
— Да, Абби! Это было приятно для меня. — Наблюдая за ней, он спросил: — Ты ведь понятия не имеешь, не так ли?
— Понятия о чем? — испугавшись его требовательного голоса, она начала натягивать халат, чтобы прикрыть грудь. Он остановил ее руку.
— Что ты делаешь со мной.
— Нет… Только что я делаю тебя напряженным.
Он улыбнулся.
— Да, — согласился он. — Ты делаешь меня напряженным… Чем ты займешься в мое отсутствие?
— Буду снимать бинты с лодыжки. Исследовать окрестности. Навещать Деллу.
— Да, разумеется. Я так благодарен тебе! Это она сказала тебе, как найти мою мать?
— Да. Твоя мать очень сожалеет. — (Он нахмурился.) — Не злись на нее. Она знает, что совершила. Она совершила ошибку. Она была очень юной и увидела в твоем отце то, чего не было на самом деле. Ей было одиноко и скучно. И она нашла выход в новом романе.
— Романах, — поправил он. — Многих романах. И она оставила маленького сына человеку, который не любил его.
— Да. Из-за денег. Чтобы она могла продолжать вести ту жизнь, которая ей нравилась. Ей не следовало выходить замуж, не следовало заводить детей, но это не значит, что твоя мать плохой человек. То, что она сделала с тобой, непростительно. Но она не плохая.
— Только эгоистичная, аморальная и безответственная.
— Да, но она заплатила за это. И не ждет прощения или любви. Она знает, что сделала с тобой.
— Нет, Абби, — возразил он. — Моя мать понятия не имеет, что она сделала тебе.
— Почему ты не рассказал мне обо всем, когда приехал в Суррей? Ты не думал, что я могу понять тебя? Боялся, что я разозлюсь?
— Нет, причина проста: я не хотел говорить тебе. Я не хотел делиться ни с кем.
— Даже с тем, кто тебе нравится?
— Да, — подтвердил он. — Я не собирался оставаться. Я был зол.
— Ты смеялся надо мной.
— Да, смеялся. Потому что ты была похожа на тех женщин, которых я больше всего презирал. И ты знала человека, с которым я хотел встретиться. Ты знала его так, как я никогда его не узнаю.
— Извини.
— Это не твоя вина.
Он поймал один из ее пальцев и поднес к губам.
— Я не знаю, почему остался. Чего хотел добиться. Когда твой отец умер…
Попытавшись приободрить его, она спросила заинтересованно:
— Ты знал что-нибудь о Крымской войне до приезда в Суррей?
Он улыбнулся, рассмеялся и покачал головой.
— Нет, — честно признался он. — Не слишком много. Но я прочитал о ней в книгах твоего отца.
— Так ты читал их? — удивилась Абби.
— Конечно, мне было любопытно. Мне нравится узнавать новое.
— Делла сказала, что ты поступил в университет в двенадцать лет.
— Да.
Вглядываясь в его лицо, она спросила сочувственно:
