Миссис Уиллард сидела прямо, держа письмо в руках и размышляя о том, что случилось с её жизнью. Вскоре она останется одна, последние годы жизни даже мужа у неё не будет, чтобы ненавидеть. Куда ушли все эти годы и все её надежды? Ей стало жаль себя, но она прогнала это чувство. Как бы там ни было, но Кэрри с мужем живут поблизости. Джон, став юристом, тоже поселится неподалёку.
Мысль о возвращении Джима приободрила её. Интересно, каким он стал взрослым? Как он выглядит теперь, будучи мужчиной? Она и представить себе этого не могла, ведь у неё была единственная его фотография в журнале, которую она всем показывала, создавая иллюзию, что он теперь кинозвезда, и эту иллюзию она даже не пыталась рассеять.
Миссис Уиллард погрузилась в приятные грёзы о будущем. Она знала несколько девушек, из некоторых получились бы такие жёны, которые вместе с Джимом приняли бы и его мать. А что до работы, то Джим вполне мог бы вести физкультуру в школе. У неё были знакомые политики, которые помогли бы претворить это в жизнь. Да, будущее может быть неплохим, решила она, отложила письмо и вернулась в комнату больного.
Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок.
— Я получила письмо от Джима.
— Что он пишет?
— Он был в госпитале, ничего серьёзного. Он думает, что скоро его демобилизуют, и тогда он приедет домой.
— Наверно, без гроша в кармане, — мистер Уиллард нахмурился на мгновение — он был слишком болен и даже хмуриться долго не мог. — И чем он собирается теперь заниматься? Не может же он всю жизнь играть в эти свои игрушки.
— Я подумала, он мог бы устроиться в школу. Я… Мы могли бы посодействовать ему — а? Я уверена, судья Клэйпул будет рад помочь.
Костлявые руки мистера Уилларда боролись с белой простынёй.
— Сколько ему сейчас?
Миссис Уиллард на секунду задумалась.
— В апреле будет двадцать два.
— Взрослый, — мрачно сказал мистер Уиллард.
— Да! — радостно сказала миссис Уиллард. Джим теперь наверняка о ней позаботится. — Взрослый.
— Никак не могу взять в толк, что за радость мотаться по свету.
— Набирается опыта, это ему на пользу. Пусть перебесится в молодости.
Мистер Уиллард закрыл глаза, разговор его утомил.
Миссис Уиллард пошла на кухню и увидела там Кэрри.
— Как папа?
— Кончается, осталось несколько дней. Слава богу, он хотя бы не мучается.
— Слава богу.
Из всех них только Кэрри по-настоящему жалела отца. Они любили друг друга. Правда, скорбь сглаживалась её беременностью. Склонная к полноте Кэрри теперь была круглой и выглядела довольной. Её внешность полностью гармонировала с её сутью: уютная домохозяйка, обожающая своего мужа.
Миссис Уиллард дала дочери письмо от Джима. Кэрри обрадовалась.
— Я очень надеюсь, что он вернётся и будет жить здесь.
— И я тоже. Интересно, каким он стал.
— Это мы узнаем, когда его увидим. А теперь сходи-ка к отцу и побудь с ним.
Кэрри вышла из кухни, а миссис Уиллард принялась готовить бульон для мужа. У неё гора с плеч свалится, когда он умрёт. Куда мог запропаститься этот страховой полис? Может, он у его друга, судьи Клэйпула? Ну да завещание всё разъяснит.
В Лондоне было серо и влажно, и Салливан, шагавший мимо Сент-Джеймсского дворца к себе в отель на Маунт-стрит, пребывал в дурном расположении духа. Он только что отобедал у Герберта Джорджа Уэллса, которым восхищался если не как писателем, то как личностью. Вечер прошёл хорошо, мистер Уэллс был в прекрасной форме. И тем не менее Салливан испытывал смутную досаду из-за того очевидного факта, что этот великий не только не прочёл ни одной из книг Салливана, но даже не слышал о нём. Разумеется, Уэллс уже старик, но всё равно Салливан был выведен из равновесия этим напоминанием о его литературном провале.
Ночь была тёмной, а затемнение делало её ещё чернее. По улицам гулял холодный ветер. Салливана пробрала дрожь, и он запахнул у шеи шинель. Он выпьет чего-нибудь крепкого в баре, даже рискуя при этом столкнуться с Амелией, которая теперь была в Лондоне. Агрессивная, суетливая, жаждущая похоронить прошлое, его бывшая жена была невыносимо весёлой.
Конечно же, Амелия была там. Худая и неприбранная, восседала она в баре, окружённая другими журналистами. Она писала репортажи о войне для одного левого журнала.
— Пол, дорогой, иди сюда!
Он подошёл. Другие журналисты почтительно поздоровались с Салливаном. Слава богу, хоть они-то знали, что он писатель — к писателям они питали уважение, хотя его журналистику всерьёз и не воспринимали. Он почти не осуждал их за это.
Салливан пожал всем руки. Он знал о взглядах почти каждого: те из них, что не были сталинистами, были тайными троцкистами. Салливан был аполитичен. А вот Амелия с головой увязла в политике. Она говорила быстро, завладевая всеобщим вниманием.
— Пол такая душка. Нет, правда, я всегда считала, что с бывшим мужем нужно дружить, а?
Этот вопрос был обращён ко всем сразу, и потому на него никто не ответил.
— Я считаю, что, если мы хотим быть цивилизованными людьми, то не стоит горевать из-за неудач в браке или в чём-то там ещё. Исключая разве политику, — она была немного пьяна. — Кажется, это в стиле милого старого циника Ларошфуко, а? Хотя, что ни скажешь, всё в его стиле.
Она весело рассмеялась, а затем повернулась к Салливану.
— Ну, где ты сегодня был?
— Ужинал с Гербертом Уэллсом.
Этот раунд Салливан выиграл. Все сразу же бросились расспрашивать его об Уэллсе, и Амелия временно перестала быть центром внимания. Даже когда она во весь голос потребовала выпивку для бывшего мужа, инициатива осталась за ним.
— Он был очень любезен, мы говорили главным образом о писательстве. Он прочёл одну из моих книг, и мне это было очень лестно. Не то чтобы ему понравилось, но всё же…
— Твоё виски, Пол, — Амелия подвинула ему стакан.
Он сделал глоток, и Амелия воспользовалась паузой.
— Я думаю, — сказала она, обращаясь к присутствующим, — что минуют годы, прежде чем в Англии к власти придёт лейбористское правительство. Шайка Черчилля-Клайвдена окопалась со всех сторон, и, между нами говоря, я ничуть не удивлюсь, если они установят какую-нибудь несвергаемую диктатуру, которую можно будет сбросить только революционным путём. Но пока англичан раскачаешь на бунт против чего-нибудь, сто лет пройдёт. Нация мазохистов какая-то.
Пол удивлялся, что Амелию принимают всерьёз. Не ему, конечно, её критиковать — он ведь был её мужем, — хотя, когда они познакомились, она была другой. Спокойная, задумчивая девушка, она обожала его, пока не выяснилось, что физическая близость между ними невозможна. И тогда она стала мужеподобной и агрессивной — защитная реакция. Он решил, что виноват в этом он сам или, по меньшей мере, его сексуальная ориентация. Неужели на всё, к чему он прикасается, находит порча, как на эту, теперь крикливую, надоедливую женщину?
Салливан допил виски и встал.
— Извини, Амелия, но мои занятия закончились, — сказав это вполне по-дружески, он не без удовольствия отметил, что все еще может причинять ей боль.
Она замолкла на полуслове — иглу оторвали от пластинки. Он пожелал корреспондентам спокойной ночи и вышел. Уже в вестибюле он услышал, что Амелия опять принялась за свое. Салливан забрал почту у портье и поднялся в лифте к себе в номер, надеясь, что ночью не будет воздушной тревоги и он выспится. Он устал.
Он уже лег в постель, когда заметил на ночном столике письмо от Джима. Он прочел его дважды, испытывая приятное чувство и одновременно разочарование. Джим писал, что скоро его демобилизуют, и он хотел бы снова увидеться с Салливаном. И ничего больше. Ни слова о Марии. За месяцы, проведенные в Англии, он часто вспоминал Джима, мечтал о нем, хотел его. Смогут ли они вернуться к прошлому — вот в чем вопрос.
Салливан заснул уже под утро. Всю эту долгую ночь он думал о книгах, которые написал. Его переполняло уныние. Он неудачник. У него нет ни любви, ни семьи, и Герберт Уэллс ничего о нем не слышал. Но в конце концов сон сморил его и он утешился. Он еще молод. Он еще напишет шедевр и Джима вернет. А утром первым делом отправит мистеру Уэллсу один из своих романов с автографом.
Прочтя письмо от Джима, Мария Верлен почувствовала печаль и смущение. Она была дурой, влюбившись в мальчишку, не способного ответить ей взаимностью. Она заслуживает того, что получила, — душевные терзания. Теперь она искала только нормальных мужчин и простых отношений. В Нью-Йорке, несмотря на ограничения военного времени, она часто обедала в ресторанах, знакомилась с новыми людьми, занималась любовью. Находясь в постоянном движении, она переставала думать о себе как о трагической фигуре, но теперь это неожиданное письмо напомнило ей о тех странно тягостных месяцах на Юкатане, проведенных с мальчиком и его любовником. Хочет ли она снова увидеть его? Она решила, что нет. Она была в том возрасте, когда не хочется, чтобы тебе напоминали о прежних поражениях. Но ей было жаль Джима. А еще важнее, разве его письмо не свидетельствует о том, что она имеет власть над ним. Что она зрелая женщина и вполне может принять его как друга. Хорошо. Она ему напишет. Они встретятся, когда он приедет в Нью-Йорк, ведь ей нечего бояться, и она ничего не собирается менять. Худшее уже произошло.