— Что это значит?
— Один орел — традиционная цена буханки хлеба, сэр. Сейчас она стоит больше четырех. Генеральными штатами называлось собрание, которое вручило корону Фарусу Завоевателю после того, как…
Я знаю, что это такое, вице–капитан. Я спрашиваю, почему на устах у всех именно эти слова?
— Из–за Дантона, — сказал Гифорт. — Это его новый лозунг. Дешевый хлеб и политическая реформа.
— Понятно. И что же вас беспокоит?
— Дантон собирает толпы слушателей, сэр. С каждым днем все больше. Город лихорадит. Говорят, Биржа становится непредсказуемой.
— Не думаю, что в наши обязанности входит защита горожан от падения цен на акции.
— Это так, сэр, — согласился Гифорт, — но до меня стали доходить разговоры…
— От кого?
Лицо вице–капитана окаменело в выразительной гримасе.
— От влиятельных граждан, сэр.
— Ага, подумал Маркус. Иными словами, кто–то попытался на него надавить. Сам он слишком недавно принял должность, чтобы вызвать такого рода поползновения, — судя по всему, оказалось проще, минуя его, обратиться к тому, кто на самом деле заправляет жандармерией.
— Дантон совершил что–либо противозаконное?
— Насколько я знаю, нет, сэр. Но можно было бы что–то придумать, если бы вам вдруг захотелось с ним поболтать.
— Если он не сделал ничего плохого, то и мне пока нет до него дела.
Маркус глянул на вице–капитана и вздохнул:
— Я расскажу министру об этих ваших «разговорах». Пусть он сам определит, надо ли что–то предпринять.
— Так точно, сэр! — Перевалив бремя решения на плечи вышестоящих, Гифорт явно повеселел.
— Что–нибудь еще? Что–то безотлагательное?
— Не особенно, сэр.
— Отлично.
Маркус решительно отодвинул чашку с кофе:
— Я намерен побеседовать с нашим узником. Кто знает, может быть, ночь под замком сделала его сговорчивей.
Следователи Гифорта допрашивали пленника весь вечер, но так ничего и не добились.
Лицо вице–капитана вновь окаменело. Пожалуй, он мог бы стать достойным соперником Фицу в умении без слов намекнуть начальству, что то совершает глупость.
— Сэр, вы уверены, что хотите заняться этим лично? — осведомился Гифорт. — Мои люди… кхм… руку набили в таких делах. Рано или поздно он заговорит.
— Министр желает, чтобы я задал этому человеку кое–какие вопросы, не подлежащие огласке, — солгал Маркус. — Если заключенный будет упорствовать, я испрошу у его превосходительства разрешение ввести вас в курс дела.
— Как скажете, сэр. Будьте осторожны. Мы тщательно обыскали его, но все же он может быть опасен.
Маркус вспомнил оглушительный треск, будто разрывалась самая ткань мироздания, вспомнил волну слепящей силы, которая громила могучие каменные статуи, словно игрушки.
«Ты и не представляешь, насколько прав».
* * *
Тех, кого арестовала жандармерия, в основном держали в нескольких старинных крепостцах внутри городской черты, более пригодных для проживания, чем постройки старого дворца. Вендр, самая известная городская тюрьма, находился в ведении Конкордата, однако туда помещали и наиболее опасных узников жандармерии. Камеры в кордегардии предназначались для арестантов особого рода, тех, кого по той или иной причине необходимо было содержать отдельно от прочих заключенных. Маркус приказал, чтобы молодого человека, которого схватили во время операции в Старом городе, разместили в самой отдаленной камере и чтобы у ее дверей круглосуточно стояла стража. Пока арестованный вел себя совершенно обычно, но Маркус не хотел рисковать.
Жандарм, дежуривший у массивной, обитой железом двери, при виде капитана браво козырнул.
Маркус ответил на приветствие.
— Заключенный что–нибудь говорил?
Никак нет, сэр. Ни словечка. Однако пищу принимает исправно.
Отлично. Впусти меня. И позаботься о том, чтобы нас не беспокоили, пока я тебя не позову.
— Есть, сэр!
Шестовой в темно–зеленом мундире снова откозырял, повернул ключ в замке и настежь распахнул дверь. Внутри оказалось небольшое помещение, разделенное надвое железной решеткой. Окон там не было, и единственным источником света служила висевшая на стенном крюке масляная лампа. Через маленькую заслонку на высоте пояса заключенному передавали еду и питье, не отпирая двери камеры.
Та половина, где очутился Маркус, была совершенно пуста. Во второй стояли койка с одеялом и комковатой подушкой, ведро и трехногий табурет. Молодой человек, теперь в арестантской робе из черного холста, сидел у самой решетки и чувствовал себя вполне неплохо. Когда Маркус вошел, он поднял глаза и усмехнулся.
— Капитан Д’Ивуар, — промолвил он со своим мягким мурнскайским выговором. — Я так и думал, что рано или поздно увижу вас.
Маркус захлопнул за собой дверь и услышал, как засов снаружи с явственным щелчком вернулся в паз. С минуту он молча пристально разглядывал арестанта, затем покачал головой.
— У тебя есть имя?
— Адам Ионково, — отозвался тот. — Рад нашему знакомству.
— Откуда ты знаешь, как меня зовут?
— Вы были центральной фигурой донесений из Хандара. К ним даже прилагался портрет — надо сказать, весьма схожий с оригиналом.
— Каких еще донесений?
Ионково небрежно махнул рукой.
— Тех, которыми его светлость герцог любезно поделился с нами, конечно.
— Значит, ты признаешь, что сотрудничаешь с Конкордатом и что ты один из…
— Черных священников? — Ионково кивнул. — Да, не вижу ни малейшего смысла отрицать. Хотя, конечно же, я не рукоположенный служитель церкви. Всего лишь… советник.
Черные священники. Черная Курия. Джен Алхундт, агент Конкордата и любовница Маркуса, оказалась членом ордена, который считался давно стертым с лица земли. Более того, Джен была одной из игнатта семприа, Окаянных Иноков, обладавших непостижимой мощью. Капитан внутренне похолодел, глядя в ясные улыбчивые глаза Адама Ионково.
— Почему твои люди пытались нас убить? — спросил он после недолгой паузы.
— То были не «мои люди». То были защитники, приставленные к нам орденом, и они относились к своим обязанностям весьма серьезно. Я советовал им сдаться, но… — Ионково развел руками. — Мне жаль, что дошло до кровопролития.
Мне тоже.
Молчание, вновь наступившее после этих слов, затянулось до неприличия. Ионково поскреб подбородок и зевнул.
— Ну же, капитан, — сказал он, — мы оба прекрасно знаем, ради чего вы пришли. Избавьте себя от лишних хлопот и просто задайте свой вопрос.
— Я совершил ошибку, — проговорил Маркус. — Мне не следовало приходить сюда. С чего я взял, что твоим словам можно верить?
— Не хотите спрашивать? Тогда спрошу я.
Ионково подался вперед:
— Наши донесения гласят, что вы были весьма близки с Джен Алхундт. Однако у нас нет сведений о том, что именно с ней произошло. Быть может, вы согласитесь просветить меня?
— Я ничего тебе не скажу.
— Вот как? Я много лет работал вместе с Джен. Мы, можно считать, сроднились. Что плохого в том, чтобы разузнать о своих родных, а, капитан?
Он произнес слово «родных» с явным нажимом.
«Или это мне только показалось?»
Маркус впился убийственным взглядом в собеседника по ту сторону решетки, холодея от бешенства, к которому примешались всколыхнувшиеся в глубине души сомнения.
Целую вечность назад, когда Д’Ивуар был еще юнцом–первогодком в военной академии, в поместье их семьи случился пожар. Его отец, мать и младшая сестра погибли в огне, а с ними и почти все слуги. То был несчастный случай, как сказали ему, нелепая, трагическая случайность, которая разрушила жизнь Маркуса в самом ее начале.
Вот только… Джен более чем прозрачно намекнула, что на деле то была вовсе не случайность, что в углях пожарища осталась погребена истина, и он, будучи слишком молод и ослеплен горем, не сумел ее разглядеть. Джен тогда прилагала все усилия, чтобы вывести его из равновесия, и он старался как мог не слушать ее речей, но все же…
