– Кто он-то? – Мещерский подумал: в какой раз задается этот вот глупый вопрос?
– Та упырь! Пограничник-то упырем стал, мертвяком ходячим. Не стерпел, сердяга, та ж и отомстил бывшей невесте за измену.
– Здорово! Так и надо, – хмыкнул Кравченко. – Кремень был парень. Характер и с того света проявил. Одобрям, Серега, а?
Бармен Василь окинул его взглядом. Налил еще кружку пива. Туристы, слушавшие байку, зашумели.
– Тут ведь обряд у вас такой давно уже существует, экскурсовод нам говорила, – заметила толстая дама в ветровке и красной панамке, сидевшая в компании подруг-сорокалеток за столиком в углу. – Какое-то фольклорное действо вроде языческого карнавала.
– Будэ, будэ вам карнавал, – пообещал бармен.
– Тарас, так, значит, тот покойник, что Миланку придушил, теперь и в замок наведывается безобразить, да? – наивно и громко спросил охранника Кравченко.
– В каком замке? – бармен нахмурил черные брови.
– У вас тут один и есть. Там, на горе.
– А вы шо ж, оттуда? Не туристы?
– Мы оттуда, многоуважаемый. И мы не туристы.
– Шо ты им сбрехал? – спросил бармен Тараса.
– Ничо. Ты, дядя Василь, разве не слышал, шо утром было?
– Слышал, Евдомаха заезжал, так то ж вроде несчастный случай. Баба та по пьянке вниз сорвалась.
– Ни, – Тарас покачал головой. – Нема пьянки, дядько Василь.
– А что случилось в замке? – начали наперебой спрашивать посетители.
– Женщина погибла, – громко объявил Кравченко.
– А как, почему? Каким образом?
– Да мы не знаем. Что вы нас-то спрашиваете? – Кравченко только плечами пожимал. – Это здешнюю милицию спрашивать надо. Или вот, – он положил Тарасу руку на плечо. – Ты вроде, дорогой, какую-то историю хотел нам рассказать про замок?
– Шо ты им сбрехал?! – уже зло и грозно спросил бармен.
Тарас отодвинул недопитую кружку пива. В баре повисла напряженная тишина – все с любопытством ждали, какой еще страшилкой их угостят напоследок. Но охранник молча поднялся со стула.
– Геть до хаты, брехун, – бросил вслед ему бармен. Повернулся и включил на полную громкость телевизор, висевший над стойкой.
На экране замелькали голубые и оранжевые полотнища, шел репортаж с улиц украинской столицы, где продолжались многолюдные демонстрации за и против роспуска Верховной Рады. Разогретые пивом посетители начали обсуждать последние новости. Яростно, пристрастно, как это и водится, заспорили о политике. И сразу все забыли – байки, охранника Тараса, даже стриптиз показался пресным по сравнению с последними теледебатами лидеров партий и депутатов. Чешские и венгерские дальнобойщики с праздной скукой, покуривая трубки, взирали на кипевшие в баре политические страсти. Кравченко, оставив Мещерского у стойки, вышел на воздух тоже покурить.
К его удивлению, Тарас не уехал – красная «Шкода» стояла возле бара.
– Поди до менэ, – поманил он Кравченко из салона. – Вот шо, друже… Ты лучше про все это забудь.
– Про что, Тарас? Про женишка-упыря или про трех чекистов?
– Упырь – брехня, не было никакой Миланки, понял? А чекисты были, и Вайда Марковец с отрядом был, дед мне про него рассказывал. И в замок они приходили, да обратно ни один не вышел. – Тарас неожиданно притянул Кравченко к себе за куртку. – И с вами со всеми такое ж может случиться. Что глядишь? Может, пани ваша первой ему в когти попалась.
– Тарас, слушай, брось, а? За кого ты меня принимаешь? За дурака?
– Его видели, понял? – прошипел Тарас. – Многие тут у нас видели. Тетка Параскева с почты, Федул, что завфермой был. Его потом в больницу увезли в Ужгород… И отец дядько Василя тоже видел его однажды. Лунная ночь была. Такая ж, как сейчас. Он в окно заглянул – отец Василя потом всяку ночь окна ставнями наглухо закрывал и засовом закладывал – а ведь он только заглянул, не вошел к нему в хату, – Тарас еще ближе притянул к себе Кравченко, дыша пивом ему в лицо. – Ты меня про аварию спрашивал. Не было утром никакой аварии. То опять знаки его были. Запомни: увидишь птиц растерзанных, знай – он уже где-то поблизости. А может, и за твоей спиной – не дай тебе боже, друже, оглянуться!
– Тарас, ты знаешь… отпусти-ка меня, – Кравченко буквально отодрал от себя парня. – Ты пьян, что ли?
– Я не пьян. Я-то уж тикаю, отпуск взял на две недели, еще погляжу, вернусь ли. А вы-то в замке остаетесь!
Красная «Шкода» газанула и через мгновение скрылась за поворотом.
– Дурдом, – подытожил Кравченко.
– Что ты там все бубнишь, Вадик? – Мещерский, которого достали шум-гам, политические склоки, а также ставки на «садовников» и «водопроводчиков», коими в местном ресторанном тотализаторе обозначались участники киевских баталий, тоже выполз на воздух. – А пиво тут ничего. И ночь какая лунная!
– Полный дурдом, Серега.
– Это где?
Но Кравченко не успел обозначить точных координат дурдома, не успел поделиться услышанным – лунную (хоть Куинджи воскрешай, пейзаж писать) карпатскую ночь разорвал гул и грохот, рокот мощных винтов. Низко над горами летел вертолет. Он держал курс в сторону Нивецкого замка.
Глава 15
ЛЕКАРСТВО
Она очень хотела, чтобы к ней пришел отец. Но он не пришел. Вместо него появился Илья – этот четырнадцатилетний толстый мальчишка. Сел рядом. Пялился как сыч. Смотрел, как она рыдает.
– Маша…
Маша Шерлинг ощущала себя оторванной с мясом, с кровью от окружающего мира. Оторвали, отодрали, отсекли, отрезали по живому. Как больно, как же больно!
– Маша, я плед принес. На вот, укройся, ты дрожишь вся.
Точно – ее била дрожь. Слезы текли по щекам, она не в силах была их остановить. Мир изменился в одночасье. Стал жестоким, ужасным. В таком мире не хотелось жить, не хотелось играть на скрипке, разбирать первые такты концерта Сарасате, ехать в Мюнхен заниматься в мастер-классе, побеждать на конкурсах. Не хотелось любить – страшно было любить.
Она так хотела, чтобы пришел отец. Но он не шел. Пил в гостиной неразбавленный скоч.
Она так хотела, чтобы пришел Богдан – ее самый, самый первый. Единственный. Чей образ во все дни их разлуки неотступно преследовал ее. С воспоминаниями о ком она засыпала каждую ночь и просыпалась каждое утро.
Та комната в приморском отеле в Брайтоне… Полосатые обои. Холодный зимний дождь за окном. Треск поленьев в камине. Его руки на ее бедрах. Его губы на ее губах. Его сила. Его прикосновения. Ее любовь.
Сладкий, незабвенный, неповторимый… Подарок на Рождество в виде опыта физической любви. Нет, просто любви. А потом после комнаты в брайтоновском отеле, после полосатых обоев, поцелуев и объятий, после того ужина в сельском пабе и гонки на мотоцикле по набережной – ничего, ничего, совсем ничего. Ни звонков, ни приветов. Огонек зажженной спички… Если зажечь спичку и думать о том, кого любишь всем сердцем, то можно узнать… Если сгоревшая спичка, черный стебелек отклонится влево, к сердцу, он все еще любит тебя. А если вправо – и думать о тебе забыл. Вправо, всегда только вправо…
Он забыл. И даже сейчас, когда матери нет, когда она умерла, разбилась, упав с такой высоты, расколов череп о камни, – его нет здесь. Нет.
– Маша, – Илья, четырнадцатилетний, толстый, казавшийся ей прежде таким забавным, тронул ее за руку. – Маша, ну не надо так… Ну успокойся. Хочешь, я для тебя… Я все для тебя сделаю.
– Что ты можешь для меня сделать?
– Что захочешь, что прикажешь.
Зачем он это говорит? Чем он может помочь? А Богдан чем может помочь?
– Иди, оставь меня, я хочу побыть одна.
– Нет, я останусь тут, с тобой.
– Принеси мне воды.
Толстый мальчишка, увесистый колобок и – бегом по каменной галерее. Что-то кричит официанту. И вот уже несется обратно со стаканом минеральной воды, как толстый метеор. Как смешная жирная комета…
– Маша, пойдем, ты замерзла совсем.
Они в нише каменной галереи на плетеном диване. Нишу не видно с террасы – мешает густой плющ. Не видно и из окон гостиной. Они тут как в каменном гроте – скрыты от всех.
– Где мой отец? – спрашивает Маша.
– Он с Андреем Богдановичем.
– А Богдана ты видел?
– Богдана? Нет.
Илья отворачивается. Забирает у нее стакан. Наклоняется, ставит на каменные плиты пола. Его рука робко касается ее ступни. На ногах Маши – плетеные шлепки-босоножки, в которых она хотела утром ехать на водопад. Вместе с матерью Лидией Антоновной – на водопад. Никогда теперь им уже вместе никуда не ездить.
– Ноги у тебя как лед. – Илья неожиданно опускается на колени – толстый смешной мальчик, – начинает растирать, массировать ее ноги, согревает их.
Ей хочется оттолкнуть его. Пнуть босой ногой прямо ему в грудь, чтобы он уже никогда не смел, не трогал ее… Но ноги ее и правда ледяные. А он гладит их, согревает. От массажа и растираний по всему телу струится тепло.
