А несколько часов спустя мама пытается покончить с собой. Помнишь ведь – там все было в крови; ты еще об этом никак не мог не растрепаться. Папа потом долго не появляется дома, а Рамзи продолжает приходить. Очевидный – единственный – вывод состоит в том, что папа узнал о связи Рамзи и мамы и не смог это вынести.
– Карол, ты дерьмо! Из тебя прет злобное, отвратительное, вонючее дерьмо! Как ты можешь говорить такое о маме?
– Думаешь, мне нравится это говорить, олух ты эдакий? Но мама была очень красивой, привлекательной женщиной. А поскольку я пошла в нее, то понимаю ситуацию и мамины чувства так, как тебе не дано. Я знаю, что страсть сводит людей с ума. И принимаю это. Понять значит простить.
– Никогда не поверю.
– Ну и не верь. Мне-то что. Но если ты в это не веришь, всяко уж не поверишь в то, к чему это привело.
– К чему?
– Что толку тебе говорить, если ты не хочешь слышать?
– Ты должна мне сказать. Ты не можешь сказать только часть. Я тоже член этой семьи. Ну, говори же! А если не скажешь, то я улучу момент и, когда отец в следующий раз будет дома, расскажу ему все, что ты мне наговорила.
– Не расскажешь. Вот этого ты никогда не сделаешь. Признать себя сыном Рамзи! Может, папа тогда лишит тебя наследства. Придется тебе съехать и жить с Рамзи. Про тебя все будут говорить: ублюдок, дитя любви, бастард…
– Хватит словарем щеголять. Говори.
– Ну ладно. Я сегодня добрая и не буду тебя мучить. Маму убила Нетти.
Должно быть, вид у меня был такой странный, что Каролина оставила свои прихваты Торквемады[41] и продолжила:
– Ты же понимаешь, это только дедукция, хотя и в самом ее изощренном виде. Подумай: инструкции были очень четкие – маме ни в коем случае нельзя простужаться; значит, либо она сама открыла окна, либо это сделал кто-то другой; а сделать это могла только Нетти. Допустим, окна открыла мама – тогда это называется самоубийство; а если забыть о том, что Нетти справедливо называет англиканским пустозвонством, готов ли ты поверить, что мама покончила с собой?
– Но зачем Нетти стала бы это делать?
– Из любви, олух царя небесного. Это буря страсти, о которой тебе еще ничего не известно. Нетти любит папу. У Нетти очень страстная преданная натура. Мама обманула папу. Слушай, знаешь, что она мне сказала, когда мы оставили тебя одного попивать винишко? Мы долго говорили о маме, и она сказала: «За все про все, я думаю, для твоей мамы так лучше».
– Но это ведь не признание в убийстве.
– Я же не дура. Я поставила вопрос прямо – или настолько прямо, насколько это было возможно в той, довольно эмоциональной, ситуации. Я сказала: «Нетти, скажи мне правду, кто открыл окна. Нетти, дорогая, я никому ни-ни, ни словечка – это ты из преданности папе?» Она посмотрела на меня так странно, как никогда в жизни – а уж она-то по-всякому на меня смотрела, – и сказала: «Каролина, не смей больше никогда говорить такие ужасы, даже намекать на это не смей!»
– Ну так что тебе еще надо? Она сказала, что не делала этого.
– Ничего такого она не сказала! Если не она, то кто? Просто так ничего не бывает, Дейви. Все должно иметь объяснение. А это единственно возможное объяснение. Она не сказала, что не сделала этого. Она очень тщательно подбирала слова.
– Бог ты мой! Ну и бардак.
– Но согласись – увлекательный бардак. Мы – дети дома, преследуемого роком.
– Дерьмо это собачье! Послушай, ты тут столько всего наворотила. С чего это вдруг мы дети Рамзи…
– Не мы, а ты. Мое дело тут сторона.
– Почему я?
– Да посмотри на меня. Я стопроцентная дочь Боя Стонтона. Все так говорят. Я на него очень похожа. А ты?
– Это ничего не доказывает.
– Очень хорошо понимаю, что тебе не хочется так думать.
– Делать тебе нечего, вот и городишь всякую чушь. И, по-моему, все это просто гнусно – обливать грязью маму, а из меня делать незаконнорожденного… Выдумаешь тоже, любовь! Что ты знаешь о любви? Ты всего лишь ребенок! У тебя еще даже месячные не начинались!
– Ну и что с того, Хейвлок Эллис?[42] Зато с головой у меня все в порядке, в отличие от некоторых.
– С головой у нее в порядке! Ты всего лишь дрянная девчонка и интриганка.
– Иди-ка ты, перни в лужу! – сказала моя сестра, которая набралась немало крепких выражений в школе имени епископа Кэрнкросса.
И с головной болью, которая после этого разговора только усилилась, я отправился в свою комнату. Посмотрел на себя в зеркало. Да Каролина просто с ума сошла. Ну ничего общего с Данстаном Рамзи. Или что-то все-таки есть?.. Если скрестить нашу красавицу мать и Старую Уховертку, получится ли что-нибудь вроде меня? Каролина была в этом уверена. Конечно, она глотала книги взахлеб и была романтиком – но уж никак не дурой. Я совершенно не был похож ни на моего отца, ни на Стонтонов, ни на Крукшанков. Но?..
Я улегся в постель обескураженным и никак не мог уснуть. Мне чего-то не хватало, и я не хотел признаваться себе в том, чего именно. Феликса. Ужасно. В моем возрасте спать с игрушечным медвежонком! Наверно, это из-за того, что я выпил. Никогда больше не притронусь к этой гадости.
На следующий день, соблюдая все меры предосторожности, я спросил у Нетти, что стало с Феликсом.
«Я его давно выбросила, – сказала она. – Зачем тебе такое старье? Только моль разводить».
Доктор фон Галлер: Ваша сестра кажется мне очень интересной личностью. Она и сейчас такая?
Я: Да, только теперь по-взрослому. Великий комбинатор. И интриганка.
Доктор фон Галлер: Похоже, она принадлежит к очень продвинутому Чувствующему типу людей.
Я: По-вашему, для этого было нужно Чувство – заронить в мою голову семя неуверенности, которую мне так до сих пор и не удалось искоренить?
Доктор фон Галлер: Конечно. Чувствующий тип понимает чувство. Но это вовсе не значит, что такие люди всегда разделяют чувство или используют его деликатно. Им очень хорошо удается пробуждать чувства у других и манипулировать ими. Как это сделала с вами ваша сестра.
Я: Она вывела меня из равновесия.
Доктор фон Галлер: В четырнадцать вы были никудышным противником для двенадцатилетней девочки, принадлежащей к продвинутому Чувствующему типу. Вы старались с помощью разума выбраться из чрезвычайно эмоциональной ситуации. А ей было нужно только устроить бучу и подмять под себя Нетти. Может, ей и в голову не приходило, что вы так серьезно отнесетесь к ее болтовне о том, кто ваш отец. Она, возможно, посмеялась бы над вами, если б узнала, как вас это задело.
Я: Она посеяла во мне ужасную неуверенность.
Доктор фон Галлер: Да. Но она разбудила вас. Вы должны сказать ей за это спасибо. Она заставила вас задуматься о том, кто вы такой, и взглянуть на вашу красавицу мать под новым углом зрения: как на женщину, из-за которой могут ссориться мужчины и которую может надумать убить другая женщина.
Я: Не вижу в этом ничего хорошего.
Доктор фон Галлер: На это способны очень немногие сыновья. Но нельзя смотреть на женщину только как на мать. Вы, североамериканцы, больше других виноваты, что отводите матерям ущербную, малозначительную роль в жизни. Плохо, если мужчина, бросая взгляд в прошлое, не желает признавать, что его мать была живым человеком – человеком, которого могли любить и даже убить.
Я: Моя мать бывала очень несчастна.
Доктор фон Галлер: Вы это уже много раз говорили. Причем даже о том времени, когда были еще слишком малы и ничего не могли понимать в таких вещах. Это что-то вроде рефрена в вашем рассказе. Такие повторы всегда имеют большое значение. Расскажите-ка мне, пожалуйста, что у вас за основания считать вашу мать несчастной женщиной. Основания, которые Его Честь мистер Стонтон принял бы как улику в своем строгом суде.
Я: Прямые свидетельства? Да какая женщина скажет своему ребенку, что она несчастна? Разве что неврастеничка, которая таким образом пытается добиться от него какой-то особой ответной реакции. Моя мать не была неврастеничкой. На самом деле она была очень простой женщиной.
Доктор фон Галлер: А косвенные свидетельства?
Я: То, как она стала чахнуть после этого ужасного Рождества Отречения. Она, казалось, была растеряна сильнее, чем раньше. Утрачивала всякий интерес к жизни.
Доктор фон Галлер: Значит, она и раньше была растеряна.
Я: У нее были проблемы. Большие надежды моего отца. Он хотел, чтобы у него была блестящая жена, и она пыталась что есть сил, но не годилась для этого.
Доктор фон Галлер: Вы поняли это еще до ее смерти? Или пришли к такому выводу потом? Или, может быть, кто-то вам подсказал?
