Конечно, теперь все здесь здорово изменилось.
Метро прокопали прямо до выставочного центра, павильоны внутри объединили переходами, в общем, стало гораздо более цивилизованно, хотя еще и близко не подошли к, как теперь принято выражаться, европейским стандартам — дюссельдорфскому или франкфуртскому выставочным центрам.
Впрочем, и в Москве появились жесткие конкуренты: «замкадный» «Крокус» не только обзавелся огромными павильонами, но и сделал отдельный заезд с МКАД и протянул до центра метро. Да чего там говорить, у «Крокуса» теперь даже своя пристань имеется. А у Экспоцентра, рожденного на берегу Москвы-реки, такой роскоши так и не появилось.
И все же Береславский выставки в Экспо-центре любил, а в «Крокусе» — не очень. Репутация — дело стойкое. Медленно нарабатывается, долго живет. Но те, кто помоложе, со временем все равно выберут «Крокус».
Мысли были в конечном счете невеселые, и Ефим Аркадьевич решил сменить тему раздумий. Самый легкий вариант не расстраиваться, если раздумья идут не по желаемому руслу.
Он ехал по набережной от Центра международной торговли к небоскребам Сити. Не доезжая до пешеходного моста, развернулся в разрыве сплошной и метров через двести начал искать парковку, благо тротуары вдоль гранитных парапетов шли широченные, достаточные для двух рядов машин. Часть места оттяпал ресторан-поплавок «Генацвале», но и оставшегося хватало, чтобы без труда найти местечко для пятиметрового профессорского «Ягуара XF».
Легко припарковав машину — задняя камера и парктроники сильно упрощали задачу, — Береславский подошел к каменному парапету, взглянул на воду. Река в этом месте была широкой, но вода казалась темной и холодной. А может, и была холодной — лето в этом году жарким не получилось, да и свой экватор уже давно пересекло.
И все равно профессор воду любил. Всякую: озерную и речную, бирюзовую ласковую средиземноморскую и черную пугающую байкальскую. С восторгом вспоминал он свои утренние пробуждения на борту собственного корабля. Если бы еще этот бизнес не требовал жестокости, он бы его никогда не бросил.
Наверное, именно тяга к воде предопределила его стремительный вход в, мягко говоря, не гарантированный бизнес Маши Ежковой.
Впрочем, Ефим Аркадьевич никогда не жалел о своих скоропостижно принятых бизнес-решениях. Возможно, потому что иных в его карьере — и с его характером — просто не наблюдалось.
А вот и Машка. Подъехала на желтенькой «Астре», поставила ее рядом с «Ягуаром». Да, разница заметна, удовлетворенно улыбнулся профессор. Хотя и в этом многие ученики его уже давно обогнали. Впрочем, такие «поражения» не огорчают, а, наоборот, искренне радуют его преподскую душу. Это ведь тоже символ его профессионального великолепия.
— Добрый день, Ефим Аркадьевич! — приветствовала его девушка.
— Привет, Маш, — отозвался профессор, с удовольствием посматривая на ладную фигурку бывшей студентки. — Нам куда?
— Вниз, по сходу.
Внизу, у пристани, стояли чалом две группы судов. В первой — три кораблика, тут еще недавно стоял не по правилам четвертым и их «Москвич», ушедший сейчас на переделку в банкетоход. Во второй — два. И не типовые, класса «Москва», а побольше и понеобычнее.
Им было — в первую.
Их владелец — веселый и радушный Василий Васильевич Соколов — в свое время помог со стоянкой. Теперь, разобравшись с налоговыми проблемами, собирался поговорить о совместной работе.
Такой подход Береславский ценил и практиковал сам. Помогать хорошим людям и делать из конкурентов партнеров — что может быть правильнее в экономическом смысле? Разве что разорять конкурентов и не иметь друзей. Но подобное мировоззрение запрещала Береславскому его личная религия.
Вообще — она стоила отдельного разговора, так как была весьма удобна в применении, в принципе не сильно отходя от канонических норм. Ну, максимум процентов на сорок, если считать по десяти заповедям. Кроме того, именно Береславскому принадлежала модификация известной фразы «Если нельзя, но очень хочется — то можно». В его исполнении слово «можно» менялось на «нужно» или даже «необходимо».
Ефим с Машей прошли мимо матросика, драившего пристань с тряпкой и шлангом. Пригнулись, минуя натянутые швартовые канаты, и по деревянным сходням-мосткам попали внутрь первого теплохода. Здесь не остановились, Маша уверенно повела дальше. Так же прошли и через вторую «Москву». Их вытянутые пустые носовые холлы вызывали в памяти слово «ангар». Третьим был не «Москва», а переделанный проект 544, «Васисуалий». Здесь их и ждал Соколов, по имени кота которого был назван теплоход.
Широкая улыбка, крепкое рукопожатие — этот человек сразу вызывал симпатию.
Устроились втроем в крошечной каюте на корме суденышка. Оказывается, и такая имелась. Очень удобно — одежду сложить, ценные вещи. Или уединиться с кем-нибудь, максимально привлекательным. «Привлекательной» — сам себя поправил Ефим Аркадьевич, будучи природным латентным гомофобом.
Нет, он никогда не наезжал на меньшинства, в человеческом смысле жалея их и сочувствуя. А уж когда за несчастных бралось государство или крепкие ряженые мужики родом из Средневековья, то тем более не пинал преследуемых. Но так и не смог понять, как можно мужику в здравом уме променять красивую девчонку на… мужика! Ему и подумать об этом страшно было. В Таиланде весь отпуск держал себя в руках именно потому, что боялся нарваться на трансвестита.
Вась Васич угощал их крепким чаем, пока к делу не приступая. Ефим с Машей тоже не торопились. Вообще программа была такая: пароходик на три часа снимала корпоративная компашка, а они тем временем могли спокойно пообщаться.
Правда, у Вась Васича были попутные дела в связи с круизом. Но все равно времени должно было хватить. В том числе и на то, чтобы Маша с Ефимом Аркадьевичем смогли яснее представлять себе будущую работу их однотипного суденышка.
Пока отдыхающие не прибыли на борт, Соколов показал им, как выглядит после переделки проект 544.
Начали с кормовой палубы.
Теоретически она была открыта, но навес и боковые занавески делали пребывание здесь комфортным даже в пасмурную и ветреную погоду. По крайней мере, кальяны не задувало. Ну а открывающиеся по бокам виды компенсировали любые неудобства.
Ибо были прекрасны.
Ефим родился в этом городе и обожал его. Он любил всякую Москву: весеннюю и осеннюю. Надо бы добавить «летнюю и зимнюю», что было правдой. Но слово «всякую» допускает сокращение описания.
Вообще, вкусы профессора Береславского были крайне эклектичны. Он, например, любовался нетронутой частью архитектуры Кремля, однако был бы против того, чтоб снести Кремлевский дворец съездов. Построили — значит, пусть стоит. Ведь для кого-то именно этот архитектурный ужас остался в сердце, как память о Москве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
