Он напряженно всматривался в лицо гостя, однако и луна светила бледновато, и голос того звучал тихо, хрипло. Нелидову этот человек был явно незнаком, а между тем разговаривал гость дерзко и без околичностей, как со своим.
– Дома только свои? – спросил он, вглядываясь в неосвещенные окна. – Чужих нету?
Вот тут-то в душе Нелидова первый раз ворохнулась тревога. Не беглый ли к нему притащился? Не противник ли властям? Не станет ли приюта просить? И что это за ноша у него? Не краденое ли добро? Не нагрянут ли по следу стражники? От них потом не откупишься, да и откупаться особо нечем.
– Прости, сударь, от скудости бытия своего умишком ослабел, – жалобно проговорил Нелидов. – Вроде как знаю тебя, а припомнить имя не могу. Не сочти за обиду, назовись, какого роду-племени.
Человек воровато глянул через плечо, потом посмотрел на дверь, ведущую в дом. Нелидов тоже обернулся к двери и на всякий случай – вдруг Варвара там подслушивает? – погрозил темноте кулаком. Но человек, видимо, решил, что береженого Бог бережет: решил не доверять свое имя ночи, а склонился к самому уху Нелидова и назвался глухим шепотом.
Богдан Григорьевич отпрянул и вытаращился на гостя во все глаза. Да, он не был знаком с этим человеком, однако имя было громкое. Вряд ли сыскался бы в России человек, который не слыхал бы его, хотя в последние годы былую славу этого рода всячески пытались умалить и потеснить.
Нелидов уже готов был пасть в ножки гостю, но природная недоверчивость взяла верх.
Почему он должен верить неизвестному на слово? Вот так придет невесть кто, назовется хоть царем Борисом, хоть самим Валтасаром, хоть тем именем, которым назвался незнакомец, а ты ему верь, разбивай лоб в поклонах! А голова на плечах всего одна, разобьешь ее – другую взять негде будет.
– Ну что ж, почет такому гостю, коли не врешь, – молвил осторожно. – Только, прости, не привык я на слово верить. Чем докажешь?
– Погляди сюда, – сказал незнакомец и склонился к узлу, который тихонько лежал на ступеньках. – Вот мое доказательство!
Узел не узел, но его ноша оказалась прикрыта плащом. Человек откинул краешек, Нелидов вгляделся…
– Что за притча! – пробормотал, не веря глазам. – Быть того не может!
– Может, может, – успокоил гость. – То и есть, что зришь пред собой. Ну как? Теперь веришь, что я тот и есть, кем назвался? Можно в дом теперь взойти? Устал я с дороги, до смерти устал! Помощь нужна…
Нелидов резко натянул край плаща на то, что лежало на ступеньках. Он не хотел это видеть! Не хотел!
Перекрестился:
– Ой, враг меня мутит! Наваждение бесовское! Сгинь, пропади, сила нечистая!
– Полно выкликать, Богдан Григорьевич, – с досадой сказал человек. – Что ты, ей-богу, словно баба беременная, кудахчешь? Лучше помоги!
– Нет-нет! – пробормотал Нелидов. – Не верю я тебе! Ничего не знаю, тебя не знаю, никого не знаю!
– И Богдана Яковлевича Бельского не знаешь? – со злой насмешкой спросил гость. – Кума своего? Неужто забыл, как он сына твоего крестил? Юшку?
– Бельского знаю, – часто закивал Нелидов. – Да, крестил он сына, так что ж? Эвон когда это было. Вот уж пять годков не видал я ни Бельского, ни Юшки. Да и к чему сии старые дела вспоминать? Иди-ка лучше туда, откуда пришел, добрый человек. Иди подобру-поздорову! А мне душу не мути. Я тебе в твоих делах не помощник. И так с корки на корку перебиваемся, да еще в баловства разные мешаться? Нет уж, поищи для сего кого богаче, кого могутнее, а мы – люди маленькие, невидные, на нас наступи крепкий человек – только мокрое место останется…
Он молотил и молотил языком, сам не соображая, что говорит, и не удивлялся, что глаза у гостя только что на лоб не лезут.
– Да ты в уме, Богдан Григорьевич? – спросил он наконец. – Чего несешь? Белены объелся? Я ж тебе русским языком объяснил, кто я есть такой. Значит, это…
Он указал на свою ношу, но Нелидов перебил:
– Ничего это не значит! Твои слова – только слова, этак любой и каждый прийти может и каким хочешь именем назваться. Привет от Бельского – мало ли что привет. Вот ежели бы сам Богдан Яковлевич, куманек, тут стоял, тогда другое дело было бы. А твоим словам у меня веры нет.
– Так вот же доказательство, что правду говорю! – шепотом, не забывая об осторожности, вскричал гость.
– Эва, душа-человек! – отмахнулся Нелидов. – Таких доказательств я тебе хоть сейчас один на десять представлю да еще у соседей три десятка наберу. Сказано в Писании: не верь глазам своим. Вот я и не верю. Так что не взыщи… Иди, откуда пришел.
– Туда мне с этим дороги нет, – вяло проговорил человек, снова указывая на свою ношу. – Не боишься грех на душу брать? Хоть жену позови, у нее, может, глаз приметливее.
– Вот еще, жену мешать! Не бабье здесь дело, – отрекся Нелидов. – Уходи, добром прошу! Не то…
Он и сам не знал, чем может пригрозить незнакомцу, однако тот явно затревожился. Бросил на Нелидова взгляд, полный не то муки, не то ненависти, поднял на руки свой узел.
– Гореть тебе в геенне огненной, Богдан Григорьевич, – пробормотал устало. – Ох, кабы не знал я, что у тебя полон дом детишек мал мала меньше, я б поговорил с тобой подобающе! Ну да ладно, живи. Только знай: настанет день, когда ты пожалеешь… горько пожалеешь о том, что не дал сегодня приюта путнику. Кровавыми слезами умоешься! Прощай!
– Не пугай! Без тебя пуганые! – прошипел Нелидов.
Человек не ответил, спустился с крыльца, тяжело побрел к калитке. Вышел на дорогу, постоял в задумчивости.
И тут Нелидова словно ветром с крыльца сдуло. Понесся вслед:
– Эй, погоди! Постой!
– А, одумался? – обернулся человек. – Конечно, молодец, а то разве это дело?..
И осекся, глядя, как Нелидов резко крутит головой из стороны в сторону: нет, мол, нет!
– Ты вот что, – забормотал Богдан Григорьевич. – Тут в полуверсте, во-он за березками, имение Михаила Никитича Романова. И он сам днями сюда прибыл. Коли ты и в самом деле тот, кем называешься, тебе к нему прямая дорога, понял?
– Понял, – отозвался человек. – Ну что ж, спасибо и на том. А все-таки ты вошь ползучая, Богдан Григорьевич! И больше никто!
И пошел по дороге к березовой роще, не оглядываясь, растаял в темноте.
– Вошь так вошь, – зевая, пробормотал Нелидов. – Лучше б деньгами дал, чем ругаться! Известное дело, сытый голодного не разумеет!
Август 1601 года, Польское королевство, Самбор, замок Мнишков
«Хлебом и солью люди людей неволят!» – эту старинную польскую пословицу свято исповедовал сендомирский воевода.
То гостеприимство, которое он расточал перед московским гостем, показывало: пан Мнишек решил взять названного Димитрия в самый что ни на есть крепкий полон.
