— Пэрэвэртэнь! Пэрэвэртэнь!..
— …официально обличить вас перед людьми и… И не только перед людьми. Таков Закон. Обличенного неизбежно — и без промедления! — отдают под суд со всеми, как говорится, вытекающими. Задание, признаюсь, мерзкое, но и выбор невелик. Один грешник — или множество невинных.
Сердце зажали в тиски. Синева надвинулась, плеснула в горло.
— Но… Я не буду этого делать, Артур Рустамович. Не буду вас ни обвинять, ни обличать. Полагаю, вы и сами разберетесь. А прежде чем обвинить Творца, подумайте, нет ли причин для Его гнева?
Небесная твердь рухнула. Синева стала чернью.
— …ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ МЯТЕЖНЫЙ, НЕПОКОРНЫЙ! ИЛИ НЕ ВЕДАЕШЬ, СКОЛЬ РЕВНИВ Я И ГНЕВЕН?
Слова грозой неслись с высоты и пропадали впустую. Лежа в пыли, посреди летнего проселка, парень в синей кепке не слышал — и не мог услышать.
— СОКРУШУ ПЛОТЬ ТВОЮ, ИЗМЕЛЬЧУ КОСТИ ТВОИ…
Белые губы улыбались. Казалось, спящий наконец-то увидел хороший сон.
Наверху замолчали. Вскоре прозвучало:
— ЭЙ, ТЫ КУДА? ОТ МЕНЯ ЛИ УЙТИ ДЕРЗАЕШЬ?
Послышались шаги. Кто-то мерял ногами проселок. Ступал тяжело, уверенно. Подошел к лежащему, склонился.
…Белый медицинский халат. Шапочка тоже белая.
— Ох, мени ци гришныкы! Мало мени одного, щэ й цым займатыся!..
23:51
…тебе, скотине, дар пророка дан...
— …куда же ты полез, дурной оборотень?
От склянки несло ядреной химией. От хмурой Колиной физиономии — перегаром. Александр Петрович закашлялся, попытался сесть. Рядом, равнодушные к старому учителю, стояли братья Чисоевы. Слева — Артур, справа — Шамиль. Во тьме они казались близнецами.
— Вот! — довольно подытожил псих, пряча захватанный пальцами флакончик. — Не помрешь, еще побегаешь.
Выпрямился, подмигнул со значением:
— Уйти думал, Сашуня? И не надейся. Если понадобится, из Шеола вытащу. По полной ответишь, оборотень!
Учитель вздрогнул. «Сашуней» он был лет семьдесят тому. Но даже не это главное. Голос! Куда подевался контуженный псих с его дурной малороссийщиной?
Странное дело, Чисоевы как будто не заметили.
— Не слышат, — скверно ухмыльнувшись, подтвердил Коля. — Это, Сашуня, наше с тобой дело. Точнее, мое. Я работаю, а ты мне мешаешь. Спросишь, почему оборотень? Потому что чужую шкуру ты надел, агнцем невинным притворился. А еще — потому что предатель. Я сразу почуял, как тебя увидел. Кого обмануть замыслил? Тебе, скотине, дар пророка дан, частица всевиденья, а ты только шкодить горазд. Ничего, с Артурчиком решу, тобой займусь. Надеюсь, не откажут.
Оскалился, отступил на шаг:
— Ну, от! Тэ, що дохтур пропысав.
Светлый, ласковый взгляд идиота…
23:53
…это и есть мой грех, брат...
— Ничего, — Александр Петрович отстранил могучую длань Шамиля. — Все в порядке. Переволновался, наверное.
Чисоевы переглянулись.
— Все из-за тебя, — буркнул Шамиль. — Старый человек, уважаемый человек! Идемте отсюда, Сан Петрович. Правильно вы сказали, пусть теперь Артур думает. Не маленький он, сообразит.
— Не уходи, брат!
Артур опустил голову, вдохнул поглубже:
— Не уходи, послушай. И вы все слушайте! Меня, Чисоева, слушайте!..
Громом ударил голос. Легким шелестом ответило эхо.
— Спросили меня о грехах моих. О том, за что Он на меня прогневался. Не тайна это, сразу понял, сразу догадался. Потому и взбесился, как пес!
Выгнулся дугой, уставился в черный зенит:
— Слышишь, да? Видишь, да? Много грехов у Артура Чисоева. Какой мужчина без греха? Но это пустые грехи, легкие. Как я Чисоевым стал? Железным Артуром? У одного — родичи, у другого — золото в кубышке. А у меня что? Спорт был, слава была, титул чемпионский был. У тебя, брат, таких титулов много, не сосчитаешь. А у меня — один, да и тот краденый.
Дрожа всем телом, Артур отвернулся от неба. Посмотрел брату в глаза:
— Турнир помнишь? Памяти отца, памяти Рустама Чисоева? Всех я победил, всех заломал. Если бы не турнир, не пошел бы я дальше, не стал бы Железным. Какая река у Цезаря была, Александр Петрович?
— Рубикон, — еле слышно ответил старик.
— Вот! Турнир памяти отца — мой Рубикон, как у римского Цезаря.
У Шамиля отвисла челюсть:
— О чем ты, брат? Твоя победа, чистая победа. Назаренку заломал, Зайца заломал, красиво заломал. Честно победил! Это я слабину дал, коньяка, дурак, выпил. Сам виноват, вместе пили…
Артур застонал:
— Нет! Я, тварь поганая, чай пил, понимаешь? Чай! Тебе улыбался, коньяку подливал, брата старшего спаивал. О тебе думал? Об отце покойном? Нет! О том, чтобы первым стать, думал. Хотел из-за твоей спины выйти, обогнать, Чисоевым Первым назваться!..
Закаменел лицом, на колени опустился.
Дрогнула твердь…
— Это и есть мой грех, брат. За него и карают, меня — и всех моих, до последнего колена. Простить не прошу, не простится такое. Но ты знай, брат. И все пусть знают. Все!
Тихо, очень тихо…
Ночь.
Чисоев-старший закусил губу, скривился, как от боли:
— Брат!..
— Минуточку! — плетью ударил чужой голос.
Ночь плеснула огнем.
23:56
…увы, поздно...
…Идол горел — толстая обугленная спичка. Горел и камень-валун, хотя камням гореть не положено. Горела земля у его подножия, превращаясь в обугленную плешь.
— Вот так-то лучше. «Кумиры богов их сожгите огнем». Как верно уточнил уважаемый Александр Петрович, Второзаконие, глава 7.
Ватник тоже сгорел вместе с кедами и кепкой без козырька. На том, кто стоял посреди двора, белым огнем светился длиннополый плащ, похожий на халат санитара. На голове — сгусток пламени, пылающая шапочка. Из-под нее выбивалась грива волос: светлых с черными, крашеными «перьями».
— Кто не должен видеть, да не увидит. Кто допущен, пусть подойдет ближе.
Первым шагнул учитель, за ним Шамиль.
— Я сказал!
Артур остался недвижим. Скрестил руки на груди…
Пламенный санитар расхохотался:
— Каешься, Артурчик? Мун кватiана, дорогой! Поздно, поздно! У тебя было не семь, а трижды по семь лет. А ты, красавец, о чем думал? О деньгах? О бабах? Значит, теперь очередь думать мне!..
— Не надо! Стой!
Шамиль сверкнул глазами:
— Не знаю, кто ты, но скажу…
Вновь хлестнула плеть-смех.
— Не знаешь? Ой, Шамиль, ой, насмешил! Конечно, не знаешь. А вот я знаю тебя с зачатия. Первый раз выручил тебя на трехмесячном сроке, когда у твоей матушки чуть не случился выкидыш. Последний раз сейчас — убедил майора не лезть на рожон. Не благодари, это моя работа.
Тряхнул гривой, качнулся к стоящему на коленях Артуру:
— Редкая ты дрянь, Артурчик. Думаешь, почему я тебя еще не прикончил? Жену твою, дочь, внука? Все впереди, грешничек! И не вини меня, себя вини. Я-то в своем праве. Александр Петрович, вы у нас сегодня пророк. Подтвердите!
Бывший классный руководитель мотнул головой:
— Не по адресу. В пророки не записывался, извините. Впрочем, если вы имеете в виду 32-ю главу книги Бытия…
— Бинго!
Пальцы сухо щелкнули, рассыпав веер мелких искр.
— «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари…»
— Эй! — суровым голосом воззвал Шамиль. — Замолчи! Не богохульствуй! Пророк Якуб, мир ему, не боролся с Ним!
— С Ним?
Пламенный санитар внезапно стал серьезным:
— С Творцом, естественно, нет. Это невозможно, так сказать, по определению. С тем же, кто Его представляет, исполняет волю Его…
Александр Петрович кивнул:
— Есть толкование. Иаков боролся с ангелом-хранителем брата своего Исава, которого обманул — и вновь собирался обмануть.
— Спасибо, любезный пророк. Ну что, разобрались? Александр Петрович здорово превысил свои полномочия, но грешника ему не защитить. Такая вот, граждане, загогулина.
— Погоди! — заспешил Шамиль. — Не трогай брата, не сержусь я на него. Я что, маленький был? Не знал, что такое коньяк-шманьяк? Он наливал, но пил-то я!
Белый огонь вспыхнул ярче:
— Не проси, Шамиль. Меня, твоего спутника, за чужих просить — пустое дело. Я дал Артурчику срок: долгий, целую жизнь. Если бы он подошел к тебе, повинился, а ты бы простил, обнял…
— Я прощаю! Я обниму!..
— Шамиль! — выдохнул Александр Петрович. — Иди к брату, быстро!
Сноп искр — резкий взмах руки. Чисоев-старший замер. Полуоткрытый рот, струйка слюны течет на подбородок. Застывший, как у мертвеца, взгляд.
— Хороший совет, Александр Петрович. Но, увы, поздно.
— Не поздно!
Артур Чисоев поднялся с колен. Расстегнул ворот рубашки, шагнул вперед, грудью на белый огонь:
— Не поздно. Я иду к тебе, брат!
3. АРТУР ЧИСОЕВ
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
00:01
