Но враг, очевидно, сопротивлялся лишь с тем, чтобы жители первой деревни успели уйти подальше. С подходом наших основных сил стрельба прекратилась.
Зато перед вторым аулом разразился нешуточный бой.
Я опять был впереди и видел, как на поляну, разворачиваясь лавой, вынеслись казачьи сотни. Но узкие оконца и крыши сакль враз исторгли языки пламени и дым. Не достигнув и середины луга, конные повернули назад. На зеленой траве остались лежать люди и лошади.
— Черт их знает, что у них в голове, — говорил Фигнер, глядя в зрительную трубку. — Горловину сдали без боя, а тут вдруг решили уцепиться.
Кто-то из штабных закричал:
— Смотрите, смотрите!
Показывали на длинный шест с конским хвостом и цветным вымпелом. То был значок Хаджи-Мурата.
— Так мюриды здесь? Что ж тогда наши засадные? Проворонили? Почему не подали сигнала? — заговорили вокруг — и вдруг умолкли. Лица разом помрачнели.
В атаку пошла пехота — и скоро откатилась. Воины Хаджи-Мурата сосредоточили огонь на командирах. Согласно уставу, все они шли справа от развернутых ротных колонн и были легко отличимы от нижних чинов по головным уборам и обнаженным саблям. В пять минут батальон потерял чуть не всех офицеров, включая и командира, которого какой-то меткий стрелок свалил с лошади за добрые триста шагов. Солдаты, смешавшись, отхлынули назад к лесу. «Не выскочить ли мне вперед, на глазах у всего штаба, и не увлечь ли бегущих за собой, как Бонапарт на Аркольском мосту?» — спросил я себя. От этой мысли сердце мое чуть не остановилось. Трясущейся рукой я потянул из ножен саблю. Спасло меня, дурака, чудо. Командующий оглянулся на ординарцев, и его мрачный взгляд упал на меня.
— Скачите-ка, поторопите артиллеристов. Не стану я зря людей класть.
С неимоверным облегчением я помчался выполнять приказ. На обратном пути повстречал Никитина. Он сидел в кустах и преспокойно покуривал, глядя на укрепившийся аул.
— А где Галбаций? — спросил я.
— Давно ушел. Сказал, что будет добывать своего кровника Хаджи-Мурата. Ангел-де ему поможет — у него за пазухой котенок сидит. Но очень возможно, что мой кунак сидит сейчас там где-нибудь, — Олег Львович кивнул на деревню, — и палит по нам. По его логике эти две вещи друг дружке не противоречат.
— Ваш приятель стреляет по нам — и вы так спокойно это говорите? — задал я вопрос, который однажды уже звучал.
Но сегодня Олег Львович ответил иначе, чем тогда:
— С точки зрения горца, мы, русские, — это Батый и Мамай в одном лице. Что мы сделали с той деревней, с полями и деревьями? А знаете, каково это — пробить колодец сквозь камни? По здешним обычаям, тот, кто испоганил колодец, карается высшей казнью — вечным изгнанием. Это у них хуже смерти.
— Но ведь они первые начали! Вольно ж им было стрелять!
— Можно подумать, нас сюда кто-то звал с нашими ружьями и пушками.
Мне захотелось разговорить его. Задание я исполнил, до прибытия батареи делать было нечего. Я стал горячо излагать резоны, оправдывающие наше завоевание Кавказа. Привел все аргументы, давеча названные Фигнером, еще прибавил от себя (самому понравилось), что здоровое, растущее государство вроде России подобно газовому облаку — оно занимает всё пространство, какое способно занять.
Он выслушал меня, пожал плечами.
— А я не понимаю, на что русским расширяться за пределы наших исконных земель? Зачем нам подгребать под себя инородцев и иноверцев? Чтоб они вредили нам, чувствуя себя людьми второго сорта? И главное, что за свет такой мы им несем? Можно подумать, что жизнь наша хорошо устроена, богата, привольна. Так вроде бы нет? Что ж мы тратим силы, жизнь самых здоровых наших мужчин не на укрепление своего ветхого дома, а на разрушение домов чужих? Если бы наша изба была красна, песни веселы, а мед сладок, соседи сами стали бы проситься под нашу руку.
— Нет, они захотели бы украсть наше добро!
— Так надо быть сильным, чтоб не совались, только и всего.
Слушая его, я диву давался, как может этот человек, во всем остальном такой умный, не понимать самых простых вещей и рассуждать, будто ребенок.
Но доспорить не пришлось — на опушку уже выезжали артиллерийские упряжки.
С полчаса пушки стреляли по деревне 18-фунтовыми гранатами. Там взметались комья земли и обломки, рушились дома, в нескольких местах начались пожары.
— Пехота, вперед! — приказал командующий.
Снова по полю побежали солдаты. Я увидел среди них Стольникова в его неуместном наряде. Базиль шел по полю, сшибая стеком репейники. Должно быть, он чувствовал себя разочарованным — никто рядом с ним не падал. Аул безмолвствовал.
— Прекратить обстрел! Их уж нет, трам-татам! — ругался Фигнер. — И значок Хаджи-Мурата пропал! В кошки-мышки они с нами играют, что ли?
Наскоро был созван совет. Все лучшие офицеры придерживались одного мнения: семиаульцы будут отступать от деревни к деревне, чтобы дотянуть до темноты. Тогда все население, забрав имущество, какое сможет унести, уйдет.
— Куда, по восточной дороге? — спросил майор Честноков. Не знаю, где он был раньше — на поле я его не видал. На совете, однако, он стоял прямо за спиной у командующего. — Ну и пусть себе. Попадут под огонь нашей засады.
На него поглядели так, будто он сказал что-то неприличное.
— Если дыма на горе не было, а Хаджи-Мурат в долине, очень вероятно, что засадный отряд обнаружен и истреблен, — сказал командир авангарда то, что считалось фактом почти несомненным, но до сих пор не проговаривалось вслух.
Жандарм скис и отступил в тень.
— Они меня от аула к аулу, как осла на поводке, водить вздумали? — вскричал Фигнер. — Как бы не так! Сейчас едва за полдень. Времени до сумерек еще много. Диомид Васильевич, — оборотился он к своему помощнику, молодому генералу, известному на весь Кавказ храбрецу (он года три спустя сложил-таки голову под чеченскими шашками), — они лесом к третьей деревне отступают, а вы возьмите казаков с драгунами и ударьте по четвертой, в обход. Вот здесь на карте балка обозначена.
Широкий овраг действительно очень кстати пересекал эту часть долины, давая возможность скрытно выйти к Шуурде, четвертому из селений Семиаулья.
Дело обещалось лихое, я вызвался участвовать. К моему удивлению, со мной отправился и Никитин. Вероятно, ему надоело сидеть без дела.
Мы шли рысью, без остановок, и все-таки чуть не опоздали.
Вынесясь из впадины наверх, я увидел, как по ту сторону деревни к лесу уходит гурьба народу. Там были телеги, запряженные волами, стадо коров, отара овец. Над дорогой колыхалось, посверкивая на солнце, большое облако пыли.
— Третий аул, стало быть, уже пуст. Александр Фаддеевич был прав. Но тут мы им хвост прищемили! — Генерал азартно хлопнул себя по ляжке рукою в белой перчатке и тонким, визгливым голосом закричал. — А ну, ребята, руби их!
Два эскадрона и две сотни, то есть с четыреста конных, вынеслись на ровное место и пустились вдогонку — казаки с улюлюканьем, драгуны с криком «ура!». Я старался не отставать от командира, который бешено размахивал шашкой, и тоже орал во всю глотку.
От удаляющейся толпы отделилась группа, человек двадцать, и побежала нам навстречу. Вот они остановились, вытянулись в цепочку плечо к плечу, нагнулись и произвели какую-то непонятную мне манипуляцию, после чего упали в траву и открыли огонь.
Стрельба была меткой. Головные кавалеристы начали осаживать коней, никто не хотел лезть вперед на верную смерть. Наши тоже стали стрелять из ружей и карабинов — не спешиваясь, с седла.
— Отставить! Отставить! — метался меж ними генерал. — Их так не возьмешь! Больше народу потеряем! В клинки надо!
Пальба с нашей стороны прекратилась, ряды выровнялись.
Перестали палить и залегшие горцы. Оттуда донеслись звуки заунывной песни. Я подумал, что ослышался.
Так я впервые увидел изготовившихся к смерти мюридов. Они связались ремнями, чтобы ни у кого не возникло искушения спастись бегством, залегли и стали петь прощальную песню.
Звучала она не долее минуты. Генерал дал приказ, и мы сломя голову пустились вперед. Ударил последний залп, над головами пеших засверкала сталь, и скоро всё было кончено. Я не совался туда, где шла рубка, — через крупы казачьих лошадей все равно было не протиснуться.
— Это было только начало. Глядите. — Олег Львович, бывший все время рядом со мной, но не обнажавший шашки, показал на опушку.
Там выстроилась новая вереница бойцов. Связалась вместе, залегла.
Еще дважды пришлось нам ходить в сабельную атаку, теряя людей. Когда же мы добрались до леса, дальнейшее продвижение стало решительно невозможным: казалось, по нам стреляют из-за каждого дерева. Генерал велел остановиться.
— Не нравится мне всё это, — объявил он. — Хаджи-Мурат здесь, мы видели его значок. Значит, где-то должен быть и Шамиль. Как бы он не ударил нам в тыл или во фланг. Скачите, поручик, к Александру Фаддеевичу. Скажите, что я шагу не сделаю, пока не добуду «языка». Сами видели, из тех сорвиголов ни один живым не дался.
