Я не искал для своих сыновей особую школу. Более того, я с волнением ожидал того дня, когда я поведу их в свою двести семидесятую, в запомнившиеся мне на всю жизнь коридоры и классы. Но потом, после традиционной двухчасовой церемонии первого звонка у порога школы, после длинной речи директрисы, после первых посещений родительских собраний, я стал волноваться по другим поводам. Школа моих детей оказалась совсем не похожей на мою обыкновенную школу довоенных лет. Я разочаровался не только в директрисе, но и в учителях. После знакомства с ними я понял, что если сам не займусь со своими детьми русским языком, литературой, историей, если не пожалею денег на репетиторов по математике, физике, иностранному языку, то не видать им будет Московского университета. Впрочем, сыновьям моим в этой школе выпала пора учиться тогда, когда руководящими органами образования перед учителями задача подготовки детей к поступлению в ВУЗы, как главная цель обучения, не ставилась. Свою миссию они видели в выдаче свидетельств об окончании средней школы – аттестатов зрелости. Но не только это заметил я в школе, где учились мои сыновья. Я убедился, что мои учителя в моей обыкновенной, довоенной двести семидесятой были интереснее в своих человеческих качествах и обстоятельнее в своей профессиональной подготовке. Не все, конечно, они были в этом смысле одинаковы. Но считаю, что и мне, и моим одноклассникам с учителями повезло больше, чем моим детям.
* * *
Итак, в конце сентября 1936 года я стал учеником 5 «Г» класса школы № 270 Ростокинского района. Первыми учительницами, оказавшими мне кредит доверия, были преподавательницы географии и русского языка. Вряд ли они тогда, поставив мне оценку «отлично» за ответы с места по основным сторонам света и частям земного шара, а также за знание основных форм русского фольклора, могли знать, что этим произвели переворот в моем внутреннем состоянии, так как еще совсем недавно я считался учеником с успеваемостью ниже среднего уровня. А я то помню, с какой радостью пережил это событие. Две отметки «отлично» в дневнике за один первый день учебы в новой школе! Я радовался, удивлялся, не верил, что так могло случиться. Честно скажу, я и объяснял для себя этот успех случайностью. Мои одноклассники в этот день не выучили урока. Учебный-то год только начинался. На улице еще держалась хорошая погода, и в процесс учебы ребята еще не втянулись. А я оказался готовым к ответу, так как успел запомнить правильные ответы на уроках в школе № 273, в которой больше мне теперь бывать не приходилось. Вот так все просто я себе объяснил. Уверенность же в способности и в возможность учиться на «хорошо» и «отлично» пришла ко мне окончательно после того, как в следующие дни я получил отличные оценки по математике, истории и снова по литературе. Назад уже возвратиться я не мог. Появилось новое чувство уверенности в свои способности. А мои новые учителя поддержали меня в этом новом состоянии доверием, педагогической щедростью на похвалу. С этого времени я стал более усерден и аккуратен в выполнении домашних заданий. Это усердие вновь было замечено и оценено: так в глазах учителей я встал в ряд благополучных учеников. Много лет спустя, когда в школу пошли мои сыновья, я понял, как важно детям оказаться в начале учебы в такой благополучной нише школьных педагогических типов. Если они в начале учебы оказываются вне ее, то в последующие годы все труднее в нее попасть, а то и вовсе невозможно. Распределяя методом профессиональной интуиции своих учеников в ряды способных и неспособных, учителя очень редко преодолевают свой педагогический консерватизм. Троечник зачастую остается до конца учебы в школе в своем ряду, несмотря на предпринимаемые им попытки стать хорошистом. И наоборот, учитель по привычке часто прощает явное нерадение тем, кого он привык считать отличниками. Опасность этого практического консерватизма учителя я пережил на примере своего младшего сына, которому учительница начальной школы определила, при самых добрых его детских качествах, судьбу троечника. Приговор был окончательным. Хорошо, что я услышал его вовремя и сумел восполнить недостаток внимания к моему сыну со стороны самоуверенной молодой учительницы своим участием в его учебных делах. Все-таки он не остался в троечниках. Но это была уже не ее заслуга. Наверное, поэтому мой Алексей не помнит имени и фамилии своей первой учительницы. И наоборот, я на всю жизнь запомнил свою классную руководительницу учительницу русского языка и литературы в пятом классе «Г» моей 270-й школы Полину Дмитриевну. Она не только заметила мои способности, но и вовремя поддержала мои детские амбиции, помогла мне обрести репутацию вполне успевающего ученика. Она вела наш класс три года и не позволила мне своим постоянным вниманием, требовательностью и справедливыми педагогическими поощрениями утратить порыв соревнования с самим собой, заставив преодолеть недоверие к своим возможностям. Не могу сказать, что Полина Дмитриевна удивляла нас каким-либо одухотворением в подаче учебного материала, какими-то особыми знаниями предмета. Внешне она выглядела очень провинциально, одета была просто, на работу приходила с хозяйственной сумкой и была похожа на обычную домашнюю хозяйку. Но зато эта женщина была очень внимательна к нам, и в классе ее любили не только отличницы и хорошистки, но и даже разудалые троечники и возмутители спокойствия. А в классе были мальчики и того похлеще. Благодаря Полине Дмитриевне и они старались преодолеть уже накопленные пороки. Весь наш класс без потерь завершил под ее руководством свое неполное среднее образование и значительная его часть продолжила учебу на новой ступени. А те, кто ушел в ФЗУ и в техникумы, за исключением двух парней, тоже не потерялись в жизни.
К сожалению, имени и отчества учительницы географии, моей первой кредиторши в оценке моих способностей, я теперь не помню. Всего год она вела у нас свой предмет, потом перешла в другую школу. А жила она все время в наших окрестностях. Я уже после того, как она ушла от нас, часто встречал ее и всегда здоровался. Несмотря на то, что уже в то время она была немолодой, в живых она оставалась и в послевоенные годы. Я встречал ее во дворе «серого дома». Так до сих пор называется этот большой дом на проспекте Мира напротив полиграфического комбината, между Маломосковской улицей и селом Алексеевским. Однажды я даже остановил ее, назвался и с большим запозданием поблагодарил за то, что когда-то, в далеком детстве, она помогла мне в обретении уверенности в своих силах. Хотя имени и отчества этой доброй женщины я не помню, но не забыл ее школьной клички: ребята почему-то прозвали ее «Коровушкой». Я думаю, что кличка эта родилась у нас от ее доброты и спокойствия. Ни на кого она не кричала, никого не обидела чрезмерной строгостью, но двойки нерадеющим ставила.
Учителем математики с пятого по седьмой классы был у нас Владимир Андреевич Кладковой. До сих пор помню строгое и скупое на эмоции лицо этого человека, не щедрого на улыбку. Он никогда не приходил в класс небритым, с уставшим или невыспавшимся видом. Роста он был выше среднего, худощавый, но физически крепок, бодр и строен. Костюм его всегда был отутюжен и ладно сидел на его фигуре. Все в нем было расчерчено правильными линиями, как бы соответствуя точным логическим принципам и категориям науки, которую он преподавал. В класс он входил всегда сразу после звонка. Его безупречный и строгий деловой вид сразу приводил нас в состояние полного подчинения установленному им порядку. Не помню ни одного случая, чтобы этот порядок кто-нибудь, когда-нибудь посмел нарушить. У Владимира Андреевича не было ребячьих кличек, так как не за что было зацепиться нашему озорному воображению ни во внешнем виде, ни в поведении этого человека. Мы все его боялись и уважали. Боялись не наказания. Боялись строгого, чаще всего молчаливого упрека в неспособности понять его точные и доходчивые объяснения урока. Все ученики были для него равны. Он не ставил высоких оценок, по инерции, отличникам, но и не был скуп на них тем из троечников, которые вдруг обнаруживали способности на большее. И бывало так, что вдруг, на глазах у всего класса, менялась репутация ученика, которого мы все привыкли считать отстающим. Владимир Андреевич, видимо, умел уловить момент, когда в ком-то из нас вдруг просыпалась естественная способность понять простое в сложном порядке логических доказательств и от простого прийти к пониманию всей геометрической теоремы или алгебраической формулы. За это прозрение, достигнутое трудом, он щедро ставил «отлично» даже самому привычно неблагополучному по поведению ученику. А с этого у того начинала меняться и его неблагополучная репутация. Так, неожиданно для некоторых других учителей, раскрылись математические способности к предмету Владимира Андреевича у Шурки Тарамыкина и Мишки Золотова, у Витьки Турецкого и Лешки Романова, на поведение и успех в учебе которых в школе падала тень криминогенной среды Маломосковской улицы, Церковной Горки и разухабистых бараков городка «Мосжилстроя». У нашего учителя математики не было любимчиков. По отношению ко всем он был одинаково строг и справедлив. Не обошел он своей справедливостью и меня. Ведь это у него я получил свои первые отличные отметки по геометрии. Учитель и мне открыл кредит доверия, а потом, поощряя мои успехи, строго взыскивал за рецидивы лени. Этим простым методом Владимир Андреевич пробудил у многих из нас желание хорошо учиться. В нашем классе не было неуспевающих по математике. И мы все успешно сдали экзамен за седьмой класс.
