Но мы действительно не думали о своем положении. И Виктор и я были страшно возбуждены все последующие дни и по какому-то молчаливому соглашению совсем не вспоминали о том, что продукты на исходе, что выход из долины еще не найден и между нами и ближайшим селением лежит триста километров нехоженой тайги. Мы разговаривали только о мамонте.
По всей вероятности, нас обоих сделала счастливыми мысль о том, что один из самых жестоких и непреклонных законов природы, который дарит силу и развитие одним ветвям жизни и обрекает на гибель другие, дал наконец осечку. Мамонт должен был вымереть, но вот он жил. Он жил, и об этом в целом мире никто еще не знал, кроме нас двоих.
Может быть, для такого открытия и в самом деле стоило пожертвовать жизнью.
Короче говоря, мы двинулись за мамонтом и два дня шли по его следу.
Мы убеждали себя в том, что не имеем права упускать случай изучить зверя, что человечество не простит, если мы не дадим ему неопровержимых доказательств существования мамонта.
Впрочем, не совсем верно, что мы шли по следу. Мамонт вовсе и не пытался от нас скрыться.
В первый же день, когда я тащил Виктора, мы настигли мамонта километров через семь. Это, правда, было уже к вечеру. Он стоял по плечи в мелком ельнике, обламывал самые верхушки елочек и как-то очень спокойно и методически засовывал их в рот.
Один раз с такой елочки спрыгнула белка, молнией мелькнула по хоботу на спину и скатилась с хвоста. Он не обратил на нее внимания.
Нас он тоже подпускал совсем близко. Так близко, как мы сами хотели. Из этого мы сделали вывод, что здесь, в долине, у него нет никаких врагов.
А вообще же местность была полна зверьем. Ночью мы часто слышали далекий волчий вой, где-то ревел олень или лось, и однажды рядом в кустах раздалось чье-то рычание.
На второй день утром, когда мы опять тащились за мамонтом, в тальнике раздался треск, на нас вдруг вылетел молодой лось с задранной головой и выпученными кровавыми глазами, шарахнулся в сторону и ткнулся мордой в снег. На спине у него был какой-то серый нарост, и, когда зверь упал, нарост оказался рысью с узкими желтыми глазами и кисточками на ушах.
Мы отогнали рысь двумя выстрелами из «ТТ», и лось достался нам.
Схватка с рысью происходила на глазах у мамонта. Выстрелы и незнакомый запах обеспокоили его. Он перестал жевать еловую ветку, шерсть на спине поднялась дыбом. Потом он вытянул хобот, принюхиваясь, с силой втягивая и выталкивая воздух. И вдруг затрубил.
Трудно сейчас описать этот звук. Что-то похожее на гудок парохода, доносящийся издали в сырую погоду из-за какого-нибудь острова или поворота реки. Звук, источник которого трудно определить и который кажется раздающимся сразу повсюду.
Это было очень внушительно.
Мамонт сделал несколько шагов к нам и остановился, переминаясь с ноги на ногу. (Вообще это было у него признаком волнения.) Казалось, он усомнился, так ли уж безобидны эти маленькие существа, которых он видит тут впервые.
Мы здорово испугались, но ревом и качаньем все и кончилось.
Он потоптался, затем шерсть на спине опустилась, и зверь повернулся к елкам.
Вообще за первый и второй день путешествия мы вполне привыкли друг к другу, и нам с Виктором удалось как следует рассмотреть мамонта.
Интересно, что он почти совсем не был похож на слона. Все крупные животные в Индии и в Африке — слон, носорог, бегемот — голые. Это делает их какими-то чужими для взгляда северянина. А этот зарос густой рыжеватой шерстью, мохнатый, лохматый — наш, северный, сибирский зверь. Пожалуй, больше всего он походил на какого-то немыслимых размеров медведя, только с хоботом и бивнями.
И совсем особый вид придавала ему грива — длинные седые космы, которые начинались на спине и бахромой висели под брюхом. По этой седине мы решили, что мамонт очень стар.
Когда я стоял рядом с ним, то из-за его огромных размеров казалось, что ты находишься возле какой-то стены, завешанной грубым, жестким мехом. И глаз, который подозрительно глядел на тебя издали, представлялся принадлежащим совсем другому существу.
Но это впечатление пропадало, когда мы с Виктором смотрели на него издали. Тогда он выглядел вполне компактным, собранным и очень гармонировал с полутундровым пейзажем — с мелким леском, кустарником, снежными сугробами и серым низким небом.
Глядя, как он обламывает елки, я вспомнил, что в первый день, когда я вышел на равнину к горе, там были такие же деревья с обломанными верхушками. Но тогда я не обратил на это внимания.
Кстати, мамонту не нравилось, если я подходил к нему сзади. Это было единственное, чего он не любил. Тотчас шерсть на спине приподнималась, и он поворачивался ко мне боком.
Один раз я сломал молоденькую еловую ветку и подал ему. Он ее подержал и бросил.
На самом конце хобота у него был отросток, напоминающий палец.
Вечером второго дня, когда мы развели костер, мамонт снова подошел к нам и грел над огнем хобот.
Конечно, это была удивительная картина: мы двое на расстеленном парашюте, поджаривающие куски лосиного мяса, и над нами мамонт, который качает хоботом, — огромная, заросшая мехом махина, живой делегат Природы, Вечности, первобытного доисторического прошлого.
Странно, но мы как-то очень уютно и покойно чувствовали себя в тайге. По всей вероятности, присутствие этой огромной глыбы жизни казалось нам гарантией того, что мы и сами не погибнем здесь, в долине.
У Виктора перестала болеть нога — как-то умялась в самодельных лубках. И мы все время рассуждали о том, как доберемся до Акона, сообщим о мамонте в Москву, в Академию наук, и вернемся сюда с большой экспедицией…
К ночи погода испортилась. Вечер был очень теплым — необычайно теплым для этого времени года, — но вдруг резко похолодало. Начался ветер, через сугробы потянулись струи поземки, костер стало задувать.
И мамонт тоже забеспокоился. Он тревожно топтался, несколько раз поднимал хобот вверх, принюхиваясь к чему-то. Маленькие уши оттопырились.
Потом вдруг в монотонный вой ветра вплелся низкий, долгий звук. Опять как гудок далекого парохода. Мы даже не сразу поняли, что это такое. Низкий печальный звук, возникший где-то далеко за окружавшими нас освещенными костром елками, во мраке, за сугробами и холмами заброшенного края.
— Мамонт! — первым догадался Виктор. — Понимаешь, другой мамонт. Где-то там.
Я вскочил. И Виктор тоже приподнялся, опираясь на локти.
Мы оба почему-то считали, что наш мамонт — единственный оставшийся на земле. Очевидно, оттого, что он казался нам очень древним.
Теперь выходило, что он не один в долине. Может быть, целое стадо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
