Чтоб день совсем уж не пропал, Андрей с драгунами косил траву на лесных полянах и вокруг озера. Дни наступили жаркие, потому рано начали и рано кончили.
Разморенные жарой работники собирались под древними дубами. Здесь была тень и приготовленный крестьянками обед.
Андрей, отирая подолом рубахи пот с лица, увидал на лугу дрожки своей жены Любаши. Гнедая кобылка, прозванная за легкость бега Птичкой, несла дрожки с такой веселой охотой, что всему белому свету было видно – ездок у лошадки милый, славный человек.
Андрей, забыв, что держит в руках намокший от пота подол рубахи, загляделся на жену, а драгуны, понятливо улыбаясь, – на своего полковника. И было им хорошо от чужого, но такого близкого счастья.
Дрожки с Любашей подкатили совсем уже близко, когда показался на лугу верховой. Андрей, заправляя рубаху в штаны, шел навстречу жене, а сам, чуть щурясь, взглядывал в сторону всадника. Это был кто-то чужой. Сидел на лошади скверно, погонял ее нервно.
– Приморился? – спросила Любаша, одновременно останавливая лошадь, оглядывая мужа, снимая с бочонка крышку и подавая ковш. – Здесь квас, а в другом бочонке – медок.
Андрей зачерпнул квасу, припал, выпил единым духом.
– Ты всегда вовремя! Так пить хотелось.
И с открытой тревогой посмотрел мимо жены на всадника, и Любаша тоже обернулась.
– От князя Мещерского! – крикнул человек, осаживая лошадь. – У нас бунт! Скорее на помощь!
Человек был потен, бледен, одет наспех.
Андрей черпнул еще квасу, подал всаднику.
– Расскажи толком.
– Князь взял в услужение девку-крестьянку, а крестьяне хоромы окружили.
– Ну и что дальше?
– Ничего! Грозятся.
– Девку вернул?
– Девку теперь не воротишь. Бабой стала.
Андрей вырвал у гонца ковшик.
– Напакостят и сами же кричат, что их ограбили.
– Драгун бы! – сказал гонец. – Да поскорее! Прибить ведь могут. Пожечь.
Драгуны, расположившиеся на отдых, слушали, поглядывая на полковника. Андрей поморщился.
– Василий Большой! Покудин! Собирайтесь!
Посмотрел на Любашу, лицо у жены стало озабоченным.
– Вернем бабу – успокоятся! – сказал Андрей и, повернувшись к драгунам, опять приказал: – Матвей суздальский, ты тоже собирайся.
Принялся надевать кафтан, принесенный драгунами. Любаша и повздыхать не успела, а муж был в седле, при оружии, и рядом три богатыря-драгуна седлали своих коней.
– Ты, Любаша, баню вели истопить! – сказал Андрей. – Приеду вечером. Хлебов-то осталось на полдня. Завтра, Бог даст, закончим.
И поскакал вслед за гонцом унимать крестьян князя Мещерского.
2
Толпа крестьян заняла двор княжеской усадьбы. Мальчишки сидели на столбах забора и, видимо, караулили князя – не побежит ли через окно, не скакнет ли с чердака.
Рыжий, краснорожий мужик привез очередной воз соломы и не торопясь скидывал ее возле парадного крыльца.
– Не отдашь Дарью, сожгу тебя, князь! – крикнул мужик, стукнув вилами в окно. – И тебя, и всех твоих псов-прихлебателей.
– А Дарья-то?! – крикнули из дома.
– Выпрыгнет!
– А мы ее свяжем!
– Тогда все вместе сгорим. Как дом со всех сторон займется, так и я к вам приду. – Рыжий мужик оглянулся на своих. – Глядите за ними, еще воз привезу.
Положил вилы в телегу, взялся за вожжи и, разворачивая подводу, увидел въезжающих во двор Лазорева с драгунами.
– А ну-ка, все по домам! – гаркнул полковник, направляя коня через толпу под окна княжеского дома. Кнутовищем постучал по раме. – Князь Мещерский! Именем государя без мешканья верни девку жениху! Не то велю стрелять!
И во дворе стало тихо, и в доме примолкли.
– Ну! – крикнул, сердясь, полковник.
Боковое окошко с треском распахнулось, и, взвизгнув, вывалилась из него сдобная белая девица.
– Получили – рас-хо-ди-ись! – весело и грозно пропел Лазорев, наезжая конем на толпу. – Зачинщика мне!
Толпа отшатнулась к воротам.
– Чтоб всех вас не пороть – зачинщика! – улыбался с коня Лазорев.
Ему стало и впрямь весело – вот и бунту конец.
– Не трусь! – прикрикнул на толпу. – Князь-то ваш в Сибирь небось вас разбежится загнать, а я и заступлюсь. Одного выдайте. Умели бунтовать – умейте повиниться. Что?! Жидки на расправу?
– Чего разговорился-то? – крикнул Лазореву рыжий мужик. – У тебя бы невесту силой отняли, ты бы небось тоже не молчал.
– Ты еще со мной мериться вздумал! – Кровь бросилась в лицо Лазореву. – Ах ты, разговорчивая скотина! – Выхватил из ножен саблю.
Мужик нагнулся, поднял камень – и все. Полковник Лазорев провалился во тьму, как в прорубь.
3
Савве приснился кузнечик. Стоит, как мужик, и косу точит, зеленый, с крылышками, и глазки черные на затылке, но ростом с мужика, и коса у него мужицкая.
Чжик, чжик! – звенит коса под бруском.
Открыл Саввушка глаза, и дух у него занялся. Прострадал он вчера с Енафой до третьих петухов и спать завалился в ясли – сил не было на сушила лезть.
Чжикала не коса в зеленых лапках кузнечика, то бились в деревянной бадье струи молока. Енафа доила корову, подоткнув за поясок подол платья. Вся девичья красота была перед глазами Саввы, и он таращился, не смея ни спрятаться, ни зажмуриться.
Корова переступила с ноги на ногу.
– Стой ты! – хлопнула ее по коленке Енафа и увидала над яслями всклокоченную голову Саввы.
– Ох! – сказала девушка и обмерла, не зная, куда ей деваться, а Савва встал в яслях как столб.
Постоял-постоял, перешагнул жердину, обошел корову, схватил Енафу, поднял, отнес в ясли…
Корова потянулась мордой к Енафе, лизнула мокрым шершавым языком в шею.
– Голубка моя! – Енафа одной рукой гладила корове морду, другой закрыла лицо и расплакалась.
– Ты что?! – выбираясь из яслей, перепугался Савва. – Ты что?
– Сты-ы-ы-дно, – всхлипывая, прошептала Енафа. – Уйди, бога ради!
Савва послушно побрел прочь, но в дверях катуха, взявшись руками за притолоку, подтянулся вдруг, повисел и, медленно опустив ноги на землю, повернулся к яслям.
– Нет уж, не пойду один. Вместе пошли.
– Куда?!
– К батюшке, матушке.
– Ой! – схватилась Енафа за голову. – Господи!
– Ничего, – сказал Савва, садясь перед Енафой на корточки. – Поколотят да и поженят.
– Саввушка! – Енафа ткнулась головой милому в плечо. – Стыдно-то уж очень.
– Стыдно, – согласился Савва и вздохнул. – Я сам скажу… Да ведь со всеми этакое приключается.
– Со всеми! – повеселела Енафа, поглаживая корову, и опомнилась: – Молоко-то!
С бадьей молока, рука в руке, грохнулись у порога на колени Енафа с Саввой.
– Чевой-то? Чевой-то?! – всплеснула руками Пелагея, мать Енафы.
– Товой-то! – Смех, как сок, брызнул из Настьки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
