Казалось, выход был найден, когда рыболовецким колхозам, испокон века занимавшимся только прибрежным ловом, открыли путь в океан. Обновлялся государственный рыболовный флот, суда становились крупнее, мощнее, старые продавали колхозам и тут же включали их в общую флотилию.
Но все оказалось не так просто и хорошо, как представлялось поначалу.
Да, океанские уловы давали такую прибыль, о которой прежде поморские хозяйства не смели и мечтать. Но стоило судну стать на ремонт, как прибыль оборачивалась явным и год от года растущим убытком. И не только финансовым. В какой-то момент начали понимать, что убытком оказывался и отток человеческих рук на суда - рук наиболее эффективных, необходимых в хозяйстве, которые часто потом уже не возвращались в родное село.
Была еще причина, подрывавшая коренное хозяйство поморов, с которой я постоянно сталкивался в своих поездках по Северу,- собственно сельское хозяйство. То самое сельское хозяйство, на котором зиждилось благополучие обычных колхозов на "материке".
Отсутствие каких-либо дорог, связь с районным центром только морем или по воздуху лишала колхоз возможности реализовать свою продукцию. Гнила картошка и капуста; молоком поили телят, обрат из-под сливок шел коровам... Чем выше были надои и привесы, тем большие убытки терпел колхоз. Однако сократить стадо до нужного минимума районные власти не разрешали, поскольку колхозное поголовье скота входило в общее поголовье скота по району, фигурировало в отчетах и сводках, создавая видимость процветающего сельского хозяйства за Полярным кругом... Был ли выход из этого положения и какой? Стратегия экономики укладывалась в четыре действия арифметики. В первую очередь следовало сохранить живыми старые поморские села - те форпосты колонизации Севера, которые отмечают своим существованием восемьсот лет напряженного человеческого труда многих и многих поколений. Пока стояло село и на своем месте стоял дом, люди возвращались хотя бы на время отпуска, присматривались, что и как делается, не стало ли лучше, помогали колхозу и на тоне посидеть, и сено заготовить, и дрова... Выброшенные обстоятельствами жизни, они все еще выжидали, не рвали оставшуюся связь с Берегом. Но стоило порушить дом, тронуть его с места, как приезжать оказывалось некуда и незачем...
Обо всем этом я писал. И о причинах, и о последствиях. О настроении людей, готовых биться за право жить на своей земле, в отчем доме, о тех огромных резервах края, которые могут стать основой его возрождения. О необходимости для районного и областного руководства нового, экологического подхода к решению встающих перед ним хозяйственных и социальных задач, о том, что далеко не быстро и не сразу может произойти поворот, о котором я пишу: требуется и терпение, и понимание обстановки...
Между тем вести, доходившие из Чапомы, подтверждали самые грустные прогнозы.
Количество тоневых участков сокращалось вместе с уходившими из жизни стариками-пенсионерами. Пески метут по печинам Пулоньги, сожгли последний сарай, напоминавший о когда-то бывшей Сальнице, в богатой Стрельне осталось два или три дома, повалилась Пялица, в которой теперь ни почты, ни магазина - только ГМС и приемный пункт, да и тот собираются закрыть; пески засыпают Кузомень - одно из самых крупных сел на берегу, где были школа, интернат, больница и много всего другого... Как видно, последние дни доживала Сосновка. На глазах пустело Тетрино. Держались только три села, ставшие центрами "объединенных" колхозов: Варзуга с ее знаменитым народным хором и главной семужьей рекой полуострова, Чаваньга, гордившаяся некогда первой гидроэлектростанцией на маленькой речке, питавшей село и пилораму, да Чапома, не вобравшая, а как бы пропустившая через себя три последовательно "объединявшихся" с нею колхоза - пялицкий, стрельнинский и пулоньгский, от которых не осталось и следа...
И вот - крутой поворот памяти, и сквозь оглушительный треск вертолета я снова слышу голос Александра Петровича Стрелкова, бессменного председателя колхоза "Волна" в Чапоме:
- Как, узнаешь Берег? Не забыл? Видишь, кусок дороги новой, при тебе не было. Там вон тоня ожила: сети в море выметаны, дымок из трубы, карбасы у берега - значит, рыбаки сидят! А сколько лет на ней никого не было!.. Ты по крышам, по крышам сёла наши примечай. Светлая - стало быть, новый дом поставлен. Зашевелился Берег, еще как зашевелился-то! Все, о чем когда-то с тобой говорили, теперь в дело пошло... Вон, гляди, Стрельна моя, узнал? Не стали рушить до конца, сохранили. Теперь год-другой - и снова в рост пойдет! А Чапому, пожалуй, и не узнаешь: расстроилась она, ребят много подросло, а те, что в армии, тоже домой теперь возвращаются...
Навалившись грудью на дополнительный бак с горючим, я тогда слушал и не слышал своего давнего знакомого, до рези в глазах вглядываясь в проплывавшую за иллюминатором такую знакомую и такую волнующую панораму Терского берега - того Полуночного Берега, о котором столько писал и думал.
Бог ты мой, десять лет! Десять лет, как я не был здесь. А если прибавить еще три года, после первого моего посещения Чапомы? Те годы, когда я стал здесь чувствовать себя действительно своим, поняв, что приняли меня поморы в свою большую семью, а дом Логиновых стал вроде бы и моим домом, тоже со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями... Сколько всего передумано, переговорено, перевидано, сколько сотен километров пройдено по людским и звериным тропам!
Разве я могу забыть, как вязнут ноги в красных пустынях Кузомени, как стынут в ледяной воде, заколевая, руки, перебирающие ставной невод? Разве забыть тропы, взбегающие на каменистые теребки среди морошковых болот, ведущие от берега в глубь полуострова, на лесные озера?
- Видишь? - толкая меня в плечо, продолжал Стрелков.- Чапома-то наша, а? Вон сколько всего за одно лето построили! На угоре посадочная площадка для вертолетов будет, рядом - склад горюче-смазочных материалов поставим, на берегу - главный цех, вон и стены его уже обозначились... Водопровод сейчас должны протянуть с озера - в цех, в столовую, в клуб, по селу пустим... Дома будем строить, дома! Помнишь, сколько голову ломали, как жизнь рыбаков повернуть? Вот она, на глазах поворачивается...
Внизу взгляду открывалась Чапома, знакомая и незнакомая одновременно. Те же изгибы берега, тот же узкий наволок, на котором всегда теснились ее дома. Но теперь я мог приметить, что дома эти начинают раздвигать прежние границы села: они шагнули вверх по угору, пошли по реке, да и строительство цехов, о которых говорил Стрелков, показывало направление движения застройки в совсем непривычную сторону - по берегу моря.
Пока вертолет дважды прошелся над селом и рекой, давая возможность осмотреться, я пытался угадать знакомые дома, узнать потянувшихся к посадочной площадке чапомлян. Всюду бросались в глаза новые для здешних мест признаки жизни. От самоходной баржи, приткнувшейся на мелководье, трактористы тащили на берег какие-то грузы; на песке громоздились штабеля бочек и стройматериалов, а рядом ярко и весело взблескивала под полярным солнцем сталь топоров в руках плотников, работавших над новеньким срубом...
"Неужели все, что думалось за эти годы, о чем мечталось, начинает теперь воплощаться? - спрашивал я себя, пока летел над знакомыми устьями рек, над бело-желтыми песчаными лукоморьями, примечая белый пунктир пенопластовых поплавков выметанных в море сетей.- Сдвиги, конечно, видны, отчетливые сдвиги, но каков будет конечный результат? Хватит ли на все это сил и терпения?"
В вертолете с нами были представители объединений, входивших в "Севрыбу", гигантское промысловое предприятие, работающее на всех морях и океанах северного полушария,- руководители и плановики, которым, казалось бы, не должно быть дела до маленькой Чапомы, затерявшейся на побережье Белого моря так, что не на каждой карте ее увидишь.
А началось для меня все с письма, адресованного даже не мне, а моему однофамильцу, корреспонденту "Литературной газеты", много и долго занимавшемуся делами архангельских рыболовецких колхозов. Писал бывший председатель колхоза "Северный полюс", теперь заместитель председателя мурманского рыбакколхозсоюза.
Причин для письма было три. Первая - их давнее знакомство. Вторая заключалась в том, что, привыкнув встречать его имя на страницах "Литературной газеты", ему приписали и мою статью о Терском береге, которая появилась там год назад. Третья была самой главной: новое руководство "Севрыбы" вместе с обкомом партии обратило наконец внимание на положение рыболовецких колхозов. Импульсом послужила Продовольственная программа, на которую тогда возлагали большие надежды, хотя, как вскоре выяснилось, программа намечала задачи, но никак не обеспечивала пути их решения. И в этом отношении план, принятый советом директоров "Севрыбы", оказывался ее прямым развитием и дополнением.
