— Благодарю вас, все! — сказал Арсеньев. — Товари щи судьи, итак установлено, что первый раз Олеша по дошел к Сарычевой пятнадцатого числа прошлого меся ца… Я прошу внести в протокол, — повернулся он к секретарю суда, девушке в вязаном платке, строчившей без передышки на обороте каких-то топографических карт; с бумагой было туго даже в суде.
— Какое это имеет значение: пятнадцатого или семнадцатого! — бросил Вадим.
Очевидно, он, как и я, не мог разгадать смысла сложных маневров Арсеньева и нервничал.
— Очень большое. Я теперь в состоянии доказать, что тот случай с бобиной никак не являлся актом мести.
— Интересно! — Вадим, насмешливо улыбаясь, при валился к спинке стула. — Каким же образом, если не секрет?
— Бумажку в бобину Андрей сунул не после, а до первой встречи Олеши с Зоей Сарычевой.
Арсеньев шагнул к своему столу, взял из тощей кожаной папки с ободранными краями листок и зачитал:
— «Справка. Выдана настоящая диспетчерской служ бой химического комбината в том, что шофер Смагин А. с утра шестнадцатого по двадцатое число прошлого месяца не работал на машине по причине вызова на круглосуточные сборы в военкомате, а в ночь на двадцатое был с разрешения военкомата вызван со сборов и отправлен на своей машине в район Лебяжки, на лесозаготовки, где находился до двадцать восьмого числа, ког да его сменил на месте посланный туда шофер Изосимов В.». И вторая справка. «Выдана настоящая…» Ну, это все я пропускаю… Вот: «Шофер Изосимов В. находился на лесозаготовках в районе Лебяжки по десятое число текущего месяца…» Отсюда следует…
Дальше я уже не слушал. Что отсюда следует, было и так ясно. Месячной давности история с бобиной могла произойти лишь до того, как Олеша стал приставать к Зое, и, вернее всего, была действительно мальчишечьей шалостью, а не местью. Уж если кто из них мстил, то скорее Олеша, обозлившись на Андрея за шутку и назойливо преследуя его девушку.
Разлетался вдребезги основной аргумент обвинения о мстительном характере подсудимого.
Но тогда и мотив преступления тоже…
Я нагнулся к прокурору:
— Надо просить на доследование.
Вадим стремительно повернул ко мне бледное, в красных пятнах лицо.
— С ума сошел! Признать поражение?
— Раз так случилось. Я беру всю вину на себя.
Он цепко схватил меня за плечо.
Слушай, только не паникуй. Все будет тип-топ!
Я сбросил его руку.
— А я не хочу, чтобы был такой тип-топ, ясно?…
Ну, как? Сам попросишь на доследование или мне просить.
Вадим понял, что спорить и уговаривать бесполезно. Он поднялся.
— Товарищи судьи! В связи с выявившимися в ходе судебного следствия некоторыми новыми обстоятельствами, усугубляющими вину подсудимого и требующими переквалификации преступления, обвинение проситвер нуть дело на доследование…
Суд удалился на совещание.
Адвокат Арсеньев опять хлестал свою воду и загадочно подмигивал мне — он, конечно, сразу понял ход Вадима, пытавшегося поражение для чисто внешнего эффекта обернуть чуть ли не преддверием победы.
Вадим, злой-презлой, шипел, не глядя на меня:
— Тряпка! Слюнтяй! Тебе не в милицию, тебе в детский сад!
А я сидел позади него и безрадостно думал, что если дело вопреки неудаче все же оставят за мной, то следствие теперь придется начинать с самого начала, на голом месте.
Я больше не верил в виновность Андрея Смагина.
15
До отделения каких-нибудь двести метров. Я иду, хмурый и злой, недовольный собой и всем миром. Что за зима такая! Кругом все раскисло. Небо, как застиранная портянка. Сугробы грязные, словно их обсыпали золой. Мальчишки орут противными, пронзительными голосами, даже в ушах свербит.
Деревянные тротуары обледенели, того гляди полетишь вверх тормашками. И ни одной дворничихе в голову не придет посыпать песочком, уж не говоря о том, чтобы лед сколоть. И куда только, интересно, смотрят участковые! Чей здесь участок? Кажется, Трофимовны, Ох, надо, надо накрутить ей хвоста!
На моем пути оказался прозрачный ледяной кругляшок. Я пнул его сапогом.
И тут же, охнув, сморщился от боли. По раненой ноге словно током ударили.
Как ни странно, боль привела меня в чувство. Сам, сам во всем виноват, нечего злиться на белый свет! И погода не плохая, а в самый раз; пусть люди отдохнут от морозов. И небо светлеет, вон даже солнышко выглянуло. И у Трофимовны тоже дела поважнее найдутся, чем несчастных старух гонять. Где они, интересно, песок возьмут, когда даже дрова на коровах возят? Где у них силы полуметровый лед колоть?…
В отделении — тишина. Кабинеты пустые. Спрашиваю дежурного:
— Все ушли на фронт?
Смеется:
— Хуже… Оперативка у начальника.
Залезть, пользуясь случаем, в свою берлогу и ждать, справляя тихий траур, когда к тебе придут, кто с сочувствием, кто с упреками? Э, нет! Лучше уж самому двинуть навстречу неприятностям, раз они все равно неизбежны.
Поднялся к начальнику отделения.
— Разрешите, товарищ майор?
Все головы разом в мою сторону.
— Ну как? — я даже не разобрал, кто спросил.
— Суд вернул на доследование.
Каждый отреагировал в соответствии со своим характером и отношением ко мне.
Капитан Квашин, Ухарь-купец, расплылся в улыбке. Как же! «У соседа сдохла корова. Казалось бы, какое мне дело? А все-таки… приятно!» К тому же, я не просто сосед, а подчиненный, да еще строптивый. Он меня предупреждал? Предупреждал. А я, дурной, послушался? Не послушался.
— Говорил ведь: передай в прокуратуру! — Ах, как торжествует. И сразу же, пользуясь случаем, опять на «ты».-Нет, говорил или не говорил? Вот теперь кисни и бобрик свой чеши! — И в заключение фальшиво — сочувственный вздох.
Фрол Моисеевич волчком завертелся на стуле, то вскакивая, то снова садясь.
— Ай-яй-яй! Да как же так? Арсеньев? Запутал всетаки, сатана! Ай-яй-яй!..
Всегда дремлющий на совещаниях Юрочка вдруг полез на Фрола Моисеевича этаким потревоженным медведем:
— Вам не возвращали, да? Вас не путали, да? Поду маешь, несчастье! Карточку хлебную потерял!
— Прошу тишины! — Антонов пристукнул каранда шом. — Совещание еще не кончено. А вы садитесь, товарищ лейтенант, нечего столбом стоять, вон стул свободный…
Когда оперативка закончилась, приказал мне:
— Обождите!
Все вышли, и он, проводив взглядом последнего, произнес холодно, поджав губы:
— Надеюсь, хныкать не станете?
— Еще недоставало! — возмутился я. — Вот уж чего от меня никто не дождется!
— Рассказывайте, как было.
Пришлось, заново переживая свою неудачу, подробно отчитаться о ходе судебного следствия. Майор Антонов, верный привычке не перебивать, слушал, внешне бесстрастно, даже не глядя на меня. Потом стал задавать вопросы — и все больше о схватке между прокурором и адвокатом.
Повеселел, по-моему, явно довольный успехом своего приятеля.
— А вы не очень огорчились, — не удержался я.
Он сдвинул брови, видимо, озадаченный такой дерзостью подчиненного, но выговаривать не стал.
— И вам не советую. Нервные клетки, как утверждает медицина, не восстанавливаются. А первый блин комом — обычное дело. Со всеми бывало. — Ответил на мой безмолвный вопрос — Со мной тоже…
Он прошелся по кабинету, руки за спину, улыбнулся, очевидно, каким-то своим воспоминаниям.
— Вот такой, например, блин… Получена ориентировка, давно, еще в нэпмановские времена: некий небезынтересный для угрозыска господинчик ограбил ювелирный магазин в соседнем городе, хапнул две дюжины часов и держит их у себя дома в тайнике. В каком именно- неизвестно. Вашему нынешнему начальнику поручают произвести обыск. Ну, думаю, повезло! Две дюжины часов — не иголка. Для них место нужно, в клопиную щель не заткнешь. Являемся ночью. Дом отдельный, с небольшим огородцем. Ищем ночь — ничего! Ищем день — ничего! Огород перекопали, в комнатах все вверх дном, стены выстучали, вскрыли полы — нет! Так и ушли ни с чем.
— Ложное сообщение?
— Нет, все верно. Потом нашли.
— Где же? — заинтересовался я.
— В цементной ступеньке. Он что придумал: сделал ступеньку, не полую — обычную, и напихал в сырой це мент часов, как изюм в тесто. Цемент высох, сдавил часы, они все и полопались. Ни себе, ни людям. Правда, там было несколько золотых корпусов… А мне выговор. «За отсутствие профессионального нюха». — Рассмеял ся. — Прямо так и записано: тогда в формулировках не стеснялись.
Я решил воспользоваться переменой в его настроении.
— Товарищ майор, хныкать, конечно, не буду, а вот попросить можно? — И торопливо продолжал, не дожидаясь его согласия. — Не отбирайте у меня дело Смагина, разрешите расследовать до конца. Я знаю, подвел и все прочее. Но…
Говорю и сам чувствую: детский лепет! Подвел — и поэтому дайте расследовать. Очень убедительно!
