Не заметил. Чувствуя, как у нее дрожат руки, Антонина размышляла, куда бы спрятать тиару. О том, чтобы и в этот раз поведать все Лялько, и речи быть не могло. Он не поверит, да и она бы на его месте не поверила…
Оказавшись на кухне, где, несмотря на все, готовился завтрак, Антонина, осмотревшись, зашла в кладовую, заметила большую банку с вареньем, осторожно, стараясь не повредить, сняла с нее пергаментную крышку, дрожащими пальцами погрузила в густое непрозрачное месиво тиару, и снова водрузила крышку. А банку переставила в самую глубь полки.
На выходе она наткнулась на Жерома, бывшего, судя по всему, не в настроении.
— Мадемуазель, чему обязан? — спросил он. — Почему все кричат? И почему хотят обыскивать мою кухню? Только через мой труп! И вообще, я брошу все и уеду в мой родной Париж!
Антонина, пробормотав извинения, проскользнула мимо него и подумала, что родным у их шеф-повара был, судя по всему, Неаполь.
До нее донеслись рыдания и крик, и Антонина увидела младшую горничную Фокину, которую двое дюжих полицейских куда-то тащили.
— Ничего я не знаю! Это все клевета! — стенала она, а подруга Фокиной, по всей видимости, уже бывшая, младшая горничная Севастьянова, внесла ясность в произошедшее:
— У нее в пружинах кровати нашли изумрудное ожерелье и аметистовую брошку! Господи, и кто бы подумал, что эта кулема — воровка драгоценностей?!
Говорила она это не столько с осуждением, сколько с восхищением.
Антонина же подумала о том, что на месте Фокиной могла бы оказаться и она сама. Более того, должна была оказаться она сама, потому как тот, кто похитил драгоценности Розальды, подложил малую часть ворованного не только несчастной горничной, извивавшейся сейчас в руках дюжих представителей закона, но и ей самой.
Заметив Лялько, Антонина подошла к нему и произнесла:
— Мне нужно поговорить с вами, Роман Романович! Немедленно. Без свидетелей!
К счастью, Лялько не стал задавать ненужных наводящих вопросов, а, дернув квадратной головой, ответил:
— Ну что же, Антонина Петровна, пройдемте!
Они прошли в комнату Антонины, которая после обыска представляла весьма унылое зрелище.
— Вот, значит, где вы живете, — произнес Лялько, отчего-то уставившись на пружины кровати и валявшийся рядом матрас.
Заметив его взгляд, Антонина чуть покраснела и заявила:
— Фокина невиновна! Прошу не терроризировать ее, а немедленно отпустить! Она натура нежная, с ней надо обращаться осторожно…
Старшая горничная все еще не приняла окончательного решения о том, говорить ли Лялько о подсунутой кем-то ей под матрас рубиновой тиаре, теперь надежно спрятанной в банке с вареньем. Что ж, она подвергала себя риску, но с другой стороны…
Но коллизия разрешилась самым неожиданным образом.
— Знаю! — произнес Лялько. — Хоть драгоценности у Фокиной и нашли, однако они были ей подложены. Не исключаю, что подложены фальшивые улики были и еще кому-то…
Он, словно чего-то ожидая, посмотрел на Антонину, и та решила сообщить сыщику о находке под своим матрасом, и теперь подбирала слова, но Лялько, неверно интерпретировав ее молчание, продолжил:
— Хотите знать, кто за этим скрывается и как все так быстро выяснили? У нас имеется свидетель, видевший, как некий постоялец «Петрополиса» покидал комнату Фокиной сегодня рано утром. Конечно, можно было подумать что-то крайне постыдное, но сама Фокина в это время была уже на ногах и не в своей комнате, что подтверждено иными многочисленными свидетелями. Спрашивается, что этот постоялец делал там?
— Ваш свидетель — наверняка Костяная Но… — Антонина запнулась. — Аглая Леонардовна?
Лялько снисходительно усмехнулся, но ничего не ответил.
— И вы ей верите? Она может любого оговорить! Кого она видела выходящим из комнаты Фокиной?
— Этого я вам не скажу, — произнес Роман Романович; тут в дверь комнаты постучали, и на пороге возник один из подчиненных Лялько.
— Ваше благородие, синьор Мори задержан при попытке сесть на варшавский поезд! — отрапортовал он. — И при нем находится саквояж с огромным количеством драгоценностей! А также ассигнации на сумму более ста тысяч рублей!
Лялько вздохнул и, посмотрев на Антонину, сказал:
— Вот вы и в курсе. Именно его наш свидетель видел выходящим из комнаты Фокиной… И из вашей, кстати, тоже!
— С учетом того, что наши комнаты расположены в разных коридорах, ваш свидетель должен обладать сверхъестественной способностью находиться одновременно и тут, и там! — заметила Антонина, подумав о том, что свидетель, не исключено, был знаком с системой потайных комнат и подземных ходов в «Петрополисе». И действительно мог практически одновременно находиться в двух местах.
— Удивлены, что грабитель импресарио? — спросил Лялько, и Антонина парировала:
— Ничуть! Мори — самый подходящий кандидат на роль мошенника. Изжил старого импресарио мадам, втерся к ней в доверие — а потом бежал, прихватив драгоценности и баснословный гонорар мадам за выступление в Петербурге. Хорош фрукт!
— Хорош, — подтвердил Лялько. — И нанял безработного актеришку, который в наряде Мефистофеля должен был появиться в толпе встречающих мадам. Я сразу же снесся с Варшавой — никакой камеристки там с «Адриатического экспресса» не ссаживали, а ту, которая сопровождает мадам, в самом деле взяли только в Варшаве, но до этого у мадам камеристки вообще не было. Все это выдумки Мори. Он все сам устроил и морочил нам голову про письма, которые сам же и подкладывал, в том числе и в «Петрополисе»! Все рассчитал! Ведь по нитке мне удалось установить, что это материал, использующийся преимущественно для пошива актерских одеяний, а потом, благодаря своим связям, вышел и на актеришку-Мефистофеля, который уже дает показания! Еду на допрос Мори! Прощайте!
Он направился к выходу, а Антонина тихо проговорила:
— Кажется, мы скоро увидимся… Ведь это только половина правды…
Лялько обернулся, посмотрел на нее и, ничего не сказав, вышел.
Они в самом деле увиделись — вечером того же сумасшедшего дня. Роман Романович прибыл в «Петрополис» в компании двух свирепого вида типов в военной форме и с саблями наголо, которые сопровождали Лялько, державшего в руках массивный саквояж.
К нему тотчас заковыляла Аглая, но Лялько, заметив Антонину, быстро отделался от старухи и подошел к старшей горничной.
— Ваше пророчество, Антонина Петровна, оправдалось. Мы скоро увиделись, и Мори — это только половина правды! Вы ведь понимаете, о чем я?
— Конечно, — ответила девушка, — Розальда далеко не простушка, да и она не отрицала версию о мнимой горничной, ссаженной ввиду аппендицита в Варшаве. Следовательно, она — его сообщница. Кроме того, драгоценности ведь застрахованы?
Лялько кивнул, и они поднялись к номеру великой певицы. Постучав в дверь и сказав открывшей камеристке, что они желают поговорить с мадам, Роман Романович и Антонина прошли в глубь номера 184.
Розальда была на редкость собранная и встретила их настороженно. Поставив саквояж на стол, Лялько произнес:
— Мадам, вот ваши драгоценности. Согласно представленной вами описи, не хватает только рубиновой тиары… Но Мори уже сообщил, куда он ее дел, пытаясь запутать следы и отвести от себя подозрения.
Антонина кашлянула, а Лялько, снисходительно взглянув на нее, продолжил:
— Но вы, конечно же, всенепременно получите ее, она в крайне надежных руках. Однако боюсь, что ни тиара, ни прочие украшения вам не понадобятся. Ведь носить их в тюрьме вы не сможете!
Розальда, сделав изящный жест рукой с жемчужным перстнем, ответила:
— Представляю, что вам наговорил этот мерзавец… Что же, я исповедуюсь вам, и вы сами решайте, как поступить. Да, мы с ним сообщники. Дело в том, что мое долгое затворничество вызвано вовсе не шоком от происшествия с несчастным Мефистофелем, перед которым я, конечно же, не трепещу. Просто это был удобный случай уйти со сцены, не обнародуя того факт, что у меня пропал голос! Такое бывает.
Она приложила к горлу руку с перстнем и продолжила:
— Посему я распространила слух, что у меня нервное истощение, вызванное этим, признаюсь, неприятным инцидентом, и затворилась в родной Венеции, считая, что мой голос восстановится. Но он не восстановился! Я не могу петь!
Мадам Розальда вздохнула и произнесла:
— Мне надо было на что-то жить все эти годы, и мой друг, представитель крайне родовитой русской аристократической семьи, рвался помочь мне, помня о том… О том, что когда-то хотел жениться на мне, но я отказалась от этого мезальянса, который бы сделал его парией! Помнил он и о том, что я воспитывала нашего сыночка, плод нашей любви, который, увы, скончался еще крошкой от менингита… Но я гордо отказалась от его денег! Ибо любовь не покупается!
