Художественный совет принял пьесу. Назвали ее "Юность отцов". Конечно, Борис не мог ею заниматься, он иногда врывался в гостиницу всего на несколько часов. Берсенев! Он вел меня за руку в каждой сцене. Все, что он находил нужным, я исправляла, и если с Борисом я спорила до хрипоты из-за какой-нибудь сцены, доказывая, с Иваном Николаевичем, когда я вникала в то, что он предлагал, нельзя было не согласиться.
Берсенев тоже из последних могикан русского театра, он следующее поколение за Николаем Ивановичем Собольщиковым-Самариным. Он не просто "знает театр", он слит с ним, он все в нем понимает, хозяин, антрепренер.
Хотя Иван Николаевич и партийный, теперь я знаю, что всех художественных руководителей заставляют вступать в партию, - я уверена, что он раньше ни разу не переступил порог нашего комсомольского театра, и тем не менее Иван Николаевич уже в нем: ищет, находит "комсомольских" драматургов; сколотил костяк очень хороших актеров и актрис на все амплуа: к юбилею комсомола премьера нашей пьесы. Правда, за счет "Сирано", да простит нам это господин Ростан! Кстати, пьеса эта тоже о юном горении, о мечтах, о непокорности!
Иван Николаевич рассказал, как все разузнавал, расспрашивал обо мне, вплоть до сплетен, прежде чем пригласить в театр; как трудно было Тройке решиться перевести Софью Владимировну, царившую на сцене тридцать лет, на возрастные роли, благодаря чему я здесь; и для него самого Сирано - тоже последняя молодая роль. О Вале ни слова, и я делаю вид, что ничего не знаю, а она на вершине Олимпа - в Малом театре.
Смешно... Театр Ленинского комсомола... а почему нет театра коммунистической партии... почему нет национал-социалистического театра... партии либералов...
Опять в моей жизни, вернее, в нашем номере возник Луков. Он получил роскошную квартиру в знаменитом высотном доме на Котельнической, в котором живут все плавающие на поверхности, и теперь и Костя, и Борис грызут себе локти из-за того, что поспешили с добычей своих квартир и не живут в "высотке". А мне почему-то это окружение становится неприятным все больше. К актерам моего поколения я не чувствую никакой теплоты - еще к женщинам более или менее, а к мужчинам у меня даже какое-то чувство неприязни. Только талант, призвание могут простить пребывание мужчин на сцене, а они и милые, и хорошие люди, но бесталанны, они попадают на сцену по знакомству, по родственным связям, по любовным, по каким угодно, много из них "выдвиженцев", они малоинтеллигентны, им нужен театр, чтобы безбедно, без усилий пройти по жизни.
Луков бывает у нас неспроста! Неспроста! Я застаю Бориса и Лукова взволнованными, а когда вхожу, они замолкают. Этот альянс мне противен влюбленный в меня Луков и муж со своей беспринципностью: он же прекрасно знает, что Луков мне неприятен. Не могу понять, воспринять взаимоотношения, которые связывают людей.
Не может же быть, чтобы Луков гнуснейшим путем, через мужа возобновил свои притязания. Проводила Бориса, он уехал к себе в газету, поднимаюсь в номер, Луков сидит.
- У меня возникла гениальная идея! Мы с Борисом долго думали, решили: пьеса пьесой, а либретто "Отцов и детей" надо во-плотить в жизнь! Можно сделать роскошный фильм! Мы напишем гениальный сценарий, а я сниму гениальную картину! Я уже говорил с директором студии!
От его постоянной наглости у меня сразу приступ бешенства:
- Кто это "мы"?
- Я, вы и Борис.
- Борис вам это пообещал?
- Да. А с вами я должен договориться.
- А почему не Борис?
- Он вас боится. Решили, что я лучше вас уговорю.
- А вы меня не боитесь?
- Нет!
- Ну и наглец же вы!
Как будто я его не оскорбила, он завопил на всю гостиницу:
- Более того, мы набросали даже план! И в кино вы у меня Елену и Аленушку сыграете в сто раз лучше! А какой размах по сравнению с вашим театром! Вы там у себя, изображая войну, бьете за кулисами железкой об железку, а мы снимем все по-настоящему! Настоящую войну! Я придумал гениальные вещи! Мы выедем на место событий! Я...
Нарочито смотрю на него, не отрываясь, прямо в глаза, жду, когда иссякнет эта лавина бахвальства. Он взвинтил себя до состояния, в котором бросается целовать ноги.
- Я не буду у вас сниматься, и я не буду писать с вами сценарий, вообще для кино я никогда ничего больше делать не буду.
- Но, кроме вас, никто не сможет сыграть эти роли, и у вас ведь сделана пьеса, по которой...
- Нет! Извините, я тороплюсь.
Ах Борис! Борис! Ну почему же он, не поговорив со мной, решился отдать наше детище Лукову! Это все его патологическая лень, он согласился потому, что Луков "протащит" сценарий без него, и как все это продумано, чтобы именно Луков говорил со мной!
Борис кончил роман о войне "Непокоренные". Роман, как и очерки "Письма товарищу", подняли на щит, по сути роман и очерки на одну и ту же тему, с той же "свеженькой" мыслью - не сдаваться врагу. Роман плохой, и даже искры Борисовой, которая была в "Обыкновенной Арктике", в нем не видно. Как Борис будет писать дальше? Он мыслит себя писателем, а о чем он будет писать? Даже если и есть способность, даже если и талант - этого так мало! А что еще есть у Бориса? Какая-то странно заштампованная, заученная тема Донбасса. Борис совсем не наблюдателен... Не знаю, волнуюсь за него, он фактически только входит в литературу... Как Папа был прав, говоря о Мите и о Борисе.
И опять Борис шагает в ногу с Костей. У Кости тоже вышла книга стихов, тоже средних, тоже поднята на щит. Странно, почему именно их поднимают на щит, ведь много хороших и писателей, и поэтов на фронте. Их обоих выдвинули на Сталинскую премию. Валя с Костей поженились, я их встречаю счастливыми и всегда "подшофе".
28
Вот и пришел конец войне, а я не понимаю этого праздника! За фейерверками мне чудятся горы юных трупов, развороченная страна.
Четыре года! Какой кусок жизни, четыре года беспросветных тревог, мыканий, прозрений.
И складывается ведь все хорошо: "Юность" прошла с успехом, спасло меня, правда, кино, спасли все те же "Ночь" и "Пархоменко", все бы пришлось начинать сначала: ну кто запомнил начинающую девочку на подмостках театра Охлопкова!
"Сирано" взорвал Москву, я каждый спектакль утопаю в цветах и зажмуриваюсь от золота орденов, звезд, медалей, когда зажигается в зале свет и мы выходим с Иваном Николаевичем на поклоны, нам долго и восторженно аплодируют.
Начали снимать "Отцов и детей". Луков - дрянь: как только появился отснятый материал и мы выехали в экспедицию, он возобновил свои ухаживания. Все началось, как раньше, - приступы отчаяния, истерики, бездумные поступки, кидание в ноги. Он невыносим, он отравляет жизнь.
Все хлопочем за Левушку. Все - это еще и жена Левушки. Левушка отсидел свои пять лет, срок кончился в 43-м году, но выезда из Абези не дают под предлогом войны, и это счастье, потому что многие освободившиеся получают второй срок.
А как женился Левушка! Левушка был влюблен с первого курса в студентку нашей мастерской Любу Врангель. Не знаю, имеет ли она отношение к цвету русской военной интеллигенции, знаменитому барону Врангелю, но сама она была очаровательной, нежной, воспитанной и даже Папу очаровала. Так Левушка стал безумно влюбленным женихом.
Но жизнь! Она все переворачивает... На их курс пришел молодой преподаватель, архитектор, очень интересный, чем-то даже похожий на Левушку, но уже зрелый, в блеске своего расцвета, Люба в него влюбилась, у них начался роман. Левушка страдал молча, и именно в это время арестовывают Папу и Баби, а весной и его.
Но... с того же первого взгляда, с того же первого курса в Левушку влюбилась другая студентка. Эта Ирина - красавица, чего о Любе сказать нельзя, талантлива, тоже воспитанна и интеллигентна. Весь курс - это "происки" Парусникова, который изо всех сил старался протащить в институт достойных студентов, дабы спасти остатки русской интеллигенции. Мой целомудренный брат даже глазом не повел на Ирину. После ареста Левушки Ирина все время поддерживала связь с Тетей Варей, а вернувшись из эвакуации, нашла нас и начала собираться вместе с Тетей Варей к Левушке.
Дальше уже все как в романе... Мой дорогой братец, лорд-гусар, не пожелал просто сойтись с Ириной, а предложил ей руку и сердце, а рука и сердце, то бишь ЗАГС, находились на другом берегу широченной Печоры, а лед уже тронулся, и они втроем, прибежав на берег, увидели огромные полыньи! Оставив Тетю Варю в полуобморочном состоянии на берегу, они, как зайцы, поскакали по льдинам, в ЗАГС.
Своему гусарству Левушка обязан не только Дяаколю, а в большей степени своему любимому профессору Парусникову. Вот уж гусар, так гусар! Интересный, подтянутый, без возраста, умный, вызывающе смелый и, несмотря на это, ставший членом-корреспондентом Академии архитектуры, любящий Россию до самозабвения, барин, талантлив, обожает красивых женщин, застолья, кутежи, безумства, единственный человек, в устах которого я переносила мат и не могла удержаться от смеха - это не мат, а это эдакое российское краснобайство, цирковой номер, облеченный в классическую форму, преподнесенный на какой-нибудь пирушке и то в основном в отсутствие дам. О самых блистательных каскадах этого творчества мне рассказывал, захлебываясь от восторга, Левушка.
