— Прекрасно, благодарю вас, — ответил комиссар Фушру, кладя трубку. И, повернувшись к аджюдану, добавил: — Предварительные заключения доктора Менадье подтвердились. Позвольте мне представить вам инспектора Джемани…
Словно не заметив удивления, на мгновение вспыхнувшего в глазах Бернара Турнадра, Лейла дружески протянула ему руку, в то время как ее начальник рассказывал о дальнейших действиях:
— Я попросил Жизель Дамбер прийти сюда в час дня. А так же профессора Вердайана для дачи показаний. Вы поможете нам составить протокол?
— Конечно, господин комиссар. Дюваль в вашем распоряжении. Он у нас самый одаренный по части машинописи. Как видите, оборудование у нас не самое современное, — усмехнулся аджюдан, не без раздражения взглянув на механическую пишущую машинку.
В этот момент, размахивая листком голубой бумаги, в здание жандармерии ворвался профессор Рейнсфорд.
— О, комиссар, наконец-то я вас нашел, — задыхаясь, с упреком вымолвил он. — Я только что получил телеграмму от брата, срочно вызывающего меня в Америку. Бабушка при смерти…
— Я вам очень сочувствую, — учтиво ответил Жан-Пьер Фушру, читая телеграмму: «Бабушка при смерти. Скорее приезжай домой. Боб». — Ваша бабушка больна уже давно?
— Несколько месяцев назад у нее был приступ, и я очень за нее волновался, господин комиссар. Должно быть, как я и опасался, ее состояние ухудшилось…
— Вероятно, — согласился Жан-Пьер Фушру. — Я не думаю, что возникнут проблемы с вашим отъездом завтра или — самое позднее — послезавтра.
— Завтра или послезавтра! — возмутился американский профессор. — Но я собирался сейчас же ехать в Париж и первым же самолетом вылететь в Бостон. Я заказал билет на рейс в восемнадцать тридцать!
— Мне очень жаль, но вам придется аннулировать заказ, господин Рейнсфорд. Мы проводим расследование, и я не могу позволить вам, как возможному свидетелю преступления, покинуть страну. Я бы хотел снять с вас официальные показания, когда вам будет удобно. Скажем, сегодня в семь вечера, если хотите…
— Все, что я хочу, — это позвонить в свое консульство! — прорычал красный от гнева, всклокоченный Патрик Рейнсфорд и, неожиданно перейдя на свой родной язык, бурно запротестовал против нарушения его гражданских прав.
— Это ваше право. Почта отсюда через две улицы налево, — любезно сообщил ему непробиваемый представитель французского правосудия.
Как только он вышел, аджюдан Турнадр неодобрительно присвистнул и заметил:
— Вот вам американец, потерявший легендарное британское спокойствие.
— Как вы думаете, убийство было совершено в припадке временного безумия? — спросила Лейла.
— Сумасшедшим? — пошел еще дальше Турнадр.
— Возможно. Судя по обстоятельствам, мне не кажется, что мы имеем дело с предумышленным убийством, — предположил Жан-Пьер Фушру. — Что же касается сумасшествия, то на данный момент все, что мы имеем, — это расстройство, которое Фрейд называл «семейным бредом»: им, похоже, страдала жертва. Сейчас самое главное — это найти орудие преступления.
Он посмотрел на часы и продолжил:
— Мне хотелось бы еще раз осмотреть место преступления. Вы со мной, инспектор?
Лейла кивнула, поднимаясь, а Жан-Пьер Фушру попросил аджюдана задержать Жизель Дамбер, если они опоздают.
Когда они подошли к дому тетушки Леонии, оттуда доносились звуки ссоры между немолодой особой с седыми волосами, собранными в пучок, и прыщеватым невысоким юнцом.
— Но я же вам сказал, мадам Эмильена, что я ее внес, — напрасно настаивал он.
— Кончай врать, Теодор! — последовал суровый окрик. — Вчера утром она была на улице. Я сама видела, когда пришла. Не спорь ты со мной!
— Может быть, она и была на улице вчера утром, но я ее внес накануне вечером, как вы мне сказали. Я даже спросил секретаршу, куда ее поставить, и она велела отнести ее наверх в кабинет, — настаивал он.
— В кабинет! Вот еще новости! Мы же никогда не запираем ее в кабинете. Мы…
Эмильена остановилась на полуслове, завидев двух незнакомцев, покусившихся на ее территорию, и раздраженно сообщила:
— Если вы на экскурсию, так еще рано. Приходите в полтретьего.
— Мы не на экскурсию, — тут же разуверил ее высокий худой господин. — Я комиссар Фушру, а это инспектор Джемани. Вы, наверное, Эмильена Робишу. Это вы обнаружили…
Но Эмильена, к тому времени воспрянувшая духом, не ожидала, что ей так внезапно напомнят об «ужасной находке». Разинув рот от изумления — ну и полицейские нынче пошли! — она произнесла с видом оскорбленной добродетели:
— Я уже давала показания в жандармерии.
— Я прочел их с большим интересом, мадам Робишу, — тотчас заверил ее комиссар. — И я только хотел уточнить у вас некоторые детали, если это вас не затруднит.
— Сейчас не время, — слегка смягчившись, ответила Эмильена. — Надо прибраться внизу перед экскурсией…
И, бросив осуждающий взгляд на Теодора, добавила:
— На молодежь теперь надеяться нечего…
— Если я вам больше не нужен… — начал он.
— Как это не нужен! — возмутилась Эмильена. — С моим-то ишиасом! Очень даже нужен, чтобы внести эту статую. Хотя не сейчас, после экскурсии, — пришлось ей признать. — Возвращайся в пять.
Пока молодой человек откланивался со смущенным «Дамы и господа», счастливый, что так легко отделался, Эмильена возвела очи горе, пожала плечами и вздохнула:
— Ох уж эта молодежь! Все бы им на печи лежать! Вот в мое время…
Неожиданно вспомнив, что находится в присутствии двух представителей закона, она на полуслове оборвала свои ностальгические воспоминания обо всех сдельных работах, выполненных в свое время членами ее семьи.
— Ну, куда пойдем? — бесцеремонно спросила она. — В зал для приемов?
— Конечно, почему бы и нет, — согласился Жан-Пьер Фушру, уже наступая на пятки женщине, без долгих разговоров открывшей дверь в мрачную комнату с двумя книжными шкафами, лопавшимися от изданий переводов Пруста на все возможные языки. Большой круглый стол в центре с разложенными туристическими буклетами, образцами открыток и портретами писателя в детстве, в молодости и на смертном одре играл роль кассы. Маленькое неброское объявление извещало о цене экскурсии, а рядом высилась пачка анкет для вступления в Прустовскую ассоциацию с явной целью сделать из случайного посетителя постоянного члена. На стене рядом с репродукцией «Вида Дельфта»[36] Вермеера висела картина «Утраченное время», написанная художником, подпись которого была неразборчива и рисковала навечно остаться таковой. По контрасту прекрасные черно-белые фотографии прустовских мест, подписанные Ф.-К.Б., давали ясное представление о том, на что произведения Пруста могут вдохновить самобытного художника.
— «Еще одна вселенная», — вполголоса процитировал Жан-Пьер Фушру, вспомнив слова, слышанные от Марилис. И, вернувшись к происходящему, спросил: — Не могли бы вы нам сообщить, уважаемая мадам Робишу, когда вы видели председательницу в последний раз?
— Видела, — повторила Эмильена. — Вы имеете в виду до… Вы хотите сказать живой… я бы присела, если только можно, — добавила она, усаживаясь на один из шести неудобных стульев, стоявших у стены.
— Я как раз собирался вам предложить, да и мы тоже сядем, — ответил он, делая почти незаметный знак Лейле и направляясь к другому стулу.
— Не то чтобы позавчера я ее видела, — начала Эмильена, успокоенная тем, что они неожиданно уселись таким тесным кружком. — Я зашла во второй половине дня к секретарше, чтоб она сделала мне справку о сверхурочных. По такой-то погоде, да еще все эти приезжие… Я не видела мадам Бертран-Вердон, только слышала… — Эмильена поколебалась. — Мадемуазель Дамбер я тоже не видела. Но я их слышала… Понимаете, я не хотела подслушивать, но… то есть… словом, они ссорились.
— Ссорились, вот как? — не слишком заинтересованно протянул Жан-Пьер Фушру, сделав вид, будто слегка сомневается в только что услышанном.
Лейла узнала один из его любимых маневров и, затаив дыхание, ждала, что Эмильена начнет бурно протестовать.
— У меня нет привычки подслушивать под дверью, — распалялась та. — Но они так громко говорили — как тут не услышишь. Когда я подошла, мадемуазель Дамбер плакала и все твердила: «Это кража».
— «Это кража», вы уверены?
— Да, так она и сказала. А мадам Бертран-Вердон кричала, что подаст на нее в суд за… за что-то на… ция.
— Диффамацию? — догадалась Лейла.
— Да, это самое, за диффамацию, — не останавливаясь, продолжила Эмильена. — А потом говорит: «Бедняжка Жизель, по-вашему, кому поверят: мне или вам?» А мадемуазель Дамбер сказала: мол, как жаль, что мертвые не могут говорить, ох!..
Эмильена резко поднесла руку ко рту, поняв, что могли означать эти слова.
