Точно такие же миги бывают и в жизни человечества: вдруг перестает оно чувствовать себя «бессмертным животным» и вспоминает — видит смерть, конец мира, будущий, свой и бывший, первого человечества. В эти-то миги и рождаются эсхатологии, апокалипсисы, слагаются мифы или, вернее, единственный, всем векам и народам общий, древнейший миф о гибели первого мира — Потопе.
Если человечество — только «бессмертное животное», то мифы эти «пустые басни»; но, если оно, то и они — нечто большее. «Возвещая исступленными устами грозное, Пифия гласом своим в Боге проницает тысячелетия», — учит Гераклит (Heraclit., Fragm.,12. — E. Pfleiderer, Die Philosophie des Héracht., v. Ephes. im Lichte der Mysterienidee, 1886, p. 51). Пифия-Эсхатология — проницает века-эоны вперед и назад, до конца и до начала мира, — вспоминает будущее в прошлом, предсказывает прошлое в будущем.
Если так, то все эти мифы или опять-таки один, всему человечеству общий миф о конце первого мира есть начало Истории — Преистория — «не измышленная басня, а сущая истина, mê plasthenta mython all’alêthinon logon», по слову Сократа (Pl., Tim., 26, e).
III
Нужно ли второму человечеству знать о конце первого? Нужно, потому что смертное человечество будет жить не так, как «бессмертное животное»: видя благой конец, не пожелает «дурной бесконечности»; светом конца все для него озарится, изменится.
IV
Если бы второе человечество умерло, как первое, и родилось третье, то наша история казалась бы ему не менее «баснословною», чем «Атлантида», преистория, кажется нам. Вчерашнего дня не помнят однодневные бабочки: так мы не помним преистории.
V
Спутница живой земли — мертвая луна, Атлантида небесная. Там, где заходит дневное светило — История, восходит ночное — Преистория. Путь к нему по векам и народам, как золотой, по морю, путь лунного света, — Миф-Мистерия.
Обе Атлантиды — одна, погребенная в море, другая — в небе, — освещают нас одним и тем же лунным светом Конца; обе говорят Земле, пока еще озаряемой солнцем: «Помни Конец!»
VI
Миф уводит нас к юности мира, где земля ближе к небу, люди — к богам, время — к вечности. Действие мифа происходит на земле, но еще не совсем нашей; во времени, но еще не совсем отделившемся от вечности.
VII
Конец первого мира — начало второго — разделяет два мировых Века-Эона, как черта горизонта разделяет небо и землю. Между этими веками «утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти от нас туда не могут, так же и оттуда к нам не переходят»; но и через пропасть слышат и видят друг друга.
Или, говоря языком Преистории, от нынешнего человека, Homo Sapiens, отличается Ледниковый предок его, Homo Musteriensis, не только духовно, но и физически, строением и мозговою емкостью черепа, а может быть, и составом нервной ткани. Если так, то пять чувств у него не совсем те, что у нас, и чувство времени тоже. Это значит: исторические меры времени не соответствуют доисторическим: те об эти ломаются, как стекло о камень.
Скольким векам или тысячелетиям Палеолита равняется наш век, мы не знаем. Может быть, для тогдашних людей были бы невыносимы и непредставимы наши краткости, сжатости, скорости, так же как для нас — их протяженности, медленности, вечности.
VIII
«Сто тысяч лет прошло — минута, — люди-козявки появились на земле; еще сто тысяч лет — минута, — козявки исчезли, и опять хорошо стало, чисто», — говорит Финстераргорн Шрекгорну в бледно-зеленом небе вечности (Тургенев).
«Времени больше не будет», — говорит ангел Апокалипсиса. «Времени еще не было», — мог бы сказать ангел Преистории.
IX
Ученые все еще спорят о том, когда появился человек на земле, и, вероятно, будут спорить всегда: за 15 — 20000, за 250000, за 500000 или 1500000 лет до Р. X.? (Waldeyer, Antropologie, t. I, p. 761. — G. Mortillet, Le Préhistorique, 1883, p. 1614, S, s. — Penck, Antropol., t. IX, p. 257. Keith, Antropol., t. XXXIII, p. 219.) Лучше бы просто сказать: не знаем. Выход для нас из истории в преисторию — выход из времени в вечность.
Х
Два мировых Века-Эона соединяет одна точка — Огонь. Первый огонь на земле зажег Ледниковый праотец наш, Homo Musteriensis, чей полузвериный череп найден в 1908 году в Лемустьерской пещере (Le Moustier) над Везером (Veser) (Schuchhardt, Alt-Europa, p. 19).
Огонь я смертным дал,Похитил я божественную искру…И людям стал огонь любезным братом,Помощником, учителем во всем,
говорит Прометей (Aesch., Prom., v. v. 109–111). Что это, миф? Нет, преистория. Мы не знаем, когда, но знаем, что это было: кто-то зажег первый огонь на земле — кто-то один, раньше всех, кого можно бы назвать по имени, если были тогда имена, и люди запоминали бы имя, достойное памяти.
Страшный, голый, косматый, как пещерный медведь, с чудовищным выступом надбровных костей, с огромною челюстью и срезанным лбом, этот человекоподобный, антропоид, и был Прометей — Промыслитель.
Все от меня — искусство, знанье, мудрость,
мог бы и он сказать, как титан (Aesch., Prom., v. 506). Все, что сделано людьми потом, — меньше Огня; короче путь от огня к авиону, чем от безогненной ночи к огню. Миг, когда в черноморозной тьме или под бледно-зеленым небом Ледниковой вечности, в диком становище, где свалены были в кучу с обглоданными костями оленей и мамонтов, человеческие кости, после людоедского пиршества, — миг, когда вспыхнуло первое пламя костра от головни лесного пожара, зажженного молнией, от воспламененных трением двух кусков дерева или от выбитых из камня о камень искр, — этот миг был одним из величайших в жизни человечества: только с Огнем родился Человек. В маленьких, как у гориллы, сближенных, глазках человекоподобного блеснула с блеском огня безумная мысль: «Я Бог!»
XI
Разум и безумье вместе родились.
Я людям дал могущественный разум,
хвалится огненный Титан.
Не с гордостью об этом говорю,Но лишь затем, чтоб объяснить причинуМоей любви к несчастным: люди долгоИ видели, но не могли понять,И слышали, но не могли услышать;Подобные теням, как бы во сне,По прихоти случайностей, блуждали,И было все в них смутно; и домов,Открытых солнцу, строить не умелиИз кирпичей и бревен, но в земле,Как муравьи проворные, гнездилисьВо тьме сырых землянок и пещер.(Aesch., Prom., v. v. 445–453)
Вспыхнул огонь и сделал людей богоравными.
Чем он был для этих «несчастных», мы себе и представить не можем; ясно одно: он был для них живым существом, демоническим, — богом, павшим с неба на землю и людьми захваченным в плен.
Власть бога над человеком — религия; власть человека над Богом, — магия. Кто первый человек с огнем? Homo Sapiens, Разумный, Homo Faber, Искусный? Нет, Homo Magus, Колдун. Огонь — отец магии: богом овладел человек, овладев огнем, так ему казалось несчастному, безумному.
Богом всей твари сделался маг. Тяжелоступный мамонт, длинношерстный носорог, и дикий конь, и пещерный медведь, и могучий бизон, и кроткая лань, и россомаха лютая — все бежали от человека с огнем, потому что знали, что Бог в огне; или приходили к нему, покорные, ложились у ног его и поклонялись ему, как Адаму в раю.
Древнего титана, Мустериена, низверг новый олимпиец, Кро-Маньон.
Лет за 20000 до Р. X. — по летосчислению, будем помнить, условному, мерке, на громадах времени, ломкой, — в Ледниковой Европе, едва населенной обезьяноподобным, мустериенским или неандертальским племенем, появляется вдруг, неизвестно откуда, новое племя кроманьонов (Cro Magnon), — «одно из физически и духовно высших племен, какие когда-либо видел мир» (Arth. Keith, Ancient Types of Men, 1911, p. 71).
Очень знаменательно, что появление это совпадает с концом Ледникового периода, — началом тех геологических переворотов в Европе и в Атлантике, которые сохранились в памяти человечества, как миф о Потопе, — гибели первого мира; так же знаменательно, что племя кроманьонов появляется в юго-западных, ближайших к Атлантике, частях Европы, — у Бискайского залива, в Пиренеях, в Дордоньи (Франции), и притом, в полном расцвете культуры, видимо, зародившейся и прошедшей первые ступени развития не в Европе, не в Африке, не в Азии, потому что здесь ранних следов кроманьонской культуры не найдено: как бы новое светило внезапно восходит из-за Атлантики, озаряя лучами своими Ледниковую ночь Европы; так же знаменательно, что в этой духовно-единой культуре, судя по широте ее распространения, происходит «не местное развитие одного народа, а сотрудничество многих, друг на друга влияющих колоний», как бы зачатье европейской всемирности (H. F. Osborn, Men of the Old Stone Age, 1915, p. 311–312); так же знаменательно, что переселенческий путь кроманьонов, от Гибралтара до Сиро-Финикии, совпадает с великим Средиземно-атлантическим путем на Восток: Фарсис и Гадес (Кадикс) — может быть, «Атлантские» гавани, находятся в начале пути, а в конце — Ермон, на чью вершину слетают Еноховы ангелы, гости небесные, и к чьему подножью прилетают на крыльях парусов, заморские гости — может быть, атланты; так же знаменательно, что гуанчи на Канарских островах, — одном из уцелевших остатков Атлантического материка, — те же кроманьоны.
