Савоев сидел на краешке стола и ел бутерброд с колбасой. Его рассуждения напоминали снежинки, падающие на подставленную ладонь, вот они есть, вот их нет, как будто бы и не было, хотя, если очень придирчиво вспомнить, они все-таки были…
В кабинет оперуполномоченного вошел Самсонов и начальственно остановился посередине. Савоев вскочил со стола.
— Здравствуйте, Семен Иосифович.
— Здравствуйте… — Самсонов подошел к Игорю Баркало-ву. — Баркалов, вы рейд по карманникам сегодня будете проводить?
— Да, будем, — ответил Игорь. — Сейчас оперативники подойдут, и начнем.
— Я кое-какие сюрпризы приготовил, — не устоял Савоев. Как минимум камеры три надергаем щипачей.
— Знаешь, Савоев, — с опаской произнес Самсонов, — никаких фокусов, а то мне понадобится ровно шесть секунд, и ты будешь зекам баланду в КПЗ раздавать. Где Басенок?
— Звонил, сейчас будет, — сообщил Савоев, и по его лицу было видно, что во время предостережений Самсонова он был занят своими мыслями.
Оперативники, пришедшие для выполнения операции по очищению города от карманных воров, напоминали туркменских студентов городского происхождения в центре Ашхабада. Они были смуглы, одеты в белые рубашки с короткими рукавами и черные брюки с подозрительно глубокими карманами. Судя по чертам лица, цвету глаз и пляжному оттенку смуглости, к туркменским студентам, и тем более к городу Ашхабаду, они не имели никакого отношения. Это была так называемая добровольная дружина, состоящая из студентов радиотехнического института.
— Восемь человек, — удовлетворенно хмыкнул Степа Басенок. — Делитесь на четыре группы, три группы пойдут на зачистку троллейбусов, точка отправки у всех — Центральный рынок, а одна группа — по самому рынку, будет работать с тетей Лизой, Савоев все объяснит. Будьте внимательными, осторожными и быстрыми, наши карманники имеют богатый опыт, традиции и работают мастерски, с выдумкой. — Степа закончил инструктаж и повернулся к Савосву: — Ну все, веди ребят на маршрут. Ты две недели их обучат, тебе и карты в руки.
— Ну да, — согласился с ним Савоев и кивнул студентам: — Пойдем.
— Извините, дайте пройти, — пробивался от задней двери троллейбуса к передней Вислюк. — Пропустите, пожалуйста…
Проталкиваясь, он мимоходом прикасался телом и рукой к одежде сплоченных в троллейбусном коллективе граждан в поисках выпуклости по имени «полный бумажник». Вислюк никогда не путал полный бумажник с записной книжкой или с пустым бумажником. В нем жил странный рефлекс на «карманные» деньги. Вот его рука слегка прошмыгнула по брюкам какого-то парня, и легкие, как пузырьки лимонада, мурашки пробежали от руки к шее и кончику носа, сообщив Вислюку информацию о «шмеле» с деньгами в кармане этих брюк. Карманник никогда не должен смотреть на жертву, более того, даже думать о ней не должен. Есть брюки, сумка, пиджак, трусы, в конце концов, но человека с ними — в них — нет. Внутренний мир человека берет на себя одежда, носительница «гаманца с воздухом». О времена, о деньги! К любому карману, где лежат деньги, нужен индивидуальный подход. Рука его влилась бесшумной струей в карман и, притянув бумажник, стала истекать в обратную сторону. «Что-то карман глубокий», — начал мысленно удивляться Вислюк, но в ладонь впилась боль, и, спасаясь от нее, Вислюк быстро дернул руку из чужого кармана.
— Уважаемые граждане, господа! — Савоев появился рядом с оперативником, в кармане которого «жила» рука Вислюка. — Познакомьтесь, это Вислюк, вор-карманник. — Савоев указал на Вислюка, пользуясь возникшей вокруг них свободой пространства. — Вот так надергают они наших кровных и заработанных, потом строят особняки, покупают «мерседесы», идут в политику…
Савоев нес ахинею, но делал это сознательно. Рука, засунув тая в чужой карман и зафиксированная в нем рыболовным крючками, которые Савоев велел оперативникам нашить внутри карманов с деньгами, была символична и располагала к антикриминальной агитации.
— Пошли в тюрьму, начальник, — угрюмо посоветовал Савоеву Вислюк. — Этим быкам объясняй — не объясняй, все равно их обворовывать будут.
— А-а-а! — послышалось в задней, уплотненной, части троллейбуса, и радостный голос второго оперативника с искрометным азартом рыбака сообщил: — Второго подсек!
Савоев протиснулся в заднюю часть троллейбуса.
— А это, дорогие граждане, всем нам известный вор-карманник Стукань. Он подумал, что дважды в одно место снаряд не попадает, и, как видите, ошибся.
Стукань, двадцатипятилетний вор-рецидивист, с изумлением рассматривал вывернутый карман оперативника и свою руку, буквально «пришитую» к нему десятком рыболовных крючков.
— Ну ладно, пойдем в тюрьму, — провозгласил Савоев, защелкивая наручники на запястьях «рыбаков» и «рыбы».
Игорь Баркалов сидел в кабинете «базаркома», участкового городского района, а оперативники ходили по рынку вслед за бабой Лизой, общественным ветераном по борьбе с ворами-карманниками. Усталой походкой замордованного жизнью и бытом провокатора баба Лиза, Елизавета Федоровна Лобова, преподаватель судомеханического колледжа на пенсии, с тяжелой хозяйственной сумкой ходила между рядами, прицениваясь то к луку, то к моркови, а то и просто к большому и толстому куску сала с розовыми прожилками мяса. В сумке лежали большая рыбина — судак, более известная в городе как сула, двухкилограммовый кусок свинины, пакет с гречневой крупой, кочан капусты, блок сигарет «Ростов», пятьдесят коробков спичек, и сверху этого, из-под коробков со спичками, нагло выглядывал толстенький, слегка приоткрытый, чтобы можно было заметить листики крупных купюр, бумажник. Один из внештатных «тихушников», студент Кучеров, даже поймал себя на мысли, что он во времена периодически возникающего студенческого безденежья мог бы и не устоять перед такой соблазнительной и легкой приманкой.
Ближе к рыбным рядам баба Лиза переложила сумку из одной руки в другую и сосредоточенно подумала: «Надо было сумку полегче скомпоновать». Рыбные ряды, как всегда, были живописными и, как всегда, напоминали людям, что самое Щедрое, самое простое и самое богатое море России — Азовское. Огромные судаки, вобрав в свои глаза зеленовато-радужную стеклянность воды, раскрывали пасть с острыми, игольчато-частыми зубами. Чебаки, протестуя против отсутствия воды хлесткими ударами хвоста о прилавок, несли в себе более трех килограммов плоти, солидности и равнодушного достоинства. Саблеобразные чехони уже не протестовали, они были нежными и поэтому дремали, слегка закрывая и раскрывая рты на своих вытянутых и слегка устремленных вверх мордочках. Бычки, суперделикатес в прожаренном до хруста состоянии в центре яичницы с помидорами, в живом виде напоминали мародеров, собранных для переклички в местах лишения свободы. Тарань, шедевр вяления, истекала смаком, розоватой прозрачностью и чревоугодной нежностью. Необразованная часть человечества умудряется называть таранью даже вяленого леща и воблу. Эта часть человечества неблаженна, как неблаженна и та часть человечества, которая не пробовала вяленого рыбца. Криминальных и вечно преследуемых осетров рубят топором и продают чурбаками, ибо мало найдется дерзких кошельков, способных осилить Самого целиком. Кефаль невозмутимо, со скрытым обаянием, расположилась в Шеренге товарок, и её стремительная солидность формы притягивала взоры. Из «кучек по десятку» расползались крупные раки. Ведра свежезасоленной и кучки вяленой хамсы серебрили пространство. Сазаны с чешуей в детскую ладошку его золотили. Толстолобики демонстративно разлеглись на прилавке и напоминали каждому покупателю, что их тела хватит на все, и этого «всего», вареного, жареного и обалыченного, будет много. Сомы расплылись в саркастической усатой улыбке и как бы намекали, что в них еще больше «всего», и это все, в противовес «свинячьему толстолобству», на вкусовой порядок выше. Баба Лиза поморщилась, слишком сильно пахло свежей рыбой, от этого запаха у нее начиналась боль в суставах. Парадоксальная память тела о какой-то начисто забытой, морской и чрезмерной свежести в молодости.
Игорь Баркалов смотрел в окно, выходящее на рыбные ряды, из мясного павильона, в котором находился кабинет «базаркома», и видел, как известный городской щипач по кличке Люцик подошел к бабе Лизе и что-то строго стал ей выговаривать, указывая пальцем на сумку. Баба Лиза горячо и агрессивно ему отвечала. Два оперативника дернулись в их сторону и в сомнении застыли рядом, оглядывая мусорный бак с видом оптовых покупателей черной икры. «Зараза, Люцик, все понял и издевается, скотина, — с досадой подумал Игорь и, взглянув на часы, решил: — Пора в отделение возвращаться, клева уже не будет».
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Московская осень начинается летом, а непосредственно осенью Москва погружается в нечто, напоминающее ярко оформленный и припадочно-оптимистичный насморк. Осень в Москве — это даже не время года, это какая-то суетливая, обескураживающая своей глобальностью магазинность мировоззрения. Дисциплинированная и сосредоточенная готовность купить и вместе с покупкой продаться. Всеобщая готовность к отовариванию и предоставлению товара. Только в Москве можно встретить ужас перед возможным голодом и грядущей космической катастрофой, провинция приземленней, проще, грубее и жизнеустойчивей. Москва меланхолична, цинична и акцентированно невменяема в силу агрессивной экспансии собственной самовлюбленности с ярко выраженным синдромом «детального самоодурения». Москва — великий город, без сомнения…
