– Федор Иванович…
– Я тебе сказал – до завтра думай! – и он негромко постучал в дверь: – Вертухай, домой я пойду, устал. – И дверь тотчас отворилась.
Старый вор в законе Федор Иванович Жуков на пороге обернулся и поднял вверх сжатый кулак.
Вернулись с прогулки наши сокамерники, чинно расселись по нарам, осторожно, с интересом смотрели на меня.
Визит в камеру смотрящего Дяди Феди был событием не тюремного, а городского масштаба, они это понимали и ждали чего-то важного, необыкновенного, но мы с Геной молчали, и это придало событию еще больший вес. Случилось нечто такое, о чем и говорить даже нельзя, и тишина в камере стала торжественной.
Дверь приоткрылась, вохровец осторожно заглянул в камеру:
– Гена, двор пустой, не хотите погулять? Погодка хорошая…
– А что, – сказал мне Гена, – давай проветримся.
И мы пошли на прогулку.
Часть вторая
Бац, бац, и в дамки!
Глава первая
Бегущий кабан
Впервые после выхода из залива Кач атомоход «Лакшми» всплыл в Красном море, в виду островов Фарасан.
Заканчивались первые трое суток плавания. Отдраив люк, всей командой высыпали на ходовой мостик – вдохнуть настоящего, живого воздуха и избавиться, наконец, от упакованного в полиэтиленовый мешок тела индийского капитана. Теперь во главе лодки стоял Мухаммед Нушри, араб-саудит, младший отпрыск правящего рода, тоже учившийся мореплаванию в Великобритании, в военно-морском коллежде Святого Георгия и отслуживший три года в Королевском ВМФ.
Весь переход до точки назначения лодка будет идти в режиме радиомолчания, поднимаясь на поверхность только в случае крайней, смертельной необходимости. Махди, давший операции наименование «Синдбад», придавал ей очень большое значение, поэтому нужно было сделать все возможное и невозможное для того, чтобы довести ее до конца. Удар, направленный в самое сердце империалистического спрута, одновременно должен был поразить и мировой сионизм…
Вдалеке показались сигнальные огни патрульного катера. Потом взлетели две условные ракеты – красная и белая. Капитан лодки ответил – одной зеленой ракетой, выпущенной не вертикально вверх, а вдоль поверхности моря.
Сторожевой катер принадлежал флотилии береговой обороны государства Аль-Мамляка аль-Арабия ас-Саудия, или, как называют ее неверные, Саудовской Аравии. Рядом с огромным телом подводного атомохода катер казался крошечной рыбкой-прилипалой, присосавшейся к телу кита. По брошенным сходням с катера поднялась группа людей, в темной, похожей на униформу одежде. С одним из них, поднявшимся первым, капитан обнялся, остальных приветствовал вежливым поклоном. Один, идущий в середине группы, привлек его внимание, капитан взял его за рукав, отвел в сторону, развернул лицом к свету. В лучах полной луны лицо казалось мертвенно бледным.
– Это кто? – спросил капитан.
– Это – русский, – ответили ему.
– Что ему делать на моей лодке?
– Он подводник, плавал на такой лодке, знает, как проходить противолодочные заграждения, ставить защиту от гидролокаторов и еще много всего, что умеет делать эта лодка. Он будет консультантом.
– Почему он пошел на это? Ему нужны деньги?
– Месть.
– Это опасное чувство. – Капитан задумался. – Пусть спускается, я возьму его в плаванье. Что-нибудь еще?
– В этом пакете последние инструкции Махди, он присылает вам свое благословление и просит не выходить на связь, но держать рацию включенной – ситуация в мире меняется каждый день, случиться может всякое.
Двое мужчин еще раз обнялись. Один вернулся на катер, второй стоял на ходовом мостике до тех пор, пока бортовые огни катера не скрылись во тьме. Лодка медленно ушла в темную, как арабская ночь, воду.
* * *
Наша прогулка продолжалась недолго.
Находиться в небольшом, окруженном высокими стенами и накрытом проволокой прямоугольнике двора, дыша горячим, влажным воздухом, особого удовольствия не доставляло. В камере было намного лучше – прохладно и не пыльно.
Несколько минут мы молча бродили по раскаленному асфальтовому прямоугольнику, потом Гена спросил:
– Слышь, Леха, а откуда у тебя погоняло Кастет?
– Да это не погоняло – прозвище, – смутился я. – У меня фамилия – Костюков, в школе звали Костыль, а когда боксом начал заниматься, в Кастет переделали. У меня сильный удар справа был, убойный.
– Что, правда человека кулаком убить можешь?
– Могу. Во всяком случае, мог, – подтвердил я. Были такие случаи в моей биографии, не на ринге, конечно.
– И боксера тоже? – продолжал изумляться Есаул.
– И боксера, если он к удару не готов.
– Классно! Научишь?
– Нет, Гена, удар годами ставить надо, у тебя терпения не хватит. И потом, – я снова вспомнил Мастера из Рязанского училища ВДВ, – в настоящем ударе не сила важна, и не точность. В него энергию вкладывать надо, которая в человеке живет. Тогда и несильным ударом убить можно…
– Ну и ладно, – легко согласился Есаул, – я все равно теперь больше из пистолета стреляю, а не руками бью.
Он помолчал немного, должно быть, вспоминая об оставленном дома пистолете.
– Ты с Пальцем, кстати, познакомился?
– Это – Псов Кондратий Иванович?
– Ну да, Псов… Он, когда по малолетке сидел, погоняло заработал, и знаешь какое? Член!!!
– Это за что ж его так?
– Да было за что, теперь-то смешно это… А у воров погоняло – это как имя, на всю жизнь дается. Представляешь, с таким погонялом всю жизнь жить? Так он когда на взрослую зону попал, со смотрящим договорился, чтобы тот его перекрестил. С тех пор Пальцем называется… А тех, с кем вместе на малолетке сидел и его прежнее погоняло помнит, он теперь мочит. Четверых, по-моему, уже грохнул. А может, больше.
Мы еще несколько минут молча потоптали пыльный асфальт и собирались уже вернуться в прохладу камеры, когда в небе, ограниченном прямоугольником стен, послышался звук приближающегося вертолета. Причем, вертолета военного. За время моей афганской службы я научился отличать на слух транспортную или десантную «вертушку» от боевого вертолета, несущего не мешки с продуктами, а крупнокалиберные пулеметы и ракеты класса «земля-воздух».
Звук вертолета приближался, и от этого на душе стало неспокойно – нечего в небе мирного города делать боевой машине смерти. И только я хотел сказать Есаулу об этом, как «вертушка» зависла над нашим двором и начала отрабатывать хвостовыми винтами, настраиваясь на боевую позицию.
– Валим, Гена! – крикнул я и, схватив его за руку, потащил к открытой двери, где в теньке курил вертухай, который вывел нас на прогулку.
Когда мы были уже у самых дверей, диагональ двора пересекла пулеметная очередь. Хорошая такая очередь, из двух спаренных крупнокалиберных пулеметов. Свободной рукой я ухватил вертухая, и мы втроем дружно упали на каменный пол коридора. И – вовремя, потому что после пристрелочной очереди во двор прилетела ракета, разворотив стенку между соседними площадками для выгула заключенных. Посыпались стекла первого этажа, Гена схлопотал по спине половинкой кирпича, мне щеку царапнул кусок штукатурки, а вертухай заработал здоровенную шишку на лбу, что, впрочем, нисколько его внешность не портило.
Завизжали сирены, послышался топот обутых в казенные сапоги ног, раздался многотысячный рев заключенных – тюрьма ожила, забеспокоилась, а я вслушивался в небо. Звук вертолетных моторов удалялся.
Я поднялся и, прижавшись к стене, осторожно выглянул. Во дворе висело густое облако кирпичной и штукатурной пыли, зато небо было чистым, ни облачка, ни вертолетика. Что и радовало…
– Пошли в камеру-то, – Гена пнул вертухая концом ботинка.
Тот нехотя поднялся, спереди на форменных штанах расплывалось большое темное пятно.
Тюрьма успокоилась только часа через два. Гена лежал на спине и размышлял вслух:
– Спина болит. К фельдшеру, что ли, пойти, или сюда его позвать… А то – девчонок на ночь вызвонить, пусть массаж сделают. Леха, давай девчонок вызовем.
Я пожал плечами, о девчонках сейчас как-то не думалось.
– Ну и правильно, ну их к дьяволу, – Гена перевернулся на живот. – Сявка, ты массаж делать умеешь?
Сева ответил:
– Я не знаю. Наверное, нет…
– А чего там уметь, – решил Есаул. – Гладь, да тискай, вот и все. Давай, приступай…
Сева перебрался на нары Есаула и принялся осторожно, чтобы не причинить боль, поглаживать ему спину.
Загремели ключи, дверь приоткрылась, показалась испуганная рожа вертухая.
– Господин Костюков, вас к господину полковнику просят.
– Кто такой господин полковник? – удивился я.
– Начальник тюрьмы, – шепотом сказал вертухай.
Гена рывком поднялся, подошел ко мне, обнял.
– Так понимаю, ты на волю идешь. Ни пуха… – И уже когда я подошел к двери:
– Ты со мной о деле хотел потолковать, помнишь?
