– Думаешь? – поджала губу она. Выражение лица в целом осталось мирным.
Я воспряла духом и продолжила:
– Да. Определенно, я начинаю что-то понимать.
– Да? И что? – Она повернулась и насмешливо посмотрела на меня.
Под ее взглядом я снова почувствовала себя, как на горящей сковородке. Вертелась, но как вывернуться, не понимала.
– Ну, эти завитки... и вот тут красиво. Симпатичный угол.
– Да что ты? – уже откровенно развлекалась она. И глаза (о чудо!) у нее были практически нормальными, как всегда. – Какие прогрессы. Ты становишься знатоком живописи! Говоришь, угол ничего? Да?
– Зачем спрашиваешь, если знаешь, что я в этом не разбираюсь, – обиделась теперь уже я. – Хочешь, я тебя спрошу, чем апелляция от кассации отличается?
– А ты что, знаешь? – хмыкнула Варя.
– Я – уже да. Потому что я сегодня две кассации написала, а вчера одну апелляцию корректировала. Вот так.
– Господи, Никеша, ты что, дура? Не понимаешь, чего я от тебя жду? – возмутилась она и подтащила меня за руку к своему этому вихревому полотну.
– Не понимаю, честно. Очень м-м-м... интересный ракурс?
– Какой, к черту, ракурс. Это же – абстракция.
– Что? – пискнула я, прикидывая, что будет, если поджечь это полотно. Оно, на минуточку, вдвое больше предыдущего. Да Сергевна нас прикончит, если мы опять...
– Слушай, а ты можешь на самом деле выбросить из головы все свои представления о живописи?..
– Которых нет.
– Они есть, как ни обидно. Лучше бы их не было, – досадливо отмахнулась она. – И сказать, что ты в действительности думаешь.
– Я пробовала, но... – Я испуганно замотала головой.
– Извини, я неправильно сформулировала, – фыркнула она. – Не то, что ты думаешь, а то, что ты чувствуешь. Вот встань сюда и скажи, что именно ты чувствуешь?
– Я? – снова валяла ваньку я. Но она уже подтолкнула меня к полотну, не оставив мне ни выбора, ни выхода. Я вздохнула и уставилась на пятно. Оно размывалось по холсту, растянув свои спирали к краям, как щупальца кальмара. Если честно, картина была... пугающей. Как какая-то бездна, пропасть, сплошной нерв и надрыв.
– Ну и? – тихо спросила Варя.
– Я... я не знаю. Я чувствую как бы... пропасть какую-то.
– Да? Правда? – неожиданно обрадовалась Варя.
– Да, честно. Безнадега какая-то. Как болезнь. Все какое-то мрачное, как... как этот август, знаешь, для меня. – Я испуганно посмотрела на нее, но Варя уже забыла про меня. Она стояла перед полотном, вглядываясь, как я подозреваю, внутрь себя, и что-то шептала беззвучно губами. Я потихоньку вышла из комнаты и подумала, что если быть художником – это вот так, то я очень рада, что меня Бог обделил этим талантом. Мне вполне хватит своих проблем, взять хоть бы проблемы с Уголовно-процессуальным правом. Я постоянно путала статьи и пыталась то и дело изменить формулировки. И, как всегда, мой педантичный во всем, кроме внешнего вида, Синяя Борода все замечал. И мне приходилось снова все переделывать. Странно, как он меня все еще не уволил. Однако время шло, а я все еще продолжала ходить на работу.
Уже и Илона освоилась на своем рабочем месте, каждый раз вгоняя меня в ступор одним своим видом. Я старалась пробегать мимо нее быстро, чтобы не приковывать к себе внимания, но каждый раз у меня это не получалось. Илона всегда ловила меня в сети своего пронзительного взгляда, она останавливала меня глазами, размазывала победно по стене и дальше могла делать со мной все, что бы ей ни вздумалось. Удав Каа мог слопать мартышку Нику Хрусталеву за один присест, но пока что он по каким-то неведомым причинам решил, что будет со мной дружить.
– Привет, Вероника. Ты что-то сегодня задержалась. Все в порядке? – спрашивала она так, словно мы с ней чуть ли не друзья детства.
– Я... у меня суд был.
– А, понятно. Кофейку попьем? У меня конфеты. – И она цепляла меня на свою улыбку, как червяка на крючок, и вела пить кофе, чай, просто воду. Она расспрашивала меня об адвокатах, больше всего о Халтурине, конечно. И я рассказывала все, что знала. Я перед ней была совершенно бессильна, хоть и подозревала, что наше общение – какая-то коварная игра. Какая именно? Вероятнее всего, она метила на мое место. Или на место Вадима, хотя и слепому было видно, что выкинуть из фирмы меня будет намного легче. В общем, мы дружили. А я делала все, чтобы заработать хоть какие-то очки у Журавлева. Тот до сих пор молчал, сводя меня этим с ума. Он давал мне поручения, отправлял на встречи, сажал в судах – и хранил молчание относительно моей трудовой. В итоге я поняла, что долго так продолжать не смогу, и нарвалась на разговор с ним сама.
– Максим Андреевич, извините, можно спросить? – решилась я, когда мы с ним вместе сидели в его жуткой машине. Я везла его на совещание в одну крупную корпораци,ю и мешать ему готовиться было непрофессионально, но беспокойство буквально выносило мне мозг.
– Спрашивайте, – коротко буркнул он, не отрываясь от бумаг.
– Как же все-таки будет со мной? – наконец выдавила я.
– С вами? – повторил он и замолчал, кажется, опять увлекшись бумагами.
Я подождала минуту и кивнула:
– Да, со мной. Вы меня не уволите?
– Что? – нахмурился он, потому что от бумаг все-таки пришлось оторваться.
Я тут же пожалела, что вообще спросила. Получается, он что, забыл обо мне? И о моем якобы пьянстве тоже забыл?
– Ах да!
– Да, – кивнула я, внутренне даже сгруппировавшись.
– Ну... пока что нет, я не планирую вас увольнять.
– Да? – подпрыгнула я на сиденье. Машину от этого дернуло вбок, и Журавлев заворчал, что такие разговоры надо не за рулем вести, а в офисе. Где в моих руках не будет сразу двух человеческих жизней.
– Вы уж лучше следите за дорогой, а то станет некому увольнять. И некого. – Он хмыкнул и снова было погрузился в бумаги, но я ему этого не дала.
– Значит, вы меня не увольняете? Несмотря на... ну, вы понимаете. – Я смутилась от одной мысли о моем мнимом пьянстве.
– Несмотря на то что я ничего не понимаю, – строго произнес он, – я не собираюсь вас увольнять. Хотя у вас в трудовой книжке и значится нелепица какая-то, я достаточно хорошо понимаю, что систематически пить, да еще на рабочем месте, вы никак не могли. Впрочем, если хотите, я могу как-нибудь дать вам правовую консультацию относительно вашего прошлого увольнения. Не думаю, что оно было полностью законным, есть ряд вопросов...
– Платную? – испугалась я. Несмотря на достаточно взъерошенный и местами нелепый вид, мой Журавлев был, пожалуй, самым высокооплачиваемым адвокатом во всей нашей конторе, исключая только Холодова. Даже Мазурин, хоть и являлся младшим партнером, получал меньше моей Синей Бороды. Многие клиенты по первости от Журавлева шарахались, но он редко ошибался в своих юридических заключениях, редко проигрывал дела и, главное, никогда не брался за дело, если оно могло нарушить интересы клиента. Он вел и выиграл множество арбитражных дел между огромными корпорациями, на его счету миллионные барыши для клиента и, соответственно, для элитной юридической фирмы «Холодов&Мазурин». Вообще, если брать голые результаты, то вместо фамилии Мазурин на табличке давно должна была значиться фамилия Синей Бороды. Название оставалось как дань холодовскому и мазуринскому прошлому. Они начинали вместе.
