А ведь параболоиды, если быть честным, придумал не я, мне о них рассказали! Весь прошлый вечер я пытался вспомнить, кто именно. На память никогда не жаловался, но.
Так и не вспомнил.
Конечно, можно было довериться мнению серьезных ученых, уже успевших сообщить с газетных страниц, что случившееся в Польше не более чем природный катаклизм, пусть и невиданных масштабов.
Три года назад Жермен де Синес писал именно об этом.
* * *
Люсин я без всякого труда нашел в «Старом Жозефе». Народу было мало, и я сразу же заметил ее за одним из столиков.
– Граппа, мсье? – вопросил памятливый бармен, беря в руку знакомую черную бутыль. Я чуть было не согласился, но вовремя сдал назад. Это парни из голливудских фильмов могут хлестать спиртное круглые сутки.
– «Доктор Пеппер»[22] есть?
Полюбовавшись выражением его лица, заказал крепкий кофе.
Когда я подошел к столику, она даже не подняла взгляд. И только когда присел, посмотрела без всякого удивления.
– Я почему-то думала, что вы придете вчера.
– И решили, что я испугался Гастона с его страшной навахой, – понял я. – Как бы мне оправдаться? Пришлось уделить время одной старой знакомой. Она не из тех, от чьих приглашений отказываются.
Люсин посмотрела так, словно заметила на скатерти большого черного таракана. В Мексике таких именуют «кукарача».
– По-вашему это оправдание, мсье Корд?
Гарсон принес кофе, и я воспользовался ситуацией, чтобы не спешить с ответом.
– Гастона я не испугался, – вздохнул я, отхлебнув пару глотков. – Испугался за вас. Какой-то тип из детективного агентства очень интересовался нашей поздней прогулкой. Кто-нибудь из ваших знакомых мог его нанять?
Люсин покачала головой, бледно улыбнулась.
– У нас на Монмартре нравы куда проще. Если, конечно, его не прислала ваша супруга, мсье.
Я чуть не подавился кофе и поспешил поставить чашку на скатерть. Кажется, ее это слегка развеселило.
– Вы типичный американец, мсье Корд.
Я так и не понял, хорошо это или плохо.
– Сегодня вечером я рискну выступить, у меня есть новая песня. Не приглашаю, просто ставлю в известность. А за меня бояться не стоит, кому я нужна, кроме Гастона? Но даже его интересуют только мои деньги, свободное время он предпочитает проводить с другими.
Мелодрама для фермеров Великих Равнин приближалась к кульминации. Неужели Анна Фогель права?
Я улыбнулся.
– Очень постараюсь прийти.
Она даже не кивнула. Чтобы поставить точку в разговоре, я решил спросить о чем-нибудь совершенно постороннем, о совершеннейшем пустяке.
– Люсин! А Перпиньян действительно красивый город?
– Никогда там не бывала, – равнодушно бросила она.
Я почему-то крепко обиделся.
3
Сосед тоже не спал, даже не делал вид. Странный швед неподвижно сидел на нарах, время от времени беззвучно шевеля губами. То ли молился, то ли что-то повторял в уме. Доброволец Земоловский встал, подошел ближе. Стурсон-Сторлсон внешне никак не отреагировал, но губы замерли.
– По-польски вы понимаете, но, вероятно, не говорите? А если. Sprichst du Deutsch?
Взгляд шведа остался прежним, никаким, но уголки рта еле заметно дрогнули. Бывший гимназист принялся лихорадочно вспоминать немецкие слова, выдергивая их из вязкой пучины Памяти. Он не просто учил Deutsch, приходилось и разговаривать. Кажется, кто-то заметил, что первым делом будущий солдат запоминает ругательства, но у него было иначе. Sicherung. Dynamitladung. Ausfuhrungsobjekt.
Взрыватель, динамитный заряд. Объект исполнения!
Пучина колыхнулась от близкого взрыва. Слова чужой речи искрами взметнулись над Последним полем.
– Завтрашний день я. Я могу не пережить. Если вам очень повезет, если уцелеете. Расскажите обо мне! Просто расскажите. Не хочу уходить без следа. Я не помню свое имя, и о себе ничего не помню, но. Пусть останутся ваши слова!
Играть в чужие игры не имело смысла. «Малиновых» не обмануть, слишком палачи опытны. Все равно сломают – и добьются своего. Но можно поменять правила. Следователь слишком самоуверен, допрос ведет без конвоя. Привык к покорности, к чужому страху! Чтобы свалить его с ног и выхватить из кобуры пистолет, понадобится несколько секунд. А дальше – последний бой, как тогда, на пыльном проселке. Тачанка против танка Т-26!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А если будет конвой – начать с конвоира, с того, что ближе.
Смерть, незримо стоявшая рядом, положила ему на плечо костлявую ладонь.
– Я буду рядом, мой Никодим!
Слова закончились, не осталось и сил. Странный швед по-прежнему молчал, но внезапно улыбнулся – и протянул руку.
* * *
Ночью он вновь был на Последнем поле. Безмолвные шеренги солдат исчезали в сером сумраке, холодный ветер заметал следы, тени множились, окружали, подступали все ближе и ближе. Он терпеливо ждал, но так и не услышал зова. Бывший гимназист был уже готов отчаяться, забытый среди забытых, когда внезапно соткавшаяся из тумана Смерть взяла его за руку.
Человек без имени открыл глаза, пытаясь понять, в каком из миров довелось проснуться. Серый сумрак остался, но это уже не поле, а камера, рядом чья-то черная тень.
Сосед, Стурсон-Сторлсон, поднес палец к губам.
– Тс-с-с!
Первое слово, им произнесенное. Зато понятное без всякого перевода.
Рука шведа протянулась к его лицу, коснулась уха. Бывший гимназист почувствовал что-то маленькое и твердое в ушной раковине, словно тугую пробку вбили в бутыль. Сосед вновь поднес палец к губам, ладонь протянулась к другому уху.
Второе «тс-с-с!» доброволец Земоловский не услышал. Мир онемел, только сердце громко стучало в тишине. Швед присел рядом, надавил рукой на плечо. Бывший гимназист понял, что вставать нельзя, и послушался.
Теперь в немом мире не осталось ничего, кроме ночного сумрака – и живого, бьющегося сердца. Он мог только ждать. Почему-то вспомнился миг перед тем, как дрогнула земля. Они с паном поручником спорили о том, как лучше воевать, а Грядущее уже стояло рядом, непредсказуемое и невероятное.
Неужели и сейчас?..
Он успел испугаться, прежде чем в уши паровым молотом ударила боль. Попытался привстать, поймал губами клочок воздуха.
* * *
Очнулся он от яркого света – луч фонаря бил в прямо в глаза. Боль не ушла, но стихла, только очень сильно давило в висках. Луч исчез, затем вновь скользнул по камере. И – никого, свет словно жил своей собственной жизнью. Наконец, рядом проступила знакомая тень. Швед? Но откуда у него фонарик?
Ладонь вновь коснулась плеча, словно торопя. Бывший гимназист попытался встать, но рука потянула вниз, усадила. Луч фонаря между тем плясал где-то у входа. Доброволец Земоловский повернулся. Обитая железом дверь открыта настежь, из коридора сочится желтый электрический огонь.
И тут что-то изменилось. Звуки! Из коридора донесся жалобный плач, затем чей-то голос негромко произнес по-немецки:
– Не двигайтесь! Очень тугая затычка. Сейчас.
Оказывается, одно ухо уже слышало. То ли пробка выпала сама, то ли швед ловко ее вынул.
Вторая! Ухо отозвалось легкой болью, и он облегчено вздохнул. Мир снова стал прежним, даже луч фонаря исчез. Но дверь камеры открыта!
– Пойдемте, – рука шведа потянула за плечо. – Времени мало.
* * *
Плакал охранник, сидя на полу возле дверей. Ладони прижаты к ушам, взгляд пуст и безумен. Рядом еще один, но этот мертв, лежит в луже крови. Кто-то очень постарался.
Кто бы ты ни был, спасибо!
Доброволец Земоловский нагнулся над трупом, расстегнул кобуру. «Тульский-Токарев»! Рядом с ним – связка ключей. Пригодится!
– Скорее, скорее, – торопил швед. – Надеюсь, стрелять не придется.
Луч фонаря мелькнул в нескольких шагах, обозначая дорогу. Бывший гимназист решил пока не удивляться. Потом! Есть данность – тюрьму взяли штурмом, у него в руке – русский пистолет, а фонарик указывает путь.
