Думаю, он ошибался. Книги «Дневника» стали выходить уже после смерти Пришвина. «Дневник» оказался «прицепным» вагоном большого «поезда». В последнем вагоне были свои преданные читатели, но было их не много в сравнении с читателями всех возрастов.
Пришедшие в дом-музей сразу обращают внимание на ружьё, бинокль, фотокамеру, болотные сапоги. Все знают: Пришвин был охотником, держал в доме собак. Но охотился он избирательно, главным образом стрелял болотную дичь, тетеревов, зайцев. Однажды был на медвежьей охоте. Не понравилось! «Это все похоже на убийство!» Не стрелял волков. Любимым месяцем у него был апрель: «всё оживает, всё куда-то летит, поёт, всюду море воды… А прилетели соловьи и кукушки — весна для охотника кончилась».
Жил Пришвин скромно — «как все». Обо всем, что было под крышей, говорил улыбаясь: «Моих вещей нет, но в лесу деревья, цветы, облака… Это всё моё». В трудные годы после революции охота кормила. Но самая главная его добыча помещалась не в охотничьей сумке, а в записной книжке.
Самым большим увлечением в жизни, после охоты, была для писателя фотография. Впервые, как работает фотокамера, Пришвин увидел на Севере в 1906 году и сразу полюбил фотографию. Увидел, как много может сделать камера в умелых руках. С помощью чудесного ящика «светопись» оставляла на пленке и бумаге память о майском тумане одуванчиков и узорах зимой инея, об одетых в снежный наряд елочках, о разливе красок осенью, о пролете караванов птиц, о бегущем по полю зайце, о человеческих лицах, о лягушке на пруду, мухе в паутине…
Пришвин полюбил «светопись», не расставался с фотоаппаратом в путешествиях и на прогулках, с удовольствием возился с техникой, печатал у красного фонаря снимки. Его книги и журнальные публикации сопровождают интересные фотографии.
Музейный архив писателя содержит четыре тысячи негативов. Одних только снимков паутины в архиве — двести.
Пришвин говорил: фотоаппарат заменяет ему ружьё. До последнего дня он готов был снимать…
Во время войны, живя в деревне, писатель зарабатывал на хлеб с помощью фотокамеры. Сохранилась запись в дневнике. С фронта на побывку прибыл награжденный орденом парень. Надо было снять героя. Электричества в деревне не было. Пристроились возле окна. Фотограф в тесноте не мог вместить в рамку все, что нужно, и сказал: «Либо голову придется чуть срезать, либо орден не будет виден…» «Режь голову!» — выпалил фронтовик.
Как ни странно, у большого знатока природы была любовь к технике, точнее сказать, к автомобилям. В 30-е годы заиметь машину было неимоверно сложно. Но Пришвин добился, чтобы Молотов разрешил ему купить «Эмку».
Позже (1948 г.) Пришвин купил «Москвич» и ездил на нем с удовольствием. Старый «Москвич» до сих пор стоит в гараже дунинского дома.
В Дунино я бывал много раз. Сегодня сельцо на берегу Москвы-реки обросло богатыми домами с высокими заборами, и только виднеется, как заповедник, старинный дом Пришвина.
Четыре года назад мы с другом, редактором журнала «Муравейник», решили навестить знаменитый Дом и посмотреть, как чувствуют себя муравьи возле старых лип, где любил сидеть Пришвин. Оказалось, муравьи куда-то исчезли. Мы нашли лесника и в больших пластиковых мешках «передвинули» из леса живой муравейник. Но новосёлам место почему-то не понравилось. Они поселились у подходящего дерева и там живут.
Древолазы
Было это в конце апреля. Вода в заповеднике достигла самой высокой отметки. Затоплен был кордон лесника — мы на лодке снимали с крыши людей….
К ночи с Борисом Вепринцевым пристали к маленькому островку и поставили на нём палатку. Борис надеялся записать пение уже прилетевших дроздов.
Утром он тихонько меня разбудил: «Посмотри в щелку…» Почти рядом с палаткой ходили три журавля. Борис включил магнитофон, а я попытался из сумки достать фотокамеру. Видно, мою возню журавли заметили и с криком взлетели. На плёнке остались их трубные голоса.
Утро было погожее, и мы радовались, как дети, слушая щебет зябликов и дроздов.
«Ну, как ночевалось?» — окликнул нас подплывший на большой лодке директор заповедника, и мы отправились к месту, где спасались от воды на островке зайцы, но увидели прежде лису. Она ловко прыгнула с пенька на наполовину упавшее дерево и мигом, как по мосту, оказалась на высоком дубе. Снизу видно: лежит лиса, похожая на смятую шапку. Как заставить лису сбежать с дуба вниз? Друзья мои стучат по борту лодки веслом, а я стою почти по пояс в болотных сапогах в воде.
Лиса наверху не шевелится. Прошу ребят подвинуть лодку прямо к дубу и стучать алюминиевым веслом как следует. Сам навожу камеру в подходящее место. Лиса шевельнулась… Бежит, подняв трубой хвост, прямо в воду!
Один только раз успеваю щёлкнуть. И всё! Лисица исчезает в зарослях кустов. Надо осторожно перемотать пленку с единственным, но дорогим кадром. Всё ли получилось так, как хотелось?
Проявка пленки показала: всё получилось! И единственный кадр перед вами. Такое у фотографа бывает нечасто. А рядом африканский снимок. В заповеднике серенгети мы ночевали. И утром, кто раньше поднялся, за завтраком рассказывали, кто что видел. Нас заинтересовало сообщение: на акации в километре от приюта спит леопард и рядом с ним на том же дереве — убитая, видимо, вчера антилопа. Не очень надеясь застать зверя на прежнем месте, мы все же попросили усатого немца показать нам дорогу к приметной акации.
И вот везение. Через пятнадцать минут наша машина остановилась около дерева, где на суку лежал леопард. Он даже не обернулся, увидев снова людей, словно только нас он и ждал. Через пять минут мы уже стояли прямо под акацией. Леопард поднялся на толстом суку, потянулся и зевнул. Мы были для него неинтересны. Не только львы, но и более осторожные леопарды привыкли к туристам. «Наш» леопард, кажется, даже позировал фотографу.
Потом зверь, видимо, смекнул: ведь могут добычу его унести. Он остановился у наполовину съеденной антилопы, соображая, как защитить свою добычу. Сбросить ее нельзя. Лучше всего спуститься с нею вниз.
Через десять минут мы вернулись в приют и тоже стали рассказывать, что видели. Молодой англичанин попросил нас показать дорогу к леопарду. «Но ведь он утащил антилопу…» — «Я их знаю, — сказал англичанин. — Остатки добычи леопарды затаскивают на дерево, иначе, пока он спит, падальщики — гиены, шакалы и большие птицы — всё сожрут.
Но не на всякое дерево он прячет добычу, есть у него «любимые деревья». Я уверен: «ваш» леопард вернется…» Вечером за ужином к нашему столу подошел с торжественным лицом англичанин: «Что я вам говорил! Лео пард оказался на дереве! И вёл себя так же, как с вами».
