— Вряд ли я найду здесь то, что ищу, — осторожно заметил Брута. — Э-э, прошу прощения, господин Продавец Напитков?
— Да?
— Что это за птица вошла сюда, когда упомянули Богиню, — он попытался вспомнить незнакомое слово, — Мудрости?
— Здесь есть небольшая проблема, — сказал хозяин. — Возникла небольшая путаница.
— Что-что?
— Это был пингвин.
— Это самая мудрая птица из всех?
— Нет, совсем нет, — пожал плечами хозяин таверны. — Чем-чем, а мудростью не славится. Среди птиц стоит на втором месте по непонятности. Говорят, умеет летать только под водой.
— Тогда почему же?…
— Мы неохотно говорим об этом, — откликнулся хозяин. — Людей это огорчает. Проклятый скульптор, так перепутать… — добавил он едва слышно.
У другого конца стойки философы опять затеяли драку.
Хозяин снова наклонился к Бруте:
— Сомневаюсь, что ты здесь чего-нибудь добьешься, если у тебя нет денег. Беседы с философами стоят недешево.
— Но… — начал было Брута.
— А есть еще расходы на мыло и воду. На полотенца, мочалки, пемзу, соли для ванн. Все суммируется.
Из блюдца раздалось бульканье, и украшенная молочными усами голова Ома повернулась к Бруте.
— У тебя что, совсем нет денег? — осведомился он.
— Совсем.
— Мы кровь из носу должны найти философа, — решительно заявила черепашка. — Я в нынешнем моем состоянии просто не могу думать, а ты вообще этого не умеешь. Нам нужно найти такого человека, который занимается этим постоянно.
— Конечно, можно попробовать обратиться к старому Дидактилосу… — предложил хозяин таверны. — Дешевле не бывает.
— Он что, пользуется самым дешевым мылом? — спросил Брута.
— Думаю, абсолютно не опасаясь впасть в противоречие, — важно промолвил хозяин, — можно сказать, что он вообще не пользуется мылом.
— Понятно, большое спасибо, — кивнул Брута.
— Спроси, где живет этот человек, — потребовал Ом.
— А где я могу найти господина Дидактилоса? — уточнил Брута.
— Во внутреннем дворе дворца. Рядом с библиотекой. Мимо него не пройдешь. Главное — доверься своему обонянию.
— Мы только что прибыли… — начал было Брута, но внутренний голос подсказал, что эту фразу заканчивать не стоит. — В общем, мы пойдем, — сказал он.
— Не забудь черепашку, — напомнил хозяин таверны. — Отличный суп из них получается.
— Да обратится все вино твое в воду! — пронзительно завопил Ом.
— И оно обратится? — спросил Брута, когда они вышли в ночь.
— Нет.
— Объясни еще раз, зачем мы ищем именно философа?
— Я хочу вернуть былую силу.
— Но все и так в тебя верят!
— Верующие в меня люди могут разговаривать со мной. И я им отвечаю. Не могу взять в толк, что же такое случилось. В Омнии ведь никаким другим богам не поклоняются?
— У нас такое не разрешается, — ответил Брута. — За этим следит квизиция.
— Ага, трудновато опуститься на колени, если у тебя их нет.
Брута остановился посреди пустынной улицы.
— Я тебя не понимаю!
— И правильно. Пути богов неисповедимы.
— Квизиция не дает нам сбиться с пути истинного! Она трудится во славу церкви!
— И ты в это веришь? — усмехнулась черепашка.
Задумавшись, Брута вдруг понял, что былая уверенность куда-то подевалась. Он открыл рот и тут же закрыл его — сказать было нечего.
— Пойдем, — ласково, как только мог, промолвил Ом. — Нам пора возвращаться.
Ом проснулся посреди ночи. С той стороны, где стояла кровать Бруты, доносился какой-то шум.
Брута снова молился.
Ом с любопытством прислушался. Молитвы… Когда-то их было так много… Так много, что молитву отдельного человека он не смог бы разобрать, даже если бы захотел, но это не имело никакого значения, потому что главным был этот космический шелест тысяч молившихся, веривших. А какая разница, что говорится в молитве?
Люди! Они жили в мире, где трава оставалась зеленой, цветы регулярно превращались во фрукты — но что именно производило на них наибольшее впечатление? Плачущие статуи. Вино, сделанное из воды! Обычный квантомеханический тоннельный эффект — это случилось бы в любом случае, если ты готов подождать несметное количество лет. Как будто превращение солнечного света в вино при помощи виноградной лозы, времени и энзимов менее впечатляюще и происходит повсеместно!
Но сейчас он лишен способности исполнять даже самые примитивные трюки, которыми владеет любой плохенький божок. Молния с силой искры на кошачьей шерсти — такой вряд ли кого поразишь. А в свое время он бил крепко и наверняка… Тогда как в нынешние дни Ом мог разве что пройти сквозь воду и накормить одного-единственного человека.
Молитва Бруты была мелодией флейты в мире тишины.
Ом выждал, когда послушник замолчит, высунул лапки из панциря и, покачиваясь, двинулся навстречу рассвету.
Эфебы, ходившие по внутренним дворам дворца вокруг омниан, вели себя точь-в-точь так, будто охраняли неких крайне опасных заключенных. Это лишь самую малость не дотягивало до оскорбления.
Брута видел, что Ворбис просто вскипает от ярости. Вена на виске лысого черепа эксквизитора нервно подрагивала.
Словно почувствовав на себе взгляд Бруты, Ворбис обернулся.
— Кажется, сегодня ты как-то неважно себя чувствуешь, а, Брута? — заметил он.
— Прошу прощения, господин.
— Заглядываешь во все углы. Что ты ищешь?
— Нет, ничего. Просто интересно. Здесь все так необычно.
— Вся так называемая мудрость Эфеба не стоит и единственной строчки из последнего абзаца Семикнижья.
— А почему бы нам не изучить труды безбожников, дабы встретить ересь во всеоружии? — спросил Брута и сам удивился собственной смелости.
— О, крайне убедительный аргумент, его инквизиторы слышали много раз, хотя зачастую не совсем отчетливо.
Ворбис сердито уставился на затылок шедшего впереди Аристократа.
— От внимания ереси до сомнений в признанной истине всего один шаг, Брута. Ересь частенько бывает увлекательной. В этом и состоит ее опасность.
— Да, господин.
— Ха! Они высекают запретные статуи, но даже это не могут сделать правильно.
Брута не был специалистом, но и он заметил, что слова Ворбиса соответствуют истине. Сейчас, когда новизна прошла, статуи, украшавшие каждую нишу дворца, стали казаться менее привлекательными. Только что они миновали статую с двумя левыми руками. У следующей одно ухо было больше другого. И дело было вовсе не в том, что кто-то задался специальной целью высечь уродливых богов. Согласно первоначальному замыслу, они должны были выглядеть привлекательно, но скульптор со своей задачей не справился.
— Кажется, это женщина держит в руках пингвина, — заметил Ворбис.
— Это Патина, Богиня Мудрости, — машинально ответил Брута и только потом понял, что произнес эти слова вслух. — Я… я просто слышал, как кто-то упоминал ее имя, — поспешил добавить он.
— Ну конечно, — ответил Ворбис. — Какой у тебя, однако, тонкий слух…
Аристократ остановился у массивной двери и кивнул делегации.
— Господа, — провозгласил он, — тиран примет вас незамедлительно.
— Ты должен запомнить все до единого слова, — шепнул Ворбис.
Брута кивнул.
Двери распахнулись.
В мире существует великое множество правителей, которых именуют не иначе как Мудрейший, Верховный, Его Высочество Того, Их Величество Сего. И только в маленьком государстве, где правитель выбирался обыкновенными людьми и мог быть снят по первому желанию народных масс, — только в этом государстве люди звали своего повелителя тираном.
Эфебы считали, что каждый человек должен обладать правом голоса[6].
Выборы в тираны проводились каждые пять лет — кандидат должен был доказать свою честность, проявить ум и здравомыслие, а также убедить всех, что именно он заслуживает народного доверия. Однако каждый раз сразу после выборов выяснялось, что народный избранник на самом деле сумасшедший бандит, который понятия не имеет о взглядах обычного философа, бродящего по улицам в поисках полотенца. Спустя пять лет история повторялась, одного сумасшедшего сменял другой, и можно было только дивиться, как умные люди способны повторять одни и те же ошибки.
Кандидатов в тираны отбирали при помощи черных или белых шаров, опускаемых в специальные амфоры, которые прозвали урнами. Наверное, это и дало толчок к появлению хорошо известного комментария касательно чистоты политики.
Тираном оказался толстый человечек на тощих ножках, который производил впечатление яйца, отложенного вверх ногами. Человечек сидел в своем кресле посреди мраморного зала, вокруг были раскиданы свитки и какие-то бумажные листы. Ножки его не доставали до мрамора, лицо было розовым. Аристократ что-то прошептал ему на ухо, и тиран поднял голову.
— А, омнианская делегация, — сказал он, и улыбка пробежала по его лицу, словно ящерица по камню. — Прошу всех садиться.
