Остаюсь на линии горизонта, и не заглядываю за него. Однако линия горизонта есть только в нашем воображении, — это идея, фикция, обман. Мечты и сравнения почти не имеют отношения к реальности. И нельзя стоять на том, чего нет… Но ведь есть Добро и Зло. А попробуйте провести между ними чёткую разделяющую черту? Каждый проводит свою, где хочет, по своему усмотрению и в своих интересах.
И каких только линий не нарисуется: прямых и расплывчатых, параллельных и пересекающихся, скользящих, лазерных, извилистых, фрактальных, бесконечно извивающихся и во времени и в пространстве, а иногда просто повисающих в воздухе… И все они существуют. И твоя тоже. Такая она или не такая как у других?
Записки из Вандервильского дома
Кто бы мог подумать, что я окажусь в Америке! За границей я ни разу не была, хотя с детства мечтала побывать в сказочных таинственных странах, ещё тогда, когда снежными зимними вечерами сёстры читали мне сказки, и потом в молодости, когда ночами восторгалась французскими романами и вместе с героями бродила по волнующему Парижу. И вот только в семьдесят лет мне удалось выехать. Неведомая и загадочная американская жизнь и я — представитель доживающего русского поколения.
Дочь намного раньше меня уехала в Америку и письма писала. Уговаривала нас с отцом переезжать, но мы и думать не думали, и ни в какую не хотели насовсем уезжать на чужбину. «Не под чужими небесами…» — как писала Ахматова — «Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам», и как пели в наших песнях: «Не нужен мне берег турецкий…» Конечно, навестить родных и посмотреть Нью–Йорк, Рим, заграницу было привлекательно, но нам отказали в визе, сказав, что нас выпустят, если мы оставим Россию навсегда, без возврата. Как покинуть то, что любишь? Всё бросить, родных, друзей, людей, с которыми прошли весь путь — от весёлых патриотических возбуждений и надежд до полного падения коммунистических иллюзий. Ведь мы сроднились со всем своим поколением, со всем что переживала Россия, то переживали и мы. Вместе со всеми я встречала и переживала ужасные и грандиозные события второй мировой войны, блокаду, очарование Сталина и разочарование в нём. И первый спутник, и весь Космос, и падение Союза. Я любила свою родину, находила во всём только позитивное, и другого я ничего не могла представить.
Долго собиралась я в эту Америку. У меня внутри много разного в сторону Америки шевелилось. С одной стороны вспоминала, как после войны приходили американские посылки с вещами и продуктами, тушёнкой, какао, а с другой — какой‑то протест был в душе, слишком уж все гордятся этой Америкой. С одной стороны тайное любопытство, а с другой страх перед неизвестностью. Только после смерти моего мужа поехала в гости: посмотрю, думаю, своими глазами на вашу хвалёную Америку. Но случилось так, что мне пришлось остаться тут надолго, уж, видно, навсегда. Вот уже восьмой год живу в Америке. Чего только я тут не насмотрелась и не напереживалась! Внуки и дочка всё время просили, чтобы я описала свои впечатления про американскую жизнь, как встретилась русская бабушка со своими американскими внуками, как приспособилась к новому миру, что и как приняла и чему удивилась. Напиши да напиши!
— Это для вас интересно, а посторонним читать про старую бабку какое удовольствие? — отвечаю я. Что нового я открою про Америку после Колумба? И что такого особенного я расскажу? Ведь всем интересно читать про красавиц и принцев, секс, чтоб сладко глаза зажмурить и не думать о повседневности, а вы хотите меня, простую женщину, выставить на всенародное обозрение? И чего вы ожидаете от меня? Конечно, мысленно я здесь многое передумала, пересмотрела разные свои отношения, но сколько ещё остаётся непонятным, и как ещё ускользают значения отдельных событий. Как будто кто‑то протянул мне лист репейника, вдруг превратившийся в скатерть— самобранку или плывущую лодку.
И всё‑таки уговорили меня записать, что со мной здесь происходило и происходит. Вроде как работа у меня появилась, мне даже стало любопытно: как у меня всё получится? Все мои силы обратились к этой деятельности. Я сказала сама себе и им: «Делайте потом что хотите с этой разнородной смесью и моими мозаичными соединениями», но принялась писать, чтоб скучно не было.
Приступила я к запискам на следующий день после «маленькой истории с дирижёром, стоящим спиной к публике». Один эпизод, к собственному удивлению, подтолкнул меня к записям. Вот как всё началось.
Мы всей семьёй слушали оперу. Дирижёром был пожилой господин, вот только забыла его фамилию, какая— то немецкая, и программку концерта того вечера никак не могу отыскать, чтоб вспомнить. Ну это не так важно, а удивительно другое: он так бойко размахивал руками, так подпрыгивал, радовался, летал вместе с музыкой. Меня это поразило: в таком возрасте! Ему было 82! Потом когда мы обсуждали музыку, публику, дирижёра, дочь сказала:
— Дирижёры живут на свете дольше всех — всегда в музыке и в движении, — а я добавила:
— И спиной к публике!
— Бабушка, как ты могла так сказать: «спиной к публике?» Ты всегда жила «в публике», а тут у тебя изменилось сознание, ты почувствовала себя индивидуумом! — восторженно закричал внук Петя. И пока все они обсуждали мои слова, он прибежал с тетрадкой, похожей на альбом, и сказал:
— Бабушка, пиши! Ты философ!
— Да разве мне понять, что там умные люди, философы, рассуждают? Про высшие материи я не люблю говорить. Писавших об Америке столько, что мои взгляды утонут в этом потоке мнений и впечатлений. У меня никогда не было желания казаться выше, умнее.
— Бабушка, не преувеличивай своей обыкновенности, напиши, как тебе всё кажется, опиши разговоры с Машей, со мной, с родителями, с соседями, Феликсом… Так и пиши, — убеждал меня Петя и прочёл мне целую лекцию, как это будет всем любопытно.
— Ведь в каждой эмигрантской семье отыщется такой дедушка или бабушка! Через призму своего коммунистического опыта ты опишешь американскую жизнь, впечатления и факты. И как изменились некоторые твои воззрения. Это будет исторически интересно, встреча взглядов русского человека, прошедшего весь советский период, и твоих внуков — нового американского поколения.
И убедили они меня, я решила, что буду писать всё как вижу и видела, без всяких прикрас. Мои сведенья личные, может, и не всегда точные, нестройные и сбивчивые, но мои. И не обязательно всем соглашаться — думайте иначе! Найдутся и противоречия в моих записях, иногда вдруг так подумаю, а другой раз переменю это представление, к примеру, о женщинах, о неграх и о всякой другой всячине. И с первого взгляда можно совсем иное заметить, чем по прошествии лет. В Америку я ехала с одними взглядами, а оказались другие, и поначалу мне Америка не так представилась, как в последствии. Изначальность — есть ли подлинность? И если бы теперь кто‑нибудь из прежних увидел меня — не поверил бы что это я, — так изменилась я и по внешнему виду, а главное, по внутреннему своему состоянию. Как говорит Петя «у бабушки произошла переоценка ценностей».
Вставлю два слова о том, кто я. Родилась я в самой глубине России, в Рязани, через три года после Октябрьской революции. До революции мой отец был священником, а после — бухгалтером в большом конном совхозе. В нашей семье было семь человек детей, я была младшая. В семье не было ни раздражения, ни беспокойств.
Воспитывали нас в старомодных взглядах: не врать, не ломаться, вести себя просто, не испытывать ни к кому ненависти или отвращения. Отец говорил, что все люди братья, учил нас никогда не делать другим того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе. Всегда настаивал, что умный человек при любых обстоятельствах должен находить себе дело. Я уважала отца и всю свою жизнь помнила его воспитание. (Вот и сейчас припомнила его слова о деле.) В семнадцать лет я поехала в Ленинград учиться, там жила семья моей старшей сестры. Перед самой войной я окончила учительский институт и вышла замуж за однокурсника. Из‑под венца муж ушёл на фронт, а я осталась в осаждённом городе и пережила ленинградскую блокаду. Выжить очень помогли золовки, они делились со мной и с семьёй моей сестры хлебными карточками и своими деревенскими припасами. Во время войны я встретила много хороших людей. Я не могла и не хотела видеть недоброго отношения между людьми. Муж вернулся с войны живым, был писарем у маршала Рокоссовского. Вместе с мужем начали работать в школе, я преподавать русский язык, а муж математику. Появились на свет две дочки Лена и Лиза. Жили себе и жили, работали. И вдруг старшая, только окончив театральный институт, уезжает прямо в Америку. Она ещё в институте вышла замуж за еврея. Не могу описать, как тяжело для нас было расставаться с любимыми, с чувством будто подписали смертный приговор, мы дали разрешение на выезд. И хотя муж к тому времени важный пост занимал в системе образования, но против дочкиного желания не мог пойти — любил её.
