Что из всего этого проистекает? Блажью является строительство всяческих «левых» и «правых» центров, массовых партий демократической ориентации, если подобная демократия лишь укрепляет нефтегазовую «костяную ногу» демократической красавицы. Некоторые страны едва ли не благословляют отсутствие полезных ископаемых (к примеру, Турция). Кто–нибудь слышал об ископаемых в Швейцарии? Но эта страна, ее демократическое правительство постоянно держат в поле зрения общественное благо, последовательно специализируя страну на туризме, производстве часов, банковском деле, а теперь на образовании (даже англичане сегодня присылают своих детей учиться в Швейцарию). Как только федеральный Берн перестанет эффективно работать в геоэкономической ориентации, его самые богатые в Европе налогоплательщики немедленно свергнут сонное правительство — ведь только в этом сказывается замечательное свойство демократии.
Вот и приходится правому политику Берлускони выдвигать 125 проектов обновления Италии, в то время как сонные квазидемократии Востока раздают своим богачам национальные лесопарки, месторождения и секторы максимального рыбоулова. Низвергать однопартийную систему и открываться миру лишь для того, чтобы склеивать заново страну, — это очень по–нашему. «Не сотвори себе кумира», говорит Библия, и это хорошее напоминание тем, кто жует формулу «свободный рынок и представительная демократия».
Демократия — это не мантра, не восточный «сим–сим». Это не чудесное слово сказок и преданий. Это просто способ, это инструмент разрешения общественных коллизий, это попытка дать шанс энергии и уму многих, талантам широкого демоса. Цель — благосостояние народа, а не крах барьеров на пути к благосостоянию немногих. Демократия возможна только в случае принятия национальной концепции развития, привития современных технологий и подъема жизненного уровня до той планки, когда мы — налогоплательщики — содержим государство, а не оно пользуется нашей пассивностью.
РОЛЬ ГОСУДАРСТВА
Так называемая «третья волна» демократизации обрушилась на мир в 1990 году. Прошло пятнадцать лет, и можно сделать определенные выводы. Первоначальный оптимизм определенно увял, и о трудностях демократизации сегодня говорят от России до Латинской Америки. Особые споры вызвал Ближний Восток, ставший ареной насильственной демократизации. На пути демократизаторов встал, однако, жесткий факт: арабские страны не только не стали более демократичными, а сделали явный шаг в сторону исламского фундаментализма. Но еще хуже ситуация в таких районах, как Африка южнее Сахары. И открылась истина — неведомой руки рынка нет. Наихудшее положение складывается там, где государственные структуры обрушились до основания. Новые и более острые проблемы возникли там, где государство впало в анемию, где государственные устои перестали быть цивилизующим звеном. Там практически немедленно воцарилась нищета, исчезло представление о гражданских правах, возобладал терроризм, хлынули потоки беженцев повсюду — от Сомали до Гаити и Афганистана.
Хуже с искусственными формированиями. В Ираке американцы создали ручную коалицию временной власти. Находясь под крылом американцев, этот орган блокировал создание даже местной, провинциальной власти. Лишь значительно позднее американцы увидели, что хаос обращается против них, и объявили о национальных выборах в Ираке. Время безвластия обеспечило лишь партизанскую войну. Как пишет Френсис Фукуяма, «планируя оккупацию Ирака, администрация Буша практически не использовала прежних административных институтов этой страны. Она начала послевоенную реконструкцию очень поздно, посвятив этому делу слишком мало внимания и ресурсов». Еще более важны следующие обобщающие слова Фукуямы: «Прежде чем строить демократию, необходимо иметь государство; иметь устойчивое государство»[122].
Безысходность не имеющего шансов бывшего «третьего» и части «второго» мира, не находящих своего места — ниши на мировых рынках и ощущающих на себе последствия катастрофического ослабления государственных структур, породит колоссальную нестабильность, порождающую, помимо прочего, терроризм.
Хотя государство–нация — сравнительно недавняя форма человеческого общежития (государство–нация было продуктом индустриальной революции XVIII в., результатом уникальных сочетаний исторических условий), гражданская дисциплина подданных государств все новое время была наиболее обязывающим и обеспечивающим порядок фактором. Впереди — резкое ослабление этого стабилизирующего начала, значительная массовая радикализация, которая обрушится на человечество вследствие ослабления внутренних структур суверенных государств, явственное ослабление государства по мере вхождения человечества в современную — третью научно–техническую революцию. Мощь и возможности государств–наций контролировать свою судьбу уменьшаются. «Концепция нации, — пишет американец Д. Риеф, — находится под ударом с множества сторон… Возможно и даже вероятно, что первые десятилетия нового века будут эрой ускорения эрозии мирового порядка, построенного на системе государств»[123]. Говоря словами американского специалиста В. Райнеке, государство «потеряло монополию на внутренний суверенитет, оно стало принадлежностью прошлого»[124].
Государства теряют свою национальную идентичность и, соответственно, организующую мощь по нескольким причинам.
Во–первых — и прежде всего, кризис государства сказывается, в частности, в том, что ослабляется гражданская лояльность, «приверженность флагу» — всем государственным атрибутам. К примеру, 34 % американцев открыто утверждают, что не доверяют своему правительству. Согласно опросам общественного мнения, падение доверия к правительству зафиксировано в 11 из европейских стран[125]. Это происходит из–за недовольства государственным курсом, несогласием с государственной практикой, ощущением собственной маргинализации. В немалой степени сказываются скандалы на высшем государственном уровне (от «уотергейта» 1972–1974 гг. до дела «Энрон» в США в 2002 г.), измельчание лидеров, разоблачающая роль средств массовой информации.
Во–вторых, растет давление негосударственных организаций. В 1909 г. в мире было 37 межгосударственных международных организаций и 176 негосударственных международных организаций, а в начале XXI в. межгосударственных международных организаций стало уже 260, а негосударственных международных организаций — 5472[126]. Если в середине XIX века в мире ежегодно созывалось две или три международные конференции, то ныне в год созывается более 4000 международных конференций[127]. Такие организации, как Г-7, ЕС, МВФ, ОЭСР, ОБСЕ, ПАСЕ, АПЕК, МЕРКОСУР и пр., принимают на себя ряд функций международных субъектов, попирающих самостоятельность суверенных держав.
В-третьих, интересы экономической экспансии начинают вступать в противодействие с прежним «священным» желанием четко фиксировать свои национальные границы. Государственные национальные банки не контролируют более национальную валюту. В случае с ЕС наднациональное евро заменило ряд важнейших мировых валют. Национальные банки подвергаются нашествию потоков иностранной валюты, приступам террористов, потоку наркотиков, радиоволнам самой различной информации, приходу разнообразных религиозных сект. На государственный суверенитет воздействует хотя бы тот факт, что полмиллиарда туристов посещают ежегодно самые отдаленные уголки планеты. По мнению одного из наиболее видных пророков упадка государств–наций в XXI веке — японца Кеничи Омае, потребности экономического роста тут не сочетаются со святынями национальной суверенности, национальные границы препятствуют экономическому росту и в целом общественной эволюции. Он предсказывает создание «естественных экономических зон» или «региональных государств», которые сметут мощь прежних национальных столиц[128].
В-четвертых, такие социоэкономические факторы, как новые условия мировой торговли или один лишь возросший поток бедняков из бедных стран в богатые, изменят характер суверенного государства. Как может быть сохранен суверенитет государства в условиях, когда «многонациональные корпорации настаивают на том, что фундаментальной реальностью Интернета является отсутствие какой–либо ответственности за поток информации? И как сплетение государственной власти с националистической мифологией будет возможно в эпоху массовой миграции?»[129]. «Децентрализация знаний, — пишет историк П. Кеннеди, — работает в пользу индивидуумов и компаний, а не в пользу наций. Мировые финансы в их свободном разливе неостановимы, и трудно представить, как их можно контролировать.
