— Это как? — не понял Завадский.
— А вот так. С точки зрения внешнего наблюдателя, мы сидим в Мальтийском Дворце и разговариваем о разных вещах. И он даже прав, этот наблюдатель.
— Белый Тезис размыкает поток причинности, — добавил Комов. — Создавая ответвления. Или, наоборот, смыкает.
— И что же будет, когда оно сомкнётся? — обеспокоенно спросил Завадский.
— У нас у всех будет по два кусочка одного и того же прошлого, — сказал Комов. — Ну то есть вы будете помнить два разговора вместо одного. Может случиться кое-какая путанице в голове, но вы разберётесь. Не так уж страшно. Бывают и пожёстче ситуации.
— Н-да, — протянул Горбовский. — Бывают.
— Мы будем об этом говорить? — поморщился Сикорски.
— К сожалению, именно об этом, — подтвердил Леонид Андреевич.
— То есть вы доверяете мемуару? — не понял Рудольф.
— Приходится, — Горбовский вздохнул. — Но даже если бы не доверял... Руди, что вы в таких случаях говорите? Ну, ваш обычный монолог про серу? И производство святой воды в промышленных масштабах?
— Я всё-таки фигурально, — огрызнулся Сикорски. — А вы утверждаете это самое буквально. Что нас преследует враг рода человеческого. Который задумал разрушить мир путём внедрения в него тринадцати демонов. И как я к этому должен относиться?
— Как к вводным, — сказал Горбовский. — Вы понимаете, что Первый Ангел вас ненавидит? Что он никогда не простит вам унижения, которое ему пришлось претерпеть?
— Какое униже... — начал было Завадский и тут же проглотил язык — так на него посмотрели все присутствующие.
— Мы забыли, — мягко сказал Горбовский, — что уважаемый Валентин Петрович не вполне знаком с ситуацией. Что и неудивительно — его уровень посвящения... замечательная вещь метакса, — закончил он, передавая Валентину Петровичу бокал. Тот машинально отпил. Губу обожгло: оказывается, Завадский её прикусил — непонятно как и когда.
В голове архивариуса царил сумбур. С одной стороны, Завадский точно помнил, что всё это время обсуждал вопросы виноделия в Южной Европе, что закончилось распитием какой-то редкостной коллекционной метаксы. С другой — в голове держались воспоминания о начале какого-то странного разговора, и обрывки последующего. Он помнил, как Горбовский, прихлёбывая холодную воду, говорил ему: "В действительности всё не так, как на самом деле. В действительности люди были созданы Тагорой. А на самом деле они суть образ и подобие..." Помнил, как Комов цедил сквозь зубы: "Какое время? Для них нет никакого времени! Их сознание присутствует в каждой точке траектории..." Помнил, как Горбовский отвечал кому-то: "Можно говорить, что Он был, но теперь того прошлого нет. Поэтому Его и не было, и нет, и не будет. Вселенная лишена супруга и господина. Мы дети Галактики — это означает, что мы дети Вдовы..." Славин, говорящий: "...Владыка Ликов не видел Вандерхузе, потому что он видит связь тэтана с телом, а тел было два..." Остались в памяти чьи-то слова: "Павлин никогда не успокоится, мы можем только оттягивать...", и ответ — "но ангелы указали путь и избрали орудие". Крик Сикорски: "Тогда хотя бы отдайте мне Целмса!" И наконец — его собственный голос, беспомощно блеющий: "Ну да... в такой ситуации... наверное, это, некоторым образом, выход... в общем, да".
Видимо, на его лице что-то отразилось, потому что Горбовский сказал:
— Не переживайте, Валентин Петрович. С вами всё в порядке. Вы помните то, что можете помнить в соответствии со своим уровнем. Впоследствии вам многое станет яснее. Благодарю за посильное участие в обсуждении.
— И особенное спасибо от меня, — добавил Сикорски. Лицо его было каменным — как у человека в ярости, который из последних сил держит себя в руках.
— Мы бы всё равно приняли такое решение, — печально сказал Комов. — Абалкина надо остановить.
Руди встал и сказал в пространство:
— Что ж. Кому-то надо быть кровавой собакой. Я так понимаю, вы что-то такое обнародуете? На потеху общественности?
— Руди, ты всё прекрасно понимаешь, — сказал Комов, — История с саркофагом и подкидышами уже расползлась. Про детонаторы знает даже Бромберг. Нам нужна убедительная версия. Заранее.
— Понятно. Но тогда, пожалуйста, не изображайте меня идиотом. И не лгите. Особенно про финал. Не пишите, что я убил этого чёрта и потом сам застрелился.
— А тогда как? — заинтересовался Славин.
— Так это ты собирался делать легенду? — Сикорски осклабился. — А не будешь. Поставлю на это дело Каммерера. Ему и дам инструкции. Нет, я даже разрешу ему поучаствовать. Пусть хоть в чём-то поучаствует. А теперь я, с вашего позволения, пойду. У меня много дел.
Он окинул присутствующих презрительным взглядом и вышел, не закрыв дверь.
— Ну зачем так, — проворчал Григорянц, аккуратно дверь прикрывая. — Нехорошо.
— Его можно понять, — тихо сказал Комов. — То, что ему предстоит... Не знаю, как бы я на его месте, — покачал он головой. — Не знаю.
Валентин Петрович вдруг понял, что как-то незаметно для себя выпил почти весь бокал. Решил, что с него хватит.
— И всё-таки... простите за такое занудство, конечно... — начал он своё обычное вступление, — но я так и не понял.
— Чего? — спросил Комов, отвлекаясь от дум.
— Если честно, то ничего, — заявил архивариус. — Ну, почти. Прежде всего — историю с Вандерхузе. Я в ней запутался. Я уже начал сомневаться в том, что этот Вандерхузе вообще существовал... А у вас то так, то этак... Я всё-таки архивариус. В документах тоже бывают противоречия. Но в конце концов всегда выстраивается какая-то история. С началом, серединой и концом. У вас всё время какие-то обрывки. Предположения, которые тут же опровергаются. Недомолвки и намёки непонятно на что. И всё время такое чувство, что сейчас кто-то скажет пару слов, и вся картина изменится. Меня лично это... напрягает, — подобрал он словцо из чужого лексикона.
— Вот! — Горбовский поднял палец. — Вот в этом-то всё и дело. Вы любите законченные истории. Которые существует исключительно на бумаге. То есть в тексте. А мы вынуждены строить гипотезы и принимать решения, исходя из обрывков и предположений. В ситуации, когда доступная нам информация неполна, противоречива и недостоверна. И при этом приходится учитывать множество факторов, внутренних и внешних. От личных чувств отдельных людей и до вселенских планов высших сил. Причём никогда не знаешь заранее, что в данном случае важно... Вы хотите поиграть в эту игру?
— Пожалуй, нет, — сказал Завадский.
— А придётся. Вы мне понравились, Валентин Петрович. Трезвый, неглупый, управляемый человек. Единственная серьёзная слабость — привычка к интеллектуальному комфорту. Но это лечится, — он поощрительно улыбнулся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
