О если бы можно было вскочить и броситься навстречу приближающейся тени судьбы. Как знать, может, она избавит меня от этой песни.
– Северн! Северн!
На долю секунды мне кажется, будто кричу я сам. Сколько раз в этой комнате я взывал по ночам к Джозефу Северну, когда боль и лихорадка становились невыносимыми. И он всегда прибегал – увалень с озабоченным кротким лицом и виноватой улыбкой. Порой меня так и подмывало содрать эту улыбку с его губ какой-нибудь мелкой пакостью или едким замечанием. Умирая, трудно оставаться великодушным. Всю жизнь я старался быть добрым, доброжелательным… но к чему мне это теперь, на пороге смерти, когда беда настигла меня самого и я судорожно выхаркиваю ошметки собственных легких в окровавленные носовые платки?
– Северн!
Нет, это не мой голос: меня трясет за плечи Хент. Он до сих пор уверен, что это мое настоящее имя. Я отталкиваю его и снова падаю на подушки.
– В чем дело? Что случилось?
– Вы стонали, – говорит помощник Гладстон. – Кричали что-то.
– Кошмары. Больше ничего.
– Ваши сны не просто сны, – качает головой Хент и, подсвечивая себе лампой, оглядывает тесное помещение. – Какая ужасная квартира, Северн.
Я кисло улыбаюсь:
– Влетает мне в кругленькую сумму – двадцать восемь шиллингов ежемесячно. Семь скуди. Просто грабеж среди бела дня.
Хент хмурится. Резкий свет лампы еще сильнее выделяет морщины, прорезавшие его лицо.
– Послушайте, Северн, я знаю, кто вы. Гладстон рассказала, что вы – воссозданная личность поэта Китса. Его кибрид. Теперь ясно, что все это… – он жестом обводит комнату, черные прямоугольники окон, наши тени, высокую кровать, – каким-то образом связано с вашей истинной природой. Но как? Что за игру затеял с нами Техно-Центр?
– Понятия не имею, – чистосердечно признаюсь я.
– Но это место вам знакомо?
– О да, – отвечаю я. – Еще бы.
– Расскажите о себе, – просит Хент. Его сдержанность и неподдельное участие располагают к откровенности.
И я рассказываю ему о Джоне Китсе, поэте, родившемся в 1795 году, о его недолгой, богатой на горести жизни, о смерти в 1821 году от чахотки, в Риме, вдали от друзей и возлюбленной. Рассказываю о моем инсценированном «исцелении» в этой самой комнате, о решении взять имя художника Джозефа Северна – случайного знакомого, не покидавшего Китса до самой его смерти. И наконец, о кратком пребывании в Сети в качестве наблюдателя, обреченного видеть в своих снах паломников к Шрайку и многое другое.
– Снах? – удивляется Хент. – Вы хотите сказать, что даже сейчас видите сны о событиях, происходящих в Сети?
– Да. – И я пересказываю ему свои сновидения, связанные с Гладстон, гибелью Небесных Врат и Рощи Богов, непонятными событиями на Гиперионе.
Хент не перестает расхаживать по маленькой комнате, меряя своей длинной тенью голые стены.
– А связаться с ними вы можете?
– С теми, кого вижу во сне? С Гладстон? – Я на секунду задумываюсь. – Увы, нет.
– Вы уверены?
Я пытаюсь ему объяснить:
– Меня самого в этих снах нет. У меня нет ни голоса, ни облика… никакого способа дать знать о себе.
– Но ведь иногда вы подслушиваете их мысли? Это так. Точнее, почти так.
– Их переживания словно становятся моими…
– В таком случае оставьте и вы след в их мыслях. Хотя бы намекните, где мы находимся.
– Невозможно!
Хент опускается на стул у кровати. Он как-то сразу состарился.
– Ли, – втолковываю я ему, – даже если бы я мог связаться с Гладстон или с кем-нибудь еще, что толку? Ведь копия Старой Земли с этой комнатушкой и фонтаном внизу находится в Магеллановом Облаке. Даже спин-звездолету потребуется несколько сот лет, чтобы добраться сюда.
– Но можно предупредить их, – отзывается Хент. Кажется, еще немного и он заплачет.
– Предупредить – но о чем? Все худшие предположения Гладстон сбываются буквально на глазах. Думаете, она еще доверяет Техно-Центру? Иначе бы нас не похитили так нагло. События развиваются столь стремительно, что Гладстон не может с ними совладать. Никто не может.
Хент трет глаза, а потом, уткнув подбородок в сплетенные пальцы, как-то странно смотрит на меня.
– А вы действительно воссозданная личность Китса?
Я молчу.
– Почитайте свои стихи. Или же сочините что-нибудь.
Я отрицательно качаю головой. Уже поздно, мы оба изнервничались и устали, мой пульс все еще частит после недавнего кошмара. Я не позволю Хенту разозлить меня.
– Давайте! – не отстает он. – Докажите, что вы улучшенный вариант Билла Китса.
– Джона Китса, – поправляю я.
– Не все ли равно! Валяйте, Северн! Или Джон. Или как там вас еще называют. Хоть один стишок.
– Ладно, – говорю я, не спуская с него глаз. – Слушайте.
Мальчишка озорнойНичем не занимался.Поэзией однойВсе время баловался.Перо очинилВот такое!И банку чернилПрижимаяРукою,И еле дыша,Помчался,СпешаК ручьямИ холмам,И столбамПридорожным,Канавам,Гробницам,ЧертямВсевозможным.К перу он приросИ только в морозТеплей укрывался:Подагры боялся.А летом затоПисал без пальто,Писал – удивлялся,Что все не хотятНа север,На северБрести наугад,На северБрести наугад.[54]
– Ну, не знаю. – Хент явно озадачен. – Что-то не похоже на поэта, прославившегося в веках.
Мне остается лишь пожать плечами.
– Вы стонали во сне. Вам опять снилась Гладстон?
– Сегодня – нет. Это был… обыкновенный кошмар. Для разнообразия.
Хент встает, берет лампу и направляется к двери, унося с собой единственный источник света. Я снова слышу журчание фонтана на площади и возню голубей на карнизе.
– Завтра, – примирительно произносит Хент, остановившись в дверях, – мы попытаемся распутать эту головоломку и найти выход из положения. Не может быть, чтобы он не отыскался. Если они смогли перенести нас сюда, значит, можно отсюда выбраться.
– Да, – соглашаюсь я с притворной искренностью.
– Спокойной ночи, – говорит Хент. – И чтобы никаких кошмаров. Договорились?
– Договорились, – снова соглашаюсь я. Врать так врать.
Монета оттащила раненого Кассада от Шрайка. Ее поднятая рука, казалось, пригвоздила чудовище к месту. Выдернув из-за пояса своего скафандра синий тороид, женщина быстро взмахнула им за спиной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
