8
Теперь мы уже знаем, что Муравьев безошибочно разгадал все (не очень хитрые) планы Омер-паши. Турецкий главнокомандующий имел в виду испугать Муравьева своим нападением в Мингрелии и одним только этим принудить снять осаду с Карса и спешить на выручку Тифлиса и Грузии. Вся удача зависела от того, испугается Муравьев или нет.
Муравьев нисколько не испугался ни победы Омер-паши над Багратионом-Мухранским, ни вторжения в Мингрелию. Он не отошел от Карса, и это предрешило участь крепости. Чтобы препятствовать движениям Омер-паши, Муравьев отдал соответствующие приказания Бебутову, который прекрасно перегруппировал отряды, предназначенные прикрывать Тифлис и Кутаис и поддерживать в Мингрелии, Гурии и Грузии лояльно настроенные по отношению к России элементы.
Кольцо осады вокруг Карса стягивалось все туже и туже. Жестокий голод царил в крепости. Перебежчиков в Карсе расстреливали при поимке, да немало их погибло и от казачьих аванпостов, потому что казаки не всегда успевали разобраться, кто и зачем идет к ним из крепости. И все-таки число турецких перебежчиков из Карса увеличивалось. Бывало и так, что в русский лагерь приходили женщины с малыми детьми, умоляя накормить их. По приказу Муравьева, им давали однодневную порцию, и они возвращались в крепость (явно с разрешения турецкого начальства). Удостоверившись окончательно, что Омер-паша ни за что не рискнет приблизиться к русской армии, осаждающей Карс, и что, значит, спасения нет, Вильямс посоветовал командиру гарнизона Вассиф-паше сдать крепость вследствие абсолютной невозможности держаться долее. Тот согласился. 12 (24) ноября к Муравьеву прибыл под белым флагом английский офицер, адъютант Вильямса. Генерал Вильямс просил личного свидания с наместником Кавказа. На другой день явился к Муравьеву и сам Вильямс, встреченный большим и блестящим конвоем.
«Я человек прямой и искренний, — начал Вильямс, когда его ввели к Муравьеву, — лгать не умею, не буду хвалиться изобилием продовольствия нашего и не домогаюсь скрыть от вас то бедственное положение, в котором ныне находится гарнизон Карса. Как честный человек, я исполнил обязанность свою до последней возможности, пока в состоянии был это делать, но ныне недостает у меня к тому более способов. Войско изнурено до крайности, мы теряем до 150 человек в сутки от нужды и лишений; таким же образом погибают городские обыватели от голода и болезней. Нам неоткуда более ожидать помощи, хлеба у нас осталось только на три дня». Закончил свою речь генерал Вильямс заявлением о сдаче Карса: «Предоставляю условия на ваше великодушие»[1272].
Крепость сдалась со всем вооружением и гарнизоном. Ценя мужественное сопротивление, как было сказано в письменных условиях сдачи, генерал Муравьев позволил сдавшимся офицерам сохранить свои шпаги. 14 (26) ноября 1855 г. эти условия были формально приняты и подписаны турецким командиром карсских войск муфтиром Вассиф-пашой. Турецкие генералы в Карсе были возмущены поведением Омер-паши, явно оробевшим и отступившим перед встречей с Муравьевым. «Вместо скорой помощи Карсу Омер-паша вздумал маневрировать, а нам от этого приходится теперь сдаваться», — угрюмо сказал один из лучших турецких начальников Керим-паша.
В руки победителей попала крепость (и город) Карс с гарнизоном около 16 000 человек. «Иностранные выходцы», т. е. венгерцы и поляки, сражавшиеся в составе турецкого гарнизона, были, согласно условиям сдачи, свободно выпущены из крепости и удалились в Турцию. Венгерский революционер, майор Кмети, который впоследствии оставил очень интересное описание осады Карса, выпущенный на свободу Муравьевым, первый примчался в Эрзерум и принес весть о падении крепости. Из Эрзерума известие было немедленно переслано в Константинополь, оттуда по телеграфу в Париж, из Парижа в нейтральный Брюссель, а из Брюсселя в Петербург. Таким образом, царь узнал радостную новость косвенно через посредство революционера Кмети раньше, чем получил первый рапорт от Муравьева. Весть, облетевшая весь свет, произвела и у врагов и в нейтральных странах огромное впечатление. Сдача Карса очень ускорила окончание войны, оказав большую моральную помощь русской дипломатии. В руках у русских оказались сильная крепость и турецкая территория. Появилась возможность, в случае начала мирных переговоров, использовать Карс и Карсский пашалык в качестве компенсации и предмета обмена, если России предъявят требования каких-либо территориальных уступок в Бессарабии.
Русские победители — и начальство и солдаты — проявили в Карсе большое великодушие к населению и к пленным.
«Сердечно расстроенный положением больных турок, в справедливом гневе на турецких старшин, главнокомандующий отправился в Меджлис. Самыми строгими выражениями попрекал он это собрание в равнодушии к защитникам Карса, напоминал им, что все богатство, приобретенное ими в последнее время, составлено от тех же единоверческих (т. е. мусульманских. — Е.Т.) войск, которым они теперь отказывают в насущном пропитании. В заключение велел он следовать за собой председателю Меджлиса, самому почетному и богатому из жителей Карса. Главнокомандующий повел его в ближайшее отделение госпиталя, повторив перед больными турками свои упреки, немедленно приказал положить старшину на свободную койку того же лазарета, с тем чтобы в продолжение недели заставить его испытать все лишения, претерпеваемые больными от равнодушия его к их положению. Смешно и жалко было видеть, как заменили шитую золотом одежду старшины грязным лазаретным халатом и, на место богатой чалмы, покрыли голову его госпитальным колпаком! Громкий смех и радость всех больных служили лучшим одобрением этого взыскания. Вместе с тем тут же были приняты главнокомандующим меры для немедленного снабжения карсских госпиталей всем необходимым»[1273]. Так рассказывает об этом князь Дондуков-Корсаков.
В конце зимы 1855 г. турки не оставляли надежды возвратить Карс. Но Муравьев крепко держал его в руках.
«Турецкие войска внезапно сожгли свои бараки, оставили позицию свою впереди Хопы, оставили Зугдиды и стянулись вплоть к морю, где они расположились вдоль по берегу, на узкой полосе, отделенной непроходимыми болотами от твердой земли, и укрепились в дефиле при с. Хорги, что вблизи Редут-Кале. Слышно, что неприятель стягивается к Батуму: это правдоподобно. Итак, тот же самый Омер-паша, который для избавления Карса высадился в Сухум-Кале, по-видимому переплывет в Трапезунт, чтобы отнять у нас Карсскую область, и хотя прискорбно, что он ушел из Мингрелии безнаказанно, но с другой стороны, принимая во внимание завязчивую кампанию в смертоносном климате бесхлебной Мингрелии, нельзя не порадоваться такому исходу дела, служащему как бы предвестником к надеждам на успех кампании нынешнего года между Карсом и Эрзерумом, к которой войска, покойно оставаясь в своих зимних квартирах, могут лучше приготовиться. Труден будет туркам и даже союзному войску переход из Трапезунта в Эрзерум, и неслыханных бы надобно усилий с их стороны, чтобы занять с ранней весны высоты Саганлугского хребта, ибо и на равнинах, окружающих Карс, не рано показывается подножный корм». Так писал Муравьев 8 (20) февраля 1856 г. в Петербург[1274].
Ничего не выходило у союзников ни с племенами Черноморья, ни с Шамилем и его наибами вроде Мегмета-Эмина (потерпевшего от русских поражение осенью 1855 г. при попытке вторжения в Карачай), ни с Сефер-беем, занявшим с двумястами горцев Анапу. Мало того, горцы не только к англичанам и французам, но даже и к туркам относились недоверчиво. Взять хотя бы этого Сефер-бея, черкеса, бежавшего еще до войны к туркам, числившегося турецким офицером и вошедшим в Анапу после ее оставления русскими. Он, турецкий офицер, просто-напросто ответил самому Омер-паше, приказавшему допустить в Анапу англичан, что ни за что их туда не пустит. И не пустил. Таково было особенно настроение закубанских горцев. Русские даже с некоторым недоумением наблюдали это очень отрадное для себя явление. Вот как объясняет его покоритель Карса, генерал Муравьев: «При большей опытности и лучшем знании народов, с коими союзники вступали в сношения, они должны были бы рассудить, что горцам, воюющим с нами за независимость, равно противно было всякое иго и что введение порядков, которых они могли ожидать от наших врагов, столько же было бы для них тягостно, как и наше владычество… Шамиль, руководясь, быть может, подобными же мыслями, имел к соперникам нового рода едва ли еще не большее отвращение, ибо он мог ожидать, что мнимые благотворители — союзники, хотя б то были единоверные ему турки, потребуют от него покорности»[1275].
Здесь уместно будет напомнить, что английская разведка даже и не пыталась работать на Кавказе среди грузин, армян, азербайджанцев, так как преданность этих народов России казалась (и была) несокрушимой. Но зато горцев «Черкесии» английские агенты не оставляли своим вниманием. Антирусская пропаганда энергично велась тут англичанами долгие годы с благословения и под верховным надзором британского посольства в Константинополе. Еще в 30-х годах английские агенты проводили среди горцев энергичную пропаганду в пользу Турции, обещая одновременно им военную поддержку английского правительства в борьбе против русских. В тех случаях, когда горские племена принимали решение вступить в мирные переговоры с русским командованием, вмешательство англичан приводило к их срыву. Так, например, в июне 1836 г. натухайцы и шапсуги собрали близ урочища Варданэ большое собрание, на котором обсуждался вопрос о прекращении войны с Россией. В результате этого совещания было принято решение прекратить военные действия и поставить об этом в известность русские военные власти. Но в этот момент среди собравшихся неожиданно появились два англичанина, которые вручили старшинам знамя английского короля и именную грамоту с обещанием покровительства Англии и паши египетского. Это был известный английский агент Белль с одним из своих помощников. Из-за их вмешательства решение горцев вступить в мирные переговоры с Россией было сорвано[1276].
