Слоны как вид оружия использовались самыми могущественными врагами Рима, например знаменитым Ганнибалом или царями греческого Востока. При заключении мирных договоров римляне выдвигали одно из условий: отказ от владения и использования боевых слонов. Если же этот пункт договора не соблюдался, Рим направлял особых инспекторов, которые должны были подрезать слонам коленные сухожилия.
По мере расширения империи ширилась пропасть между богатыми и бедными римлянами. Идея работы за плату вселяла в душу любого римского аристократа искренний ужас, но плебей не был так привередлив. На иллюстрации изображена вывеска торговца зелени и мяса. Ниже прилавка видны головки кроликов. Относится ко II в., однако выполнена в стиле, аналогичном рельефам поздней Республики.
Увенчанная диадемой голова царя Пергама, возможно, Аттала III. Завещав в 133 г. до Р.Х. свое царство Республике, Аттал открыл горшок с медом, который скоро наполнился римскими мухами. Традиционное противодействие Сената прямому правлению было фатальным образом подорвано; так был заложен краеугольный камень Римской империи на Востоке.
К началу 1 в. до Р.Х. Неаполитанский залив превратился в место развлечений римских сверхбогачей и пункт ввоза в Италию заморских богатств. Как свидетельствует пассивный характер изображенной портовой сценки, художники предпочитали подчеркивать красоты залива в ущерб его деловой активности.
Статуя полководца из Тиволи, начало I в. до Р.Х. Невзирая на истинно римское безжалостное выражение лица, выбранная скульптором поза в точности повторяет изваяния греческих правителей. Богатство и цивилизованность греческого мира делали восточное командование привлекательным для всякого честолюбивого полководца. Образцом римского милитаризма может служить фигура Мария.
Царь Митридат, лев Понтийский. Стремясь заручиться поддержкой греческого Востока (вне сомнения, по тщеславию своему), он подражал Александру Македонскому вплоть до собственного изображения на монетах. Вторжение в римскую провинцию Азия в 89 г. до Р.Х. — и в большей степени избиение римских деловых людей в следующем году — сделало Митридата самым закоренелым врагом Республики. Серебряная тетрадрахма, 75 г. до Р.Х.
Прическа плейбоя, взгляд целеустремленного человека: считается, что этот римский скульптурный портрет изображает Суллу. (Фрателли Алинари).
Участок датированной временем Римской Республики городской стены, сохранившийся на Авентине. Как правило, ни одному из граждан не позволялось входить в городские ворота с оружием. Сулла первым из полководцев повел римское войско против Рима на 421-м году существования Республики.
Ликтор, несущий на плече фасции — связку прутьев, служившую знаком царской власти. Во времена Римской Республики каждого консула сопровождали двенадцать ликторов.
Посидоний — эрудит и энтузиаст глобальной миссии Римской Республики.
Гражданин регистрируется у цензора (слева). Деталь так называемого алтаря Домиция Агенобарба.
Поросший травой холмик на переднем плане — это все, что осталось от храма Беллоны, из которого в 82 г. до Р.Х. сенаторы внимали воплям жертв Суллы, доносившимся из располагавшейся неподалеку Виллы Публика.
Глава 5
Слава пришпоривает
Путь патриция
Жизнь молодого знатного римлянина была полна возможностей и риска. Гражданская война до крайности обострила и то и другое. При Сулле молодой человек мог попасть сразу на глубоководье взрослой жизни. Некоторые существенно обогащались. Наиболее ослепительным примером таковых является Помпеи, пыжившийся и прихорашивавшийся, не обращая внимания на направленные против «вундеркиндов» законы Суллы. В то самое время, когда диктатор принимал решение запретить нахождение на административных постах всем гражданам, не достигшим тридцати лет, его юный подчиненный разбил вдребезги армию упрямых сторонников Мария в Африке и был провозглашен «Великим» собственными войсками. Помпеи, однако, представлял собой исключение, пусть и славное. Другим представителям его поколения повезло в меньшей степени. Тайная полиция Суллы не считалась ни с молодостью, ни с происхождением. Поэтому, к примеру, случилось так, что, поскольку Марий в браке породнился с Юлиями, наследник этой древней патрицианской фамилии оказался в бегах. Молодому человеку всего девятнадцати лет отроду, которому семейные связи обеспечили бы беспрепятственное возвышение, приходилось прятаться на сеновалах в горах и откупаться от наемных убийц. Пережитого в ту пору он никогда не забывал. И в будущем ему предстояло обнаружить несравненное мастерство в улаживании «причуд» Фортуны. Молодой Юлий Цезарь был закален годами пребывания Суллы у власти не в меньшей степени, чем Помпеи, и так же, как и он, — раньше срока.
В этом оба они демонстрировали верность своему происхождению и воспитанию. В закалке римлянин видел свой идеал. Определяющим отличием гражданина была сталь, способная добыть славу или выстоять в несчастье. Качество это внедрялось в римлян от самого рождения. Похоже, что в отношении римлян к собственным детям доминировала не нежность, но скорее недоумение по поводу того, что можно быть мягкими и беспомощными. «Младенец, подобно моряку, выброшенному на берег бурными волнами, лежит нагой на земле, не способный вымолвить и слова, полностью зависящий жизнью своей от других людей».[81] Дети были слишком слабы, чтобы в них можно было искать идеал, и высочайшая похвала для ребенка виделась в его сравнении со взрослыми. Результатом сего, во всяком случае на наш современный взгляд, является любопытный и нелепый пробел в античных биографиях. Великие деятели Республики никогда не кажутся нам более холодными и далекими, чем в описаниях первых лет их жизни. Нам предлагают образчики физической крепости или учености — жесткие, педантичные, попросту — нереальные. Анекдоты, в которых они предстают детьми, а не «мини-взрослыми», немногочисленны и разделены широкими временными промежутками. Чем величественнее персонаж, тем менее адекватен портрет его детства. О первых годах жизни такого человека, как Цезарь, мы ничего не знаем. И любая попытка воссоздать их должна в большей мере, чем это принято в древней истории, полагаться на обобщения и предположения. Тем не менее она стоит труда. Римляне не хуже любых психологов понимали, что «природа самым явным образом обнаруживает свои чертежи в первые годы жизни человека».[82] Именно в детстве закладывался будущий гражданин.
Так что же тогда мы можем с уверенностью сказать о ребенке, которому суждено было уничтожить Римскую Республику? Гай Юлий Цезарь родился 13 июля 100 г. до Р.Х., через шесть лет после Помпея и через пятнадцать — после Красса. Обрядовая сторона жизни должна была окружить его с момента появления на свет. Римлянин становился гражданином не по праву рождения. Каждый отец был вправе отвергнуть новорожденного, приказать избавиться от нежеланного сына, а в особенности — от дочери. Прежде чем новорожденного Цезаря приложили к груди, отец должен был поднять его вверх, знаменуя тем самым, что признает мальчика своим ребенком, а потому — римлянином. Имя ребенок получал по прошествии девяти дней после рождения. При этом злых духов выметали из дома метлой. Будущее мальчика пытались определить по полету птиц. Наконец, на шею младенца Гая поместили золотой амулет, буллу, которому надлежало оставаться там до совершеннолетия, когда римлянин становился полноправным гражданином.
В подготовке к этому мгновению не допускалось никаких задержек. В латинском языке, языке римлян, отсутствовало слово «младенец», свидетельствуя тем самым о том, что ребенок никогда не бывает слишком юн для закалки. Новорожденного туго пеленали, чтобы придать ему очертания взрослого, его «месили» и «лепили», а мальчикам надрывали крайнюю плоть, чтобы она растягивалась. Старорежимная республиканская мораль и новомодная греческая медицина предписывали дитяти кошмарный режим из голодания и холодных купаний. Столь суровое воспитание вносило свою лепту в и без того крайне высокую детскую смертность. Было подсчитано, что лишь двое из троих маленьких римлян переживали первый год своей жизни, и что зрелости достигали менее 50 процентов от этого числа. Смерть детей являлась неизменным спутником семейной жизни. В восприятии подобных утрат общество требовало от родителей твердости кремня. Чем в более юном возрасте умирал ребенок, тем меньше эмоций следовало обнаруживать; посему даже было принято считать, что «если ребенок умирает в своей колыбели, то смерть его не стоит оплакивать».[83] Тем не менее сдержанность не обязательно подразумевала безразличие. Надгробия, стихи и личная переписка отражают ту глубину любви, которой были наделены родители-римляне. Строгое обращение с ребенком не было отражением осмысленной жестокости. Напротив: чем суровее были родители, тем больше любви подразумевало подобное обращение.
