толпились люди в белых костюмах. Они смотрели на меня каждый раз, когда я проходил мимо, но я не оглядывался. В их вялых движениях и боли в глазах было что-то такое, чего я не хотел понимать. Я не хотел это видеть. Как мой брат оказался в таком месте, как это?
— Вы единственный член семьи, которого Уильям попросил увидеть, — сказал доктор Фэллон, положив руки за спину и глядя на меня, как будто он ожидал какой-то реакции. Я не знал, что ему сказать, поэтому сохранил каменное выражение лица.
— Так сказал мне отец.
Я не думаю, что доктор может обратиться к прессе с учетом законов о конфиденциальности и всем остальным, но мне хватило моего грязного белья, пущенного в воздух, и я был не в настроении разговаривать.
— Когда Вы в последний раз разговаривали с Уильямом? — Доктор Фэллон поднял брови.
Это был хороший вопрос. Мы мало разговаривали. Я не особо любил переписываться с кем-либо, кроме Моники и Триппа, которые ненавидели разговаривать по телефону. В последний раз я видел его на Республиканском Национальном Съезде.
— Какое-то время назад, — ответил я.
— Понятно. — Доктор Фэллон кивнул. Я понятия не имел, что это значит и пытался ли он анализировать ситуацию с профессиональной точки зрения, но я не собирался в это вникать.
Он вывел меня через стеклянные двери в задний дворик. Несколько человек бродили по лужайке, все как зомби в своих белых костюмах. Другие сидели на маленьких скамейках, глядя в небо.
— Уильям? — Доктор Фэллон выбил меня из транса, когда подошел к человеку, сидевшему на белом стуле с сигаретой в руке. Я мог видеть только заднюю часть его темной головы, но я узнал бы моего брата где угодно.
Он сделал длинную затяжку.
— Да, док?
— Твой брат здесь, — сказал доктор Фэллон.
Трипп кивнул. Он даже не повернулся, чтобы проверить мое присутствие. После длительного молчания доктор, наконец, похлопал его по плечу.
— Я оставлю вас. Вернусь попозже, чтобы проведать.
Как только доктор исчез из поля зрения, я медленно прошел вперед и сел напротив Триппа. Его зеленовато-голубые глаза пристально смотрели на меня, когда он прищурился, затягивая сигарету.
Тригг и я всегда были аккуратны. Без татуировок или пирсинга. Обычные «золотые мальчики», как нас называла Моника. Но Трипп был другим. Под короткими рукавами его белой формы были видны татуировки, еще немного можно было заметить на груди. Во время выборов папа всегда заставлял его прикрывать их. Его темные, всегда уложенные гелем волосы сейчас были в полном беспорядке, как будто он только что проснулся. Это был не тот Чапмен, к которому я привык.
— Что с тобой случилось, Трипп? — спросил я, понизив голос, когда наклонился. — И почему я?
Он щелкнул сигаретой.
— Всю свою жизнь я должен был соответствовать имени Чапмена. Наследие. Я скрывал свои секреты, но их нельзя похоронить. Кто-то всегда находит способ выкопать их.
Я покачал головой.
— Ты сейчас под кайфом? В твоих философских рассуждениях нет никакого смысла. О каких секретах ты говоришь?
Он не ответил прямо на мой вопрос, вместо этого он смотрел мимо меня, облизывая губы.
— Я всегда был паршивой овцой семьи. Тригг был золотым мальчиком со степенями и спортом, а ты всегда был гордостью и радостью отца. Следующий губернатор. Черт, наверное, президент. Но я… Я всегда должен был исчезнуть. Я действительно думал, что буду тем, кто провалит выборы отца. Какому-нибудь репортеру не понравятся мои татуировки, и они обольют нас грязью или случится еще какое-нибудь дерьмо. Но теперь маленький политик папы обрюхатил свою подругу и направил все взоры на себя.
— В чем, черт возьми, твоя проблема, Трипп? — спросил я сквозь стиснутые зубы. — Я никогда не делал тебе ничего плохого. Я не знаю, под кайфом ли ты и что происходит, но это не причина нападать на меня.
Он покачал головой.
— Братишка, ты должен перестать так думать. Я не пытаюсь ничего делать, просто констатирую факты. Мы так долго были под микроскопом, что мне было интересно, когда ты собираешься сломаться. Приятно видеть, что ты человек.
Я слегка засмеялся.
— Я? Ты и Тригг всегда были успешными. Лига Плюща. Мне всегда приходилось идти по твоим стопам, и когда я этого не делал, всегда чувствовал, что отставал.
Я никогда никому этого не говорил. Моника знала, что я чувствовал к своим братьям, но не знала, что я думал, что не соответствую им. Даже не знаю, почему я признал это сейчас. Может быть, потому что он смотрел на меня так, его глаза были сфокусированы на мне так, что я не мог отвести взгляд.
— Трей, я не знаю, какого черта ты курил, но что бы это ни было, ты должен был пронести это для меня сюда.
Я поднял бровь.
— Ты шутишь, верно?
Он засмеялся, низкий хриплый звук, который определенно становился более глухим за эти годы.
— Всегда такой серьезный, братишка. Тебе нужно научиться расслабляться. Я думал, тебе передастся немного свободы от твоей рыжей подружки.
Я откинулся назад, скрестив руки на груди.
— Расслабляться? Ты знаешь, что находишься в реабилитационном центре, верно? Папа уже сходит с ума от всего, что происходит со мной и Моникой, а теперь еще и ты.
Он стряхнул немного пепла со стула.
— Да, спасибо, что позвонил мне и рассказал, что я стану дядей. Подожди… нет, ты этого не сделал. Я должен был узнать от чертовых TMZ.
— Я думал, что мама сказала тебе. Они с папой не хотели никому говорить, по понятным причинам.
— Вот почему ты золотой мальчик, Трей. Ты всегда слушаешь то, что они говорят, даже если это не твоих интересах. Мамы и папы там не было, когда ты трахал Монику, и они не будут там всю оставшуюся жизнь, так зачем позволять им диктовать каждое движение?
— Я просто пытаюсь сделать то, что лучше для кампании. Мы все, — сказал я, хотя у меня уже не хватало уверенности в своих словах.
— Да? — Он выгнул бровь. — Моника делает то же самое?
— Что ты имеешь в виду? Конечно, она делает. Она знает, что эта кампания важна для нашей семьи.
Он покачал головой, потушив сигарету о подлокотник деревянного стула.
— Братишка, у тебя, может, и появилась невеста с горячей задницей, и ты ее даже обрюхатил, но ты все еще не разбираешься в женщинах.
— Думаешь, ты знаешь, что лучше сделать? Что будет правильнее для меня, Моники и всех? Трипп, ты сидишь в реабилитационном центре, а папа вот-вот взорвется.
Он откинулся на спинку стула, сосредоточив
