Это ж деньги, черт бы их побрал… Ой, не хочется нам денег брать. Зачем нам эти деньги? Это ведь не фунт изюма, а? Нет, ну в самом деле — это ж деньги, де-е-е-еньги!.. Зачем? Мы и так на все готовы. Нет, ну правда. Что ж мы? Вы им объясните, что мы люди приличные и…
— Ну уж нет, — сказал я. — Вот именно потому, что все кругом приличные люди. А приличные люди подтверждают свои обязательства деньгами. Иначе не получится.
— Какие обязательства? — пролепетал Будяев, поглядывая в сторону кухни.
— Я уже рассказывал, Дмитрий Николаевич. Вы обязуетесь продать вашу квартиру конкретному лицу в оговоренный срок. А себе купить другую.
— Да как же я могу взять на себя такое обязательство! — возмутился он. — Вы что, Сережа! Вы же нас под монастырь подводите! Как же так — продать?! Мы-то куда денемся?!
— Вы. Себе. Одновременно. Купите. Другую, — отделяя слово от слова, сказал я. — Мы с вами это уже сорок раз обсуждали. Я вам подыщу другую квартиру. Несколько уже подыскал. Послезавтра две поедем смотреть… Ну вы что, Дмитрий Николаевич! Это же не я хотел вас переселять! Это вы хотели, чтобы я вас переселил. Вот я и переселяю. И для этого нужно сделать ряд конкретных шагов. В частности, получить задаток. Неужели непонятно?
— А задаток-то… он что же? Я помню, вы говорили… Если что не так, вдвое, что ли, отдавать?
— Вдвое, — безжалостно подтвердил я.
— Вот видите! — тонко воскликнул Будяев и с треском раздавил окурок в пепельнице. — Что-то как-то легко у вас все получается!
Вдвое! А мы ведь не миллионеры! Как же так? Мы специально, чтобы…
— Не откажетесь от сделки — так ничего никому отдавать и не придется.
— Не откажетесь! Мы-то не откажемся… Нет, ну в самом деле,
Сережа, как вы можете такое говорить! Почему же мы откажемся?
— Говорить не о чем, — согласился я. — Разумеется, вы не откажетесь. И разумеется, вам ничего не грозит. И все будет хорошо. Я вам подыщу чудную квартирку — и вы в нее переедете. Мы ведь так договаривались?
— Переедете… На словах-то оно легко, — буркнул Будяев. — А если не найдете? Нас тогда на улицу? А не на улицу, так задаток вдвое отдавать! Снова здорово. Веселенькое дело.
— Да на какую улицу? И почему же я не найду? Всем нахожу, и вам найду.
— Сами говорите, у нас требования сложные, — не сдавался Дмитрий
Николаевич. — И этаж, и площадь, и что там? — да, сквозное проветривание нам нужно… вы же знаете… нам без сквозного проветривания просто никуда… еще консьержка чтобы в подъезде… а? Вдруг не найдете?
— Ладно, это моя забота, Дмитрий Николаевич. Давайте заниматься своим делом. Я своим. Вы — каким угодно, только не моим.
Договорились?
— Ну, вы сразу в амбицию… Вы поймите, мы же не можем вот прямо так, с закрытыми глазами — да в омут! Какие-то деньги чужие брать… да нас и убьют потом за эти деньги! Чертовня какая-то получается, честное слово! — Он огорченно пожевал губами и простонал: — А вы-то не можете эти деньги сами взять?
— Нет, — вздохнул я. — Я не могу.
— А почему?
— А потому, что это ваша квартира и обязательства относительно ее тоже должны быть ваши.
Будяев обиженно посопел.
— Ну да, а нас потом добрые люди по башке за эти обязательства… Тэк-с, тэк-с… вот ерундистика какая… Вы говорили, что бумагу какую-то подписывать придется?
— Естественно. Вам же деньги дадут. А вы подпишете соответствующую расписку. Мол, взял столько-то у такого-то — у гражданки Чернотцовой в данном случае… у Ксении то есть… при чем обязуюсь в такой-то срок продать ей то-то и то-то — квартиру именно, — а если не продам, верну вдвойне, а если покупатель не купит — задаток останется у меня, а если…
— Мы подписывать ничего не будем, — резанула Алевтина Петровна.
Она стояла на пороге, нервно теребя кухонное полотенце. — Вы знаете, сколько разных случаев? Вы знаете, что из-за квартир сорок тысяч пенсионеров убили и…
— И съели! — рявкнул я, вставая. — Все понятно. Лыко да мочало!
Хватит! Где моя сумка?
— Вы куда? — встревожился Будяев. — Подождите, Сережа!
— Хватит, — повторил я. — Баста. Все имеет свои границы. Вы шутите? Я вам ничего нового не сказал: я с самого начала вам это все рассказывал! Описывал схему наших будущих действий. И не один раз. Было это? Было! Вы соглашались? Соглашались. Отлично.
Теперь, когда я…
— Да подождите же, Сережа! — взмолился Будяев. — Никто ничего такого не хотел сказать! Просто мы…
— …когда я два с лишним месяца продаю вашу дурацкую квартиру!.. и в конце концов нахожу покупателя!.. то есть все идет к сделке!.. и не дешево, не дешево продал!.. и вы теперь мне заявляете, что не будете брать задаток! Чудесно!
Замечательно! Сейчас я уйду…
— Может быть, чаю? — растерянно брякнула Алевтина Петровна.
— …я уйду, а вы продавайте вашу квартиру сами или обратитесь к другому риэлтору, и когда он…
— Господи, да что ж такое-то!..
— …и когда он вам ее продаст, а вы ему скажете то же самое, что сказали сейчас мне, посмотрите, что он с вами после этого сделает!.. До свидания. Всего хорошего. Где моя сумка?
— Подпишем! — крикнул Будяев. — Алечка, ну что же ты стоишь, родная! Ну скажи Сереженьке, что мы подпишем! Ну хорошо, мы подпишем, подпишем! Но так же тоже нельзя, Сережа! Нас-то куда?!
Куда нас-то?!
Вот такой вопрос.
Мне рассказывали про одного мальчика. Бабушка привела его на
Красную площадь, поставила лицом к Мавзолею и торжественно сообщила:
— Митя, здесь лежит тело Владимира Ильича Ленина!
— А голова? — удивился мальчик.
Я сел и обхватил затылок руками.
15
«Самсон трейдинг» располагался где-то в тесных недрах помоечных дворов на Селезневке, и сколько раз я ни приезжал сюда, столько совался не в ту подворотню. А как их различишь? Чертыхнувшись, я сдал задом, выбрался на улицу, проехал еще сорок метров и снова нырнул в туннелеобразный въезд под покосившимся трехэтажным домом.
Гулкий туннель заканчивался почти таким же сумрачным и гулким колодцем двора, обставленным кривобокими домишками.
Я приметил знакомый «ниссан» и встал вплотную.
В торце одного из этих не внушающих доверия зданьиц металлический козырек прикрывал ступени, ведущие в полуподвал.
— Слушаю вас, — прохрипел динамик, когда я нажал неприметную кнопку.
— Кастаки у себя? — спросил я. — Откройте.
Замок щелкнул.
Миновав неодобрительно посмотревшего охранника, я прошел недлинным коридором и оказался в прохладном холле. Секретарша сидела за полукруглой стойкой.
— К Александру Васильевичу.
— Вы договаривались?
— Он ждет, — соврал я.
— Направо по коридору, — сказала она.
И здесь же, тыркнув клавишу, преданно донесла в селектор:
«Александр Васильевич, к вам…»
Дверь кабинета была открыта. Шура сидел за столом. Ноги, на американский манер, лежали на столе.
— Здравствуйте, дядя босс, — сказал я.
— Дядя босс и гол, и бос, — пробормотал он в ответ. — Здорово, здорово… Кофе будешь?
— Я еще не обедал, — сказал я. — Письмо давай.
Кастаки опустил ноги и сел по-человечески.
— Второе пришло, — сказал он, роясь в карманах пиджака. — Хотел звонить. А ты сам заявился.
И протянул два конверта.
— Спасибо, — сказал я. — Все, погнал.
— Слушай, что-то мы с тобой все как не родные? — спросил Шура. -
Ты вечером что делаешь? Может, посидим где? Пивка, рыбки… а?
Я развел руками:
— Сегодня точно не могу. Да погоди, вот повод какой-нибудь будет…
— Повод, повод… Ты, Капырин, не понимаешь. Какой повод? Наше обоюдное желание — это не повод? Мы же не можем вечно ждать милостей у природы…
— Александр Васильевич, извините, — строго сказала голубоглазая девушка, заглянувшая в кабинет. — Шульман звонил, у него на таможне проблемы. Просил с ним связаться.
Шура чертыхнулся и потянулся к телефону, махнув рукой: пока, мол…
Я сел в машину и разорвал конверт:
«Сереженька, дорогой, здравствуй!
Поговорила с тобой и все не могу успокоиться, села сразу за письмо.
Болит, болит у меня душа за Павла, и не знаю, что делать. Уже по-всякому думала. Ведь родная кровь Павел, своя. Кто за ним ухаживает, как? Я Людмилу никогда не видела, но если они с
Аней-покойницей похожи, то такая же волоха, наверное. Как бы я хотела поехать в Ковалец! Но как бросить здесь все?
Какая все-таки жизнь страшная, Сереженька. Откуда такая гадость у Павла взялась? Хорошо, что вовремя прихватили, сделали операцию. Если ранняя стадия, то, может быть, обойдется. Помнишь
Коломийцев? Они теперь где-то под Калугой живут. Так вот Витиному отцу тоже делали такую операцию. И ничего, жил себе и жил, пока не умер от инфаркта. Бедный Павел. Как мне его жалко.
