Но это был еще не конец.
По стечению обстоятельств, старый сухогруз был последним представителем своей серии, оставшимся на плаву на момент кораблекрушения. Его построили на верфи, которая находилась на грани банкротства, и предприятие таки закрылось как раз в тот день, когда «Морская королева» была спущена на воду. Работники верфи знали, что эра судостроения, порождением которой была «Морская королева», подходит к концу, и постарались вложить в судно весь накопленный опыт и уважение к своему делу. Каждая заклепка на корпусе была сделана с большой любовью. Такая позорная гибель корабля не могла быть не отмечена высшими силами. И вот, когда волны, метавшиеся под покровом тяжелого газового облака, наконец успокоились, на поверхности возник призрак корабля, которому суждено было вечно оставаться на плаву, став частью Страны затерянных душ.
Поскольку ни единой души на корабле не осталось, он дрейфовал по волнам несколько лет — без команды и пассажиров. Так продолжалось, пока его не нашел Макгилл, превративший «Морскую королеву» в самый большой пиратский корабль, когда-либо плававший по волнам вечности, и, за исключением единственного столкновения с Летучим Голландцем, его превосходство никто и никогда не оспаривал.
Вокруг судна по-прежнему витал запах серы, и Макгилл решил, что это полезно, так как от этого страх, который наводило судно на жителей Страны, только усиливался. Макгиллу было хорошо известно, что для порядочного чудовища имидж — это все. Достаточно было один раз вдохнуть пропитанный серой воздух, чтобы убедиться: «Морская королева» — судно из ада, а не какого-то там Техаса.
Макгилл приложил все усилия, чтобы переделать сухогруз в настоящее пиратское судно. Сделать его внешний облик угрожающим особого труда не составило — корабль был достаточно обшарпанным и ржавым еще до того, как попал в Страну затерянных душ. Репутация Макгилла, ржавчина на бортах, выцветшая краска и адский аромат — все это сделало «Морскую королеву» олицетворением плавучего ужаса.
На верхней палубе Макгилл соорудил и украсил для себя трон. Он был сделан из разрозненных обломков самых разных предметов: оторванных от самого корабля ржавых труб, богато декорированных рам для картин, старинных атласных гардин, попавших в Страну вместе со зданиями, и прочего. Трон был украшен драгоценными камнями, приклеенными при помощи старой жевательной резинки. Он и сам, подобно Макгиллу, был чудовищем, и как нельзя лучше подходил своему хозяину.
Последней вылазкой Макгилла стал рейд по Нью-Йорку. Он давно уже слышал рассказы о Шамане и его таинственном убежище, где он обучал детей волшебству. Там будто бы царил особый уклад, как в древних буддистских монастырях, где учатся боевым искусствам. Макгилл терпеть не мог легенды, в которых рассказывалось не о нем. Ему казалось, что такие легенды задевают его честь, а стало быть, с их героями нужно расправляться, как с обидчиками.
С Шаманом расправились надлежащим образом. Да, он, конечно, принял бой — летал под потолком и призывал на помощь призраков в черном. Они двигались, как живые, но Макгилла трудно было чем-то напугать. Он давно понял, что физическая сила мало значит в Стране затерянных душ, а стало быть, от мускулов толку мало. Вот сила воли — другое дело, а Макгилл был безусловно самым волевым созданием на свете. Разорвав в клочья призраков своими клешнями, Макгилл принялся за Шамана. Маленький неандерталец не струсил, но, в конце концов, он был Макгиллу не соперник.
— Если когда-нибудь выберешься отсюда, — воскликнул Макгилл, когда последний гвоздь был забит в крышку бочки, в которой сидел Шаман, — НИКОГДА больше не попадайся мне. А то я для тебя что-нибудь похуже придумаю.
Он не был уверен, слышал его Шаман или нет, потому что тот, барахтаясь в бочке, без конца сыпал проклятиями.
Покончив с Шаманом, Макгилл устроил королевский пир, сорвав с потолка яства, которые маленький неандерталец каким-то образом утащил из мира живых. Пир продолжался несколько часов. Время от времени Макгилл бросал объедки своим союзникам, которые тут же жадно на них набрасывались. Именно так он называл членов своей команды — «союзниками».
Сытые и довольные, они вернулись на корабль, взяв в качестве трофеев полтора десятка бочек и оставив на полу в помещении бывшей фабрики лишь одну — ту, в которой сидел Шаман.
— Что мы будем с ними делать? — спросил Сморчок, когда Макгилл уселся на трон. Капитан посмотрел на бочки, в беспорядке расставленные по палубе. Сморчок был правой рукой Макгилла, его основным союзником. В какой-то момент Сморчок забыл, какого размера должна быть человеческая голова по отношению к другим частям тела, и она усохла, как яблоко, забытое на подоконнике. Впрочем, голова его была не такой уж маленькой — абсолютным уродом он не выглядел. Она была лишь немного меньше, чем нужно. Глядя на Сморчка, можно было сказать, что с ним что-то не так, но что именно, определить сразу было трудно.
— Сэр? С бочками — что мы будем делать с бочками?
— Я слышал, — сухо ответил Макгилл.
Поднявшись с трона, своей уродливой походкой, по обыкновению скрючившись, Макгилл подошел к бочкам.
— Если верить Шаману, в каждой из них кто-то сидит, — сказал Сморчок, и в голосе его послышалось воодушевление.
Наверное, когда Сморчок был жив, он имел обыкновение разрывать коробки с подарками вместо того, чтобы раскрывать их, чтобы скорее узнать, что в них спрятано.
— Посмотрим, — как всегда, сухо и отрывисто ответил Макгилл.
— Эти парни там, наверное, уже долго маринуются, — сказал Сморчок. — Они будут боготворить того, кто их оттуда вытащит.
Макгилл задумался. Размышляя, он имел привычку дергать себя за подбородок, вернее, за похожий на уродливую картофелину нарост, выполнявший на его физиономии эту функцию. Его боялись, это да, но чтобы благодарили… или восхищались им?
— Думаешь, будут?
— В любом случае есть только один способ узнать это, — сказал Сморчок. — Если они окажутся неблагодарными свиньями, мы их запечатаем обратно в бочки и сбросим в море.
— Ну, давай попробуем, — согласился Макгилл и жестом подозвал к себе союзников, прятавшихся в темных углах. — Открывайте.
Хотя об этом не догадывался даже Шаман, затерянная душа, если ее долго выдерживать в бочке, ведет себя примерно так же, как вино. Чем больше выдержка, тем лучше напиток… Если, конечно, все условия хранения соблюдены и вино не превратилось в уксус.
С Ником и Лифом этого не произошло. Они оба, пусть по-разному, но нашли способ сохранить рассудок во время долгого заточения.
Лиф снова превратился в ребенка, плавающего в околоплодной жидкости, потерял чувство времени и всякую ориентацию в пространстве. Ник же, наоборот, помнил каждую прошедшую секунду и никогда не забывал не только, где он находится, но и — и это главное — как его зовут. Так что дурацкие обрывки бумаги, на которых он писал свое имя, оказались ему не нужны.
Ник обнаружил, что лучше всего коротать время, разбирая и классифицируя все воспоминания, которые он успел накопить за жизнь и после нее. Хотя некоторые ключевые моменты и ускользнули от него, земное существование его закончилась сравнительно недавно, и он мог вспомнить достаточно много. Мальчик попытался расставить по алфавиту все песни, которые ему когда-либо довелось слышать, и спел каждую. Закончив с песнями, Ник стал вспоминать кинофильмы и попытался заново просмотреть каждый из них в уме. Пищи для размышлений вокруг не было, он мог оглядывать критическим оком только самого себя, и, занявшись этим, Ник пришел к выводу, что провел слишком много времени, понапрасну волнуясь и сетуя на судьбу. Если когда-нибудь удастся освободиться из бочки, думал Ник, я буду совершенно иным человеком, потому что в мире нет ничего страшнее, чем заточение в замкнутом пространстве. Пожалуй, даже провалиться к самому центру Земли и то приятней.
Выходит, они оба — Ник и Лиф — сильно изменились за время заточения: Лиф впал в странное душевное состояние, близкое к нирване, а Ник стал сильным и бесстрашным.
Ник ощутил возню вокруг бочки, когда матросы с корабля Макгилла вынесли ее из логова Шамана. Он не имел ни малейшего понятия о том, куда и зачем его несут, но сам факт того, что вокруг что-то происходит, Ник счел добрым знаком. Он принялся считать секунды, ожидая каких-нибудь событий.
Когда Ник дошел до числа шестьдесят одна тысяча двести пятьдесят девять, бочка зашаталась, а потом с нее сняли крышку. Подручные Макгилла выдернули гвозди из трех бочек сразу. Ник тут же поднялся и приготовился поблагодарить своего спасителя. Перед глазами кроме соленой жижи и темноты давно уже ничего не было, и зрение не сразу адаптировалось к яркому свету. Наконец он увидел, что его окружают незнакомые ребята. Слева стояла еще одна бочка, в глубине которой кто-то находился, не понимая, видимо, что крышки больше нет. Справа из третьей бочки поднялась неясная фигура. Оказалось, что это мальчик. Выпрямившись, он тут же начал кричать и, видимо, останавливаться не собирался. Ник поначалу удивился силе его легких — голос у него был едва ли тише тревожной сирены, но потом вспомнил, что у парня, по сути, и легкие-то отсутствовали, а значит, и нужды останавливаться, чтобы набрать в них новую порцию воздуха, тоже больше не было. Он мог кричать без остановки, до самого конца света. Возможно, именно это он и намеревался сделать. Парень явно превратился в уксус, сидя в бочке.
