Стараясь сдержать слезы, я отвернулась. Теперь у меня болело все — от самых кончиков пальцев до скрытой глубоко в горле души, а ладони просто жгло огнем. Их покрывали черные, забитые грязью царапины. «Все-таки ободрала, — безразлично подумала я. —Надо бы убрать грязь, а то от болотного яда все руки опухнут».
Приметив поблизости покрытую снегом ложбинку, я подошла к ней, уложила ладони на белое холодное одеяло и закрыла глаза. «Ничего, — чувствуя, как сквозь боль в руки течет тихое, всепрощающее спокойствие Матери-Земли, шептала я. — Ничего, все еще будет хорошо».
Впервые в жизни мне хотелось обмануть свое сердце.
Выполняя свое обещание, я полдня ползала по болотине вокруг «Журавля» и втыкала в землю длинные палки. По моим вехам воины подошли к опрокинутому кораблю, накидали под его корму веток и опутали корпус веревками.
— Эх, раз! — налегая на лямки, застонали они, но «Журавль» не пошевелился.
— Еще! Эх, раз! — подбадривая усталых людей, выкрикивал Олав. Не замечая врезавшейся в плечи веревки, дружинники дружно ухали и дергали, но проклятая лодья и не думала сдвигаться с места.
Я первой сбросила впряжку и подошла к Олаву. Он нахмурился.
— Хватит, — только и сказала я.
— А лодья?
«Без „Журавля“ нам в Варяжском море долго не продержаться», — предупреждал Бьерн. Я взглядом отыскала кормщика и пояснила то ли ему, то ли Олаву:
— Сам погляди — все болото загатили, а Хозяйка его не выпускает. И не выпустит, я ее знаю.
Поглядывая то на меня, то на увязший «Журавль», Олав мгновение помедлил, а потом отбросил веревку и пошел прочь. Воины недоумевающе глядели ему вслед.
— Хватит, ребята, — громко сказал им Бьерн и зло сплюнул: — Гиблое это дело…
Он был прав — более коварных топей я не встречала, поэтому и не решилась вести по ним уцелевшие корабли. Олав уговаривал, приказывал и снова уговаривал, но я лишь отрицательно мотала головой и твердила:
— Нужно искать другую переправу! Здесь не пройдем. Олаву не нравилось мое упрямство. Он кипел от негодования, и неизвестно, чем бы кончилось дело, но в спор вмешался Бьерн.
— Не дури, Али, — посоветовал он. — Хочешь потерять последнее — веди сам через болота где хочешь.
Бывший воевода, а нынче свободный вождь-хевдинг сжал кулаки, словно хотел стереть кормщика в пыль. Ничуть не смутившись, тот похлопал его по плечу, и Олав отступил.
— А-а-а, ну вас к Лешему! — бросил он и устремился к поджидающим у реки драккарам. Бьерн усмехнулся. Глядя на спокойное, серьезное лицо урманского кормщика, я припомнила рассказы о том, что только по просьбе Аллогии Бьерн взялся отвести в Варяжское море корабли Олава. Только ему она пожелала доверить жизнь любимого и послала за кормщиком аж в самый Новый Город. «И ведь согласился! — удивленно шептались урмане. — Мог запросить за службу неслыханные богатства, а пошел почти задарма. Собственные лодьи оставил и пошел!» О Бьерне они вообще говорили больше и чаще, чем о других. Урмане называли кормщика любимцем морского бога Ньерда и шушукались, будто тот когда-то взял в свои глубины одного за другим всех его сыновей. Бьерна уважали и боялись ничуть не меньше, чем самого Олава. А нынче послушался и тот…
Березина мельчала. Гребцы уже попросту толкались веслами от дна, а я все еще не видела подходящего места для переправы. Несколько раз приходилось соскакивать за борт, выползать на сушу и прикладываться ухом к земле. Под ней не утихало сопение Болотной Хозяйки.
Изота и его уцелевших людей приютили на «Малой Рыси». Лив сидел на корме рядом с Болеславом и, не отрываясь, глядел назад, туда, где остался его «Журавль». Казалось, он ждал, что трясина отпустит несчастную лодью и та нагонит нас, как верный пес нагоняет на миг остановившегося хозяина. Однако чуда не происходило, болота становились все угрюмее, и, шлепая веслами по зеленым водорослям, корабли ползли дальше.
С наступлением темноты Олав приказал остановиться. Воины отложили весла, а я скорчилась у борта. Хотелось спать, но мокрый, тяжелый от грязи подол прилипал к телу, и ноги, от колен до пальцев, сводило судорогой. В двух шагах от меня под теплым полушубком посапывал во сне Важен. Отчаянно завидуя ему, я терла озябшие ступни и тоскливо косилась на луну. Вспомнились мамины сказки про оборотней. А что, коли мне отвести душу и завыть на этот круглый равнодушный лик? Может, хоть тогда боги обратят на меня внимание?
— Эй, держи!
Я дернулась и подняла глаза. Рядом стоял Бьерн. Лунный свет изменил кормщика. Его строгое лицо стало мягче, а улыбка — добрее.
— Возьми, а то промерзнешь, — повторил он. Я развернула упавший на колени сверток. Там оказались добротные мужские штаны и теплая меховая безрукавка.
— Одевайся, — серьезно велел кормщик. — И не гляди, что порты мужские, зато удобные.
Мягкая ткань грела заледеневшие пальцы. Забыв о спящих воинах, я принялась стягивать мокрую одежду. Не желая поддаваться, исподница путалась у шеи. Я рванула ее изо всех сил и чуть не заревела от злости. Все против меня, даже собственная рубашка!
— Не шуми, тут люди спят! — рассмеялся Бьерн. Руки кормщика легли на мои плечи, оправили ткань и неожиданно рванули ее в стороны. Исподница жалобно затрещала. Пискнув, я вцепилась в рваные края и зло зашипела:
— Отвернись!
Урманин рассмеялся, но послушался. Не спуская с него настороженного взгляда, я натянула порты, рубаху и безрукавку. Тепло охватило ноги, проползло по животу на грудь и медленно просочилось внутрь. На миг показалось, что лишь это и нужно для счастья — теплая одежда на теле да добрый человек где-то рядом…
— Зря ты исподницу порвал, — немного виновато сказала я. — Она ж была совсем новая…
Бьерн повернулся, прищелкнул языком и уселся рядом:
— Тебе б мужиком уродиться.
— А я вот бабой родилась. , — И то ничего, — согласился он.
— А ты что пришел? Сам меня пожалел или Али приказал?
— Ни то ни другое. — Бьерн запрокинул голову и взглянул на звезды. Становище над нами насмешливо полыхало молочно-голубым сиянием, и бледными бликами отражалось в его глазах. — Хочу спросить: ты впрямь не чуешь волока или носишь обиду на Али, оттого и мотаешь нас по реке?
Я притворно удивилась:
— А чего мне обижаться? Я — наложница, рабыня, а у рабов какие обиды?
— Не знаю. — Бьерн потянулся и, словно невзначай, положил руку на мое колено: — Говорят, что Али охоч до баб, а тебя в поход взял и не трогает. С чего бы это?
— Ты на меня погляди получше, и все поймешь. — Мне хотелось пошутить, но получилось горько и слезливо. Бьерн досадливо отмахнулся:
